Особенности размножения нюхлей в неволе

Нюхли очень-очень редко размножались в неволе. Такова была особенность вида — легко привязываясь к людям, принимая человека в качестве представителя своего вида, вступая с ним в импринтинг, нюхль, входя в период полового созревания, принимал своего хозяина за партнера, что в итоге исключало возможность размножения особи из-за свойственной моногамии. Это можно было трактовать двояко: импринтный нюхль привязывался к своему человеку (или кому-либо другому существу — их часто заводили алчные до золота гоблины) сильно, возвращался к нему в любом случае, находя только ему понятными способами где угодно, и в этом же заключалось и главное положительно свойство вида, которое активно использовали те, кто был не слишком чист на руку. Таща абсолютно все блестящие и ценные вещи в свою сумку, зверь, естественно, приносил их хозяину — прятал в своем обустроенном «месте», откуда забрать их не составляло особого труда, потому что за количеством «блестяшек» нюхли не особо следили. Главным для них был сам факт: нашел —принес — спрятал. И вот сейчас Ньют был чертовски, чертовски рад. Еще был! Беременная самка нюхля, ко всему прочему не потерявшая интереса к своему партнеру-хозяину. Это могло бы произвести фурор в магозоологическом сообществе, если бы было интересно кому-либо из коллег Скамандра — те, впрочем, больше гонялись за деньгами и драконами, чем за мелкими пушистыми воришками. Увы, в магическом мире шла война, а на войне вес имели именно драконы — как тяжелая и опасная боевая сила. Ситуация, впрочем, складывалась нетипичная: трудно было сказать в какой конкретно момент нюхль забеременел. Ньют подозревал: все произошло в те несколько дней, когда он со своим чемоданом гостил в Хогвартсе. Там, в кабинете изучения магических тварей, обитал один единственный самец, дикий и не привязанный к кому-либо. И, к иронии всей ситуации, именно в тот момент, когда Ньют и его самка-нюхль находились в замке, тот сбежал из своей клетки. Постфактум, впрочем, Скамандр подозревал, что замешан в том был Альбус Дамблдор, его бывший уже наставник и нынешний друг, если бы можно было так сказать, не раз слышавший от Ньюта возмущения по поводу его зверинца и невозможности размножать и изучать по факту некоторые из видов магозверей. Юмор Альбуса все был крайне специфичной вещью и теперь… Беременность у нюхлей длится около месяца. Где-то за две недели до ее окончания самка начинает еще более активно рыскать вокруг в поисках блестящих и интересных вещей, тащит их в свое «обиталище», выстилая ими пол и стены гнезда. За неделю до окончания срока беременности поведение снова меняется — интерес к «блестяшкам» пропадает, самка начинает активно чистить и вылизывать сумку, подготавливая ее для детенышей, которым предстоит еще некоторое время жить в ней, питаясь молоком и развиваясь. И вот именно это спустя некоторое время заметил Ньют. Вначале он удивился. Потом насторожился. Потом попытался вспомнить, выпускал ли он нюхля из чемодана в Хагвартсе — и не вспомнил. Впрочем, нюхль по факту был субстанцией фактически жидкой — он просачивался в самые мелкие щели и узкие ходы, и исключить то, что он выбрался и вернулся обратно незаметно было невозможно. А факты к тому же говорили сами за себя. Ровно за два дня до родов нюхль Ньюта словно сошел с ума. Если в природе самка бы спряталась в гнездо и требовала самца постоянно находиться рядом для защиты, то тут, в биосфере чемодана, нюхль вел себя иначе — он звал Ньюта. Кричал, сопел, пыхтел и успокаивался, сворачиваясь клубком только тогда, когда Скамандр садился на корточки около входа в гнездо и клал руку на шерстяную спину зверька, поглаживая пальцами осторожно и мягко. — Тише, тише, малышка, — говорил Ньют. Он улыбался, пожалуй, почти глупо — с одной стороны беременный нюхль был его личным прорывом, с другой — он ощущал себя отцом семейства, в котором вот-вот должно было произойти чудо рождения. Впрочем, постоянно находиться около гнезда Скамандр не мог. Под его ответственностью было еще множество животных, требовавших внимания или кормежки — постоянно, по графику, и магия не была здесь помощником, поскольку многие виды приходили в бешенство или пугались ее, если та творилась поблизости от них. Виной тому были инстинкты — редкие животные отлавливались и убивались, и делали это, конечно же, маги. Звери опасались. Вначале Ньют попытался просто уйти. Он, конечно, ушел… на пару шагов. Позади раздался протяжный вой и плоский нос, а затем и глаза-бусины высунулись из гнезда. Нюхль смотрел с осуждением и расстройством, а сердце Скамандра дрогнуло. Он попытался сделать то же самое во второй раз, но уже тише: гладил до того момента, как нюхль уснет, а потом на цыпочках удалился — и снова не получилось. В третий раз он сидел с час рядом с гнездом и уговаривал зверя подождать совсем чуть-чуть — и это снова было провалом. В четвертый раз Ньют оставил рядом с гнездом комуфлори, и очень огорчился, когда понял, что нюхль пришел в бешенство — обычно спокойный зверек выпучил глаза и встал в стойку — другое животное на его территории его злило. В пятый раз Ньют попытался мыслить рационально и вручил нюхлю свой затертый старый шарф. Нюхль завернулся в него, уткнулся носом, и стало понятно, что зверь принюхивается. Впрочем, это не помогло — маленькие темные глаза-бусинки казались огорченными. Ньют почти сдался. Вздохнув и нервно оглядываясь, он вспомнил про голодных лунтелят, а потом — про голодного нунду, и представил, как второй с аппетитом пожирает первых. Ньюта передернуло. Нет, это было нормальным — пищевая цепочка в действии, только вот именно эти лунтелята были его лунтелятами — он принимал у самок роды, ухаживал за выводком детенышей, и кормить ими нунду было бы кощунственным, при условии, что конкретный лунтеленок не погиб бы от какого-либо обстоятельства, кроме инфекций и болезни — тогда уже мертвую тушу стоило бы скормить, поскольку это было бы рациональным, пусть и циничным, выходом из ситуации. Ньют посмотрел на нюхля. Нюхль — на Ньюта. Пуза у зверька не было видно, но Ньют точно знал — детныши совсем скоро появятся на свет. Скамандер вздохнул, обернулся, быстрым шагом идя к своему домику — импровизированной спальне, кабинету и одновременно кормокухне. Там, небрежно брошенное на кровать, лежало его пальто — большое, теплое и насквозь пахнущее его владельцем. Именно его Ньют отдал нюхлю, почти полностью изнутри обкладывая стены и пол гнезда. Нюхль, как ни странно, потоптался, примял полы пальто, положенные мягкой подкладкой вверх, к полу, а потом устроился, свернувшись — он защищал брюхо. Темные глазки зверя снова уставились на Ньюта, а потом сонно прикрылись — кажется, нюхль успокоился. На этот раз Ньют отходил от гнезда осторожно — в каждый момент ожидал, что нюхль снова подскочит, завозится и закричит, но он молчал — спал, видимо, довольно и счастливо. Через день зверь родил. Четыре маленьких голых детеныша пищали на мягкой подкладочной ткани пальто, когда Ньют заглянул в гнездо. Гордая самка, показав их своей «паре», загнала тех лапой в сумку, широко зевнула и закрыла глаза. Ньют был совершенно и абсолютно счастлив. А пальто… Что ж, бирюзовый цвет уже успел ему надоесть.