Любой город будет казаться неприветливым, оказавшись во власти проливного дождя. И особенно разительно это станет выделяться, если всего несколько часов назад ничего даже не предвещало грозы — наоборот, светило яркое солнце, уже начиная потихоньку краснеть и скатываться за горизонт. А потом вдруг раз, и невесть откуда набежали тучи, пролившись сильным холодным дождём, который теперь, наверное, не закончится до утра.
Холодные капли попали за шиворот, Осаму поморщился и сильнее запахнул длинное пальто, зарываясь носом в высокий воротник и устало морщась. Привычная вполне дорога домой казалась бесконечной — было полное ощущение, что он уже вечность шагает по этим тёмным мокрым переулкам и заворачивает за нескончаемые углы, а нужного строения всё не видать. Дазая трясло, как в лихорадке; по телу словно каждую секунду пропускали небольшой токовый заряд, а каждая капля дождя, упавшая на лицо, по ощущениям была как высыпанное на голову ведро льда или впившийся в кожу острый стеклянный осколок, заставляя дрожать и едва не вскрикивать от каждого попадания воды на кожу. Мало кто узнал бы сейчас в этом молодом человеке правую руку босса Портовой мафии — согнув спину, зябко укутываясь в пальто, опустив встрёпанную голову и обхватив плечи трясущимися руками, Осаму безучастно, как заводная игрушка, брёл вперёд и смотрел себе под ноги ничего не выражающим, мёртвым взглядом.
Как же пусто. Какое отвратительное, почти не знакомое Дазаю состояние — настоящая немая истерика, когда внутри всё готово разорваться от боли и горечи, разлететься на мелкие кусочки, и при этом словно стоит какой-то блок, не позволяющий тебе отбросить своё хладнокровие и разреветься в голос, даже слёзы не идут, тебя просто что-то грызёт изнутри, жрёт, как зловредная опухоль. Первый раз с ним случилось такое — Осаму прежде никогда бы не подумал, что ему будет так плохо из-за того, что несколько часов назад на его руках умер человек, успев перед смертью взять с него одно обещание. Наверное, будь это кто угодно другой, даже и подчинённый, Дазая бы это не задело, или не так сильно, но это же был Одасаку. Тот единственный человек, который, как Осаму осознал в последнюю минуту, держа его на руках и чуть не со слезами прося замолчать и не тратить силы, понимает его так, как не понимал никто и никогда.
Просто не верилось, что его больше нет. Что его не стало вот так вот, в один момент. Что ещё утром Осаму разговаривал с ним по телефону, а сейчас он уже превратился в нечто без души и разума. И ещё больней было от осознания, что Дазай мог помочь ему, но не успел. Вернее, ему не позволили, потому что всё так и было задумано с самого начала.
Шумно вдохнув через рот и сжав зубы, Осаму прислонился плечом к стене какого-то здания и прикрыл красный, воспалённый глаз. В очередной раз попытался завернуться в пальто, чтобы сберечь хоть немного тепла, но насквозь промокшая, потяжелевшая ткань уже совсем не грела, она промочила и пиджак с рубашкой, которые теперь противно прилипали к телу. Перед глазами всё так и плыло. Понадобилась пара минут, чтобы немного отдышаться и суметь сфокусировать взгляд. Дазай с трудом отцепился от стены и, попытавшись выпрямить спину, медленно пошёл дальше по узкому переулку. Ещё совсем чуть-чуть, буквально пара поворотов — и он дома. И сможет наконец забраться на свой диванчик, свернуться в клубочек и, отмахиваясь от ворчащего Чуи, замереть в позе эмбриона до завтрашнего утра, пока не утихнет немного этот внутренний крик.
Кровь на пальцах и повязках уже почти высохла, расплывшись от упавших на багровые пятна капель дождя. Не повезло тем полицейским, которые попались на пути почти обезумевшего Дазая и имели неосторожность грубо схватить его за плечо и спросить, всё ли в порядке. В тот момент Осаму даже усмехнулся про себя — видимо, он совсем уж паршиво выглядит, раз даже случайных ночных полицейских всерьёз обеспокоил его вид. Наверное, в любое другое время Дазай бы в такой ситуации, подняв голову и глянув на них единственным свободным от повязки карим глазом, улыбнулся и весело ответил:
— Ничего серьёзного, господа, просто иду своей дорогой.
Но сейчас в нём бушевало слишком много непривычных и оттого бьющих прямо в голову эмоций — злость, горечь, чувство безысходности и вины за то, что не успел спасти. И поэтому к нему было лучше не лезть, в особенности представителям закона. Сами виноваты, и теперь одному чёрту известно, когда их трупы найдут в том переулке.
Вот, наконец, и знакомое высотное здание. Осаму на автомате зашёл в подъезд, поднялся на нужный этаж на лифте, дрожащими руками вытащил ключи из кармана и попытался вставить их в замочную скважину. Но пальцы его не слушались, изогнутые железки никак не могли попасть в замки. Перед взглядом мигом опять всё поплыло, к горлу неотвратимо подкатилась душная волна истерики. В таком состоянии катализатором взрыва могла стать любая мелочь — тот самый момент, когда ты долго терпишь, а потом происходит срыв, и даже просто упавшая на пол ручка может заставить тебя разрыдаться в голос. Дазай шмыгнул носом и, размазав по щекам не вовремя выступившие слёзы, всё же сумел наконец вставить ключи и повернуть их. Дверь с тихим скрипом приоткрылась, Осаму вошёл в тёмную прихожую и, осторожно прикрыв створку и повернув защёлку замка, стал медленно снимать обувь. Он старался действовать как можно тише — всё же была ещё надежда на то, что Чуя уже спит, всё-таки время почти предрассветное, и не станет приставать к нему с расспросами. Дазаю вообще не хотелось сейчас ни с кем говорить, даже с напарником.
— Возвращение блудного суицидника, — язвительно послышалось из комнаты, сопроводившись шуршанием одеяла, Осаму в бессилии заскрипел зубами. Ну да, конечно, спит он, дожидайся. Даже если он и спал на самом деле, у Чуи замечательный слух, он даже сквозь крепкий сон всегда слышит, когда Дазай возвращается домой. Как бы аккуратно и тихо Осаму ни старался это сделать, ему это ни разу не удавалось, Накахара всё равно просыпался, едва он успевал прикрыть дверь.
Не прошло и пары секунд, как растрёпанный Чуя возник на пороге комнаты, потирая рукой лоб. Он одёрнул просторную белую футболку, медленно хлопнул длинными ресницами и, слегка сощурив голубые глаза, скрестил руки на груди.
— Что на этот раз… — начал было он и осёкся, когда Осаму поднял на него пустой, красноватый от слёз глаз. Чуя растерянно наклонил голову. — Что случилось?
— Ничего, — Дазай шмыгнул носом и раздражённо потёр рукой лицо. — Ничего такого, на чём стоило бы заострять внимание.
На ходу избавившись от вконец опротивевшего мокрого пальто и кинув его на ближайшее кресло, Осаму прошёл в комнату и без сил рухнул на диван лицом вниз, так, будто ему разом отпилили обе ноги. Недавно полученная рана на виске отозвалась тупой болью, но ему было не до этого — парень с силой сжал ладонями подушку и замер в таком положении.
— Я тебя первый раз в таком виде вижу, — недоуменно пробормотал Накахара, наблюдая за ним расширившимися глазами. — Что, самоубийство очередной раз не удалось?
— Нет… Сказал же, ничего не случилось, Чуя, честное слово. Я просто очень устал, промок, и у меня болит голова, — неразборчиво пробубнил Осаму. — Сделай одолжение, оставь меня в покое.
Он ощутил, как слегка прогнулись кожаные подушки рядом, а тонкие пальцы тронули его волосы.
— Может, переоденешься хоть? Ты весь мокрый, простудишься же.
— М-м… — уныло протянул Дазай и вжался головой в подушку.
— Вот тебе и «м-м», заболеешь, а сопли тебе кто вытирать будет, я? Размечтался, — фыркнул Чуя и потянул его за рубашку. — Давай, поднимай задницу. Сходи в душ, переоденься, а потом валяйся сколько захочешь.
— Отстань, Чуя. Мне сейчас совершенно не хочется поддерживать разговор. И, может, я этого и добиваюсь, хочу простудиться и умереть, откуда бы тебе знать?
Дазай поморщился и, схватив вторую кожаную подушку, прижал её к уху, явно пытаясь таким жестом показать, что не желает ничего слушать.
— Да что случилось-то? Чего ты такой убитый? — Накахара легонько потянул его за волосы.
Осаму опять недовольно заворчал и отвернулся лицом к стене. Может, он и мог бы сейчас дать наконец волю слезам, расплакаться, как ребёнок, прижаться к напарнику и выложить ему всё, что тревожит, но он знал, что Чуя всё равно его не поймёт, а смысл тогда рассказывать?
— Вот ведь, — Чуя чертыхнулся и встал с дивана. — Знаешь, что меня в тебе бесит, Дазай? Когда у тебя ерунда какая-то случается, самоубийство не удаётся или что-то подобное, ты об этом рассказывать можешь сутки напролёт, и не заткнёшь тебя никак, а как что-то действительно серьёзное — будешь молчать, сцепив зубы. Что вот за манера… Ты настолько мне не доверяешь?
— Нет, — буркнул Осаму, не поднимая головы. — И я же сказал, ничего не случилось.
— Ага, ты просто, судя по твоему виду, шёл по улице и ревел, так, чтоб не скучно было, — Чуя фыркнул и потрепал его по волосам, взъерошивая без того разлохмаченные влажные пряди. Ему всегда нравилось трогать волосы напарника — они у Дазая были такими мягкими, хотелось бесконечно их поглаживать, перебирать и пропускать сквозь пальцы.
— С чего ты взял, что я плакал?
— У тебя глаз красный, придурок. И нос распух. Думал, не замечу? Нечего считать окружающих идиотами.
Осаму медленно сел, отложив в сторону подушку, и опустил влажные ресницы.
— Я просто-напросто его растёр, — сдавленно сказал он. — Чесался сильно.
— Ну да, скажи ещё, что у тебя внезапно аллергия на пыль открылась, — Чуя присел перед ним на корточки, Дазай дёрнулся было, собравшись отвернуться, но напарник живо ухватил его за подбородок. — Да подожди ты, дай посмотрю. Ну плакал ведь, признайся, растёртые глаза не так выглядят.
— Да, плакал, — не выдержал Осаму и неожиданно зло воззрился на него красным глазом. — А что, какие-то проблемы? Я не могу себе позволить немного похныкать?
— Раньше ты себе этого не позволял, — Накахара прикусил губу. — Я ни разу не видел, чтобы ты плакал. Даже в детстве. Я не думал, что тебе вообще известно такое слово как «хныкать»…
— Всё когда-то случается впервые, Чуя, — меланхолично отозвался Дазай, обхватив себя руками за плечи и покачиваясь из стороны в сторону.
— М-да, раз философии пошли, значит, всё совсем хреново, — парировал Чуя и обхватил его лицо обеими руками. — Ну признавайся уже, чего натворил?
— Ничего, — не дрогнул Осаму и отвёл в сторону взгляд.
Разговор явно пошёл по кругу.
— Слушай, кончай выдрючиваться, не смешно уже. Я же вижу, что ты перевёрнутый какой-то. А чтобы ты был перевёрнутый, должно явно что-то из ряда вон произойти. Что, ты опять поймал нескольких членов «Мимика» в надежде узнать, кто они и откуда, а Акутагава благополучно их уничтожил и сорвал тебе весь план? Я тебе уже говорил, что следовало бы ему всыпать по первое число хоть разок, чтобы знал, что бывает за игнорирование приказов.
— С «Мимиком» покончено, — пустым голосом отозвался Дазай. — Их главарь убит.
Накахара вздрогнул.
— Это ты когда успел? — растерянно спросил он и тут же окрысился: — Чёрт, если ходил мочить этих сволочей, мог бы и меня с собой прихватить!
— А это не я. Ты что, думаешь, что я бы пошёл сражаться с таким опасным врагом в одиночку, без тебя? Я хочу сдохнуть, но не настолько, и уж точно не в результате расстрела, это слишком больно, — Осаму только мотнул головой и согнулся, едва не упершись лбом в коленки. Мокрая повязка у него на лбу ослабла и поползла вниз, проскальзывая по мягким тёмным волосам. — Нет, я был там, но я пришёл слишком поздно, когда ничего уже нельзя было сделать.
К концу фразы у него сел голос, и он, скрипнув зубами, чуть слышно всхлипнул.
— Ну ты даёшь. Опасную вражескую организацию уничтожили, а он слёзы льёт, — Чуя покачал головой и легонько тряхнул его за плечи. — Радуйся, придурок, всю грязную работу за тебя сделали, даже мараться не пришлось!
— Ты не понимаешь, Чуя…
— Так объясни, блин! — вызверился Накахара. — Не говоришь ни хрена и ещё хочешь, чтобы я что-то понял!
Дазай не ответил. Замер в своей неудобной позе, согнувшись в три погибели, и даже не шевельнулся. Чуя тяжело вздохнул и, присев на корточки, принялся аккуратно затягивать мокрую повязку.
— Ну вот что мне с тобой, идиотом таким, делать…
— Жалеть, обнимать, гладить по головке и говорить, какой я хороший, — гулко отозвался Осаму, прислушиваясь к тому, как напарник, устроив подбородок на его макушке, мягко перебирает пальцами влажные прядки волос и подтягивает бинт, чтобы он не елозил. Дазай прикрыл глаз и потянулся вперёд, уткнувшись лицом в шею парня. — Чуя…
— А?
— Мы же партнёры, правда?
— Во всех смыслах, — пробормотал не понимающий, к чему он ведёт, Накахара и слегка скривился. — Хотя иногда это бесит до одури.
— Тогда утешь меня, — Осаму приподнял голову и, глянув в расширившиеся голубые глаза, вдруг улыбнулся краешком рта. — А что, партнёры для того и существуют, разве нет?
Чуя слегка нахмурился. Ему решительно не нравился взгляд напарника — отрешённый, мёртвый, не выражающий абсолютно никаких эмоций. И при этом глаз по-прежнему был влажным и красноватым, словно на него продолжали наплывать слёзы.
— Как я тебя утешу, если я даже не в курсе, что произошло и из-за чего ты грустишь? — осведомился он и отбросил со лба чёлку.
— Как будто тебе обязательно это знать… Утешь просто так, — Дазай потянул его к себе и дотронулся губами до подбородка. — Прошу, мне это необходимо.
Его руки приподнялись и прошлись по шее напарника, оттягивая воротничок футболки и легонько поглаживая кожу. Чуя густо сглотнул.
— Ты задумал что-то постыдное?
— Ты знаешь, чего я хочу.
Конечно, Чуя знает, у них каждый вечер заканчивается чем-то подобным, разве что без нытья Осаму и пафосных просьб вроде «утешь меня».
— Следовало догадаться, что ты под «утешь меня» подразумеваешь подставить тебе задницу, — Чуя фыркнул и на мгновение уткнулся лицом в его волосы. — А я и не против. Ты всегда из меня верёвки вьёшь… Как только тебе это удаётся, понятия не имею.
Накахара тихо вздохнул и, наклонившись, легонько поцеловал напарника в уголок губ, надавил ладонью на плечо, заставив слегка откинуться назад, и, обвив руками шею Осаму, устроился у него на коленях, сжав ногами бёдра. Дазай обхватил его за талию и притянул к себе вплотную, запуская руки под футболку и проводя кончиками пальцев вдоль спины, затрагивая каждую выступающую косточку, он так жадно припал ко рту парня, что они довольно сильно стукнулись зубами, и крохотная слезинка, застывшая на щеке Осаму, мазнула по скуле Чуи.
От него пахло дождём. Такой прохладный, полупрозрачный аромат, почти неуловимый, но одновременно необычайно сильный, явно сумевший вытеснить собой неминуемо оставшиеся бы после пекла запахи крови и стали, те, с которыми даже вода из душа и одеколон не всегда справлялись. Чуя никогда бы не подумал, что у дождя есть запах — до вот этого конкретного момента. И сейчас он, прижимаясь к Дазаю, проводя ладонями по его бледной холодной коже и мокрым повязкам, прихватывая его губы, понимал, как ошибался на этот счёт. Потому что так, озоном и сыростью, мог пахнуть лишь ночной ливень, его серые капли, осевшие на пиджаке и рубашке напарника, Осаму буквально пропитался им насквозь. И это казалось таким непривычным, таким новым, и каким-то словно волшебным.
— Ты весь дрожишь… — тревожно шепнул Чуя, наклонившись к самому уху напарника. — Что-то не так?
Осаму запустил руку в его рыжие волосы, пропуская шелковистые пряди сквозь длинные подрагивающие пальцы. Он даже не осознавал, насколько продрог; это чувствовалось только сейчас, когда Чуя прижался к нему. Такой горячий, живой, не трясущийся в ознобе. Это заставило почувствовать себя закаменевшей статуей, которая даже не понимает, что она давно уже вся промёрзшая насквозь и неподвижная. Дазаю казалось, что именно это с ним и произошло — он буквально обезумел от осознания того, насколько мерзко закончилась эта история с «Мимиком», того, что всё было спланировано боссом от начала и до конца, в том числе и смерть Одасаку от рук главаря, только не ударился в истерику, а окаменел, не в силах выдавить из себя даже слезинку, хотя у него сердце обливалось кровью.
Он поднял на партнёра неестественно заблестевший, как стеклянная игрушка, карий глаз и слабо улыбнулся краешком рта.
— Не волнуйся. Всё хорошо, — прошептал Осаму так же тихо и опять приложился к губам напарника, прихватывая их и обводя кончиком языка белоснежную эмаль зубов.
— Придурок, меня уже бесить начинает это твоё «всё хорошо», — Чуя еле слышно зашипел в перерывах между поцелуями.
— Почему? — Дазай потёрся носом о его щёку и ещё плотнее притиснул к себе, вздрагивая от того, насколько холодной стала казаться его собственная кожа. И так захотелось перехватить от напарника хоть немного тепла, чтобы не трясло так в истеричном ознобе…
— Потому, что ты врёшь, Дазай, — Накахара отлепился от него и зло сощурил глаза. — Ты явно держишь меня за идиота и думаешь, что я поверю этой несчастной отговорке. Я вижу, что всё далеко не хорошо, но вообще не понимаю, что с тобой сегодня происходит…
Где-то внутри стало совсем тоскливо, словно оборвалась какая-то маленькая, но очень важная ниточка. Осаму прикусил губу, прикрыв глаз и глядя на партнёра из-под длинных ресниц. Может, рассказать всё-таки Чуе, почему ему так плохо? Но Дазай тут же поморщился и отбросил от себя эту мысль. Нет, Чуя этого не поймёт. Никто в мафии не поймёт. Подчинённых всегда вводил в ступор тот факт, что Осаму Дазай, правая рука босса, успевший к восемнадцати годам уже серьёзно о себе заявить в преступных кругах, водит дружбу с Сакуноскэ Одой, которому из-за его кредо никого не убивать не суждено было бы подняться по званию выше обычного бандита, «шестёрки». И бесполезно было им объяснять, что способность убить — явно не то, по чему следует оценивать кого-либо, и что Дазаю Сакуноскэ, может, попросту нравится, как человек, потому что он ухитрился хорошо изучить Дазая и оказался единственным, кто понимал, что беззаботность и извечная улыбка до ушей самого юного руководителя в истории мафии — всего лишь маска, а на самом деле пустой он, как манекен. Чуя, конечно, не такой сноб, как остальные подчинённые, но ему явно не понравится, что напарник и любовник так убивается по какой-то там «шестёрке».
— Обещаю, я тебе расскажу. Но не сейчас, а когда слегка успокоюсь, — неожиданно для себя самого произнёс Осаму и поморщился. — Потому что в таком состоянии я тебе даже объяснить толком ничего не смогу…
Накахара приложил кончик пальца к его губам и слегка надавил на нижнюю.
— Помни, ты пообещал, — заявил он, наклонившись поближе и явно намереваясь пробурить в нём дырку своими голубыми глазищами. — Попробуешь увильнуть — и я лично исполню твою заветную мечту.
— Согласишься на двойное самоубийство со мной?! — Дазай аж подпрыгнул, в пустом глазу словно в момент загорелось множество ярких звёздочек. — Чуя, неужели ты наконец решился?!
— Нет, я просто сверну тебе шею, болван! — выплюнул Чуя. — И вообще, я тебе сто раз уже говорил, охота тебе помирать — умирай один, а меня в свои суицидальные дела не впутывай!
— Эх, а я уж понадеялся, — Осаму опять скис, оттопырив нижнюю губу. — Это меня бы сейчас здорово приободрило…
— Да заткнись со своим двойным самоубийством, достал уже.
Дазай усмехнулся и, с силой притиснув напарника к себе, повалил его на диван, придавливая к кожаным подушкам за запястья. Ледяные пальцы с такой силой сдавили кисти, что Чуя сдавленно ойкнул, скривился и даже сильно боднул парня головой в грудь.
— Больно же, кретин… Я тебе не пленник, понежнее хватай!
— Я сама нежность, Чуя, — усмехнулся Дазай, уткнувшись носом в его шею и целуя под ухом, оттягивая зубами тонкую шёлковую ленту. — Если бы ты был пленником, я бы уже сломал тебе руки. Я же помню, какой ты кроха и что я могу тебя раздавить, если просто слишком крепко обниму.
Чуя налился синевой.
— А что ты скажешь, когда эта «кроха» проломит тебе глупую башку, а? Твоей черепушке много не надо, один удар такой, с ноги — и я пробью в ней дырку, легко и непринуждённо!
— Чу-у-у-уя… Ну ты совсем шуток не понимаешь, — Осаму приподнялся на локте и обиженно посмотрел на него.
— Ты прекрасно знаешь, что я не против шуток, но только не тогда, когда они затрагивают мой рост, — Накахара сощурился и ухватил его за подбородок.
— У тебя комплексы, — Дазай потёрся носом о его щёку. — Не бойся, я только рад, что ты такой маленький, мне удобнее тебя обнимать и держать на руках. И потом, тебя в таком случае всегда можно посадить на подоконник или на стол и смотреть при этом тебе в глаза, а не снизу вверх…
— Не напоминай мне про стол или подоконник, убью… — Чуя зашипел и прикрыл покрасневшее лицо согнутой рукой.
— А что? — Осаму, улыбнувшись, поцеловал его в то место, где шея переходит в плечо. — Хочешь сказать, что тебе это не нравится? А я бы по тебе так не сказал, учитывая, как ты стонешь и просишь продолжить, особенно по утрам…
Чуя залился огненной краской.
— Да как будто тебя интересует, нравится мне или нет. Когда тебе приспичит потрахаться, ты хватаешь меня без предупреждения, не задумываясь, а охота ли мне.
— Не хотел бы — треснул бы коленкой между ног, и всё, делов-то. А то я тебя не знаю.
— Если бы это и впрямь взбрело мне в голову, ты бы давно уже стал существом среднего пола, поверь мне.
Осаму только саркастично хмыкнул и сгрёб его под себя, приподнял, придерживая ладонью под поясницей, и вновь прижался к приоткрытым губам. Чуя не возражал, вполне охотно отвечая и обнимая его руками за шею. Сжал пальцами в складки мокрый тёмный пиджак, вздрогнул, ощутив, как напарник дрожит, выгнулся всем телом и вплотную приник к его груди, потираясь носом о щёку. Раз не хочет переодеваться сам, придётся силой стащить с него эти мокрые вещи, пока он окончательно не замёрз и не простудился. Скользнув пальцами по бинтам на шее, Накахара ухватился за узел чёрного галстука, развязал его и, с трудом отлепившись от рта напарника, зубами потянул за край ткани. Иногда ему хотелось таким же образом размотать и бинты Дазая, что на руках, что на горле; даже если там, под ними, уродливые шрамы от боевых ранений или неудавшихся попыток суицида, всё равно очень хочется дотронуться до его кожи.
Осаму завозился, помогая напарнику стащить пиджак и отбросить его в сторону. Белая рубашка, намокнув, прилипла к телу, под ней слегка просвечивала бледная кожа и слегка выделяющийся рельеф мышц. Дазай наклонился, зарываясь носом в шею Чуи, руки потянулись к краям его белой футболки и, ухватившись за них, резко задрали до самых ключиц. Накахара сдавленно зашипел, когда внезапный холод обжёг кожу и по ней проскользнула тонкая забинтованная ладонь, и принялся с остервенением дёргать мелкие пуговички из петель рубашки напарника. Слегка спустил её, поглаживая ладонями руки, потянулся вперёд, поцеловал плечо; и снова этот прохладный аромат дождя вскружил голову, Чуя даже прикрыл глаза и обнял Дазая обеими руками, вжавшись щекой в рёбра и тихонько вздыхая.
— Чуя… — Осаму растерянно тронул его волосы, пропуская рыжие прядки сквозь пальцы. — Что с тобой?..
— А что не так? — неразборчиво бормотнул Чуя. — Утешаю тебя, как ты и просил.
— Ты никогда раньше так не делал…
— Так и ты никогда раньше при мне не ревел, как-то же такое случилось? Сам ведь говорил, всё когда-то происходит впервые.
Чувствуя, что и сам уже окончательно опьянел и разомлел от аромата дождя и непривычного ощущения дрожащего худого тела в руках, Чуя откинулся на кожаную подушку, за край расстёгнутой рубашки потянув Осаму за собой. На пару минут оба примолкли; разговаривать, целуясь, было бы слишком неудобно.
— Теперь и ты дрожать начал.
Перехватив ладонь напарника и сплетя их пальцы, Дазай упёрся лбом в его лоб, глядя в уже совершенно затуманенные голубые глаза. Каким же очаровательным Чуя сейчас казался — дрожащие длинные ресницы, отбрасывающие тени на порозовевшие щёки, припухшие от поцелуев губы, растрёпанные рыжие волосы, прядками прилипшие ко лбу и шее. Он был так не похож на себя в обычное время, с него словно ветром сдуло шелуху пафоса. И Осаму даже льстило осознание того, что таким Накахару никто, кроме него, никогда не увидит. Это одно из тех воспоминаний, которые он, как был уверен, унесёт с собой в могилу.
— Замолчи, Дазай…
— Неужто лучший боец Портовой мафии до сих пор боится заниматься сексом? — Осаму хихикнул и уткнулся носом в его скулу, сокращая последние сантиметры расстояния между ними.
— Ничего я не боюсь!.. — слабо попытался рыкнуть в своей обычной манере Чуя и отвёл в сторону взгляд. — Это из-за тебя, ты промёрз насквозь и теперь меня морозишь!
— Согрей, — Дазай усмехнулся и тихо выдохнул ему в ухо, этот звук пошёл куда-то прямиком в мозг, заставив дёрнуться и прикрыть глаза.
— Ты говоришь это так, будто это проще, чем два пальца оплевать, — Накахара потянул его за волосы, поворачивая к себе голову и глядя в глаза. Взгляд напарника оставался таким же заледеневшим, пустым и безжизненным — и это беспокоило Чую всё сильнее.
— Чу-у-у-уя… — Осаму улыбнулся и, обняв его обеими руками, слегка приподнял, устраиваясь между его раздвинутых ног. Резко подтянул к себе за бёдра, и Чуя дёрнулся, вцепившись в его плечи и попытавшись оттолкнуть прочь, когда в него без предупреждения с силой упёрлась влажная головка. — Ну же…Ты ведь хочешь узнать, что произошло, правда?
— Шантажист чёртов… Ай, да подожди ты, смазку хотя бы возьми, мне же больно!
— А где она? — не отрываясь от него, Осаму потянул руку к прикроватной тумбочке. У него из памяти как-то выпал момент, когда он встал с дивана, поднял напарника, усадив его к себе на бёдра, и перенёс на постель. Что ни говори, диванчик был слишком узким для двоих.
— Да откуда я знаю?.. — слабо огрызнулся Чуя, упершись лбом в его шею и слегка поёрзав. — Всегда на тумбочке тюбик лежал!
— Его тут нет.
— Значит, в пиджаке оставил… — на автомате пробормотал Чуя и скривился, понимая, чем ему это грозит. — Чёрт!
— Ты постоянно таскаешь тюбик со смазкой в кармане пиджака? Да ты шалунишка, Чуя, — Дазай тихонько засмеялся ему в ухо, ущипнув пальцами за щёку.
— Когда имеешь тебя в напарниках, ко всему надо быть готовым! — Накахара несильно стукнул кулаком по его спине. — Кто мне даст гарантии, что тебе не придёт в голову зажать меня в тёмном углу во время миссии?
— Такое было? — Осаму округлил глаз и быстро чмокнул его в уголок губ.
— Видимо, ты уже забыл, где наш первый раз произошёл, придурок, — Чуя прищурился. Увидев растерянный взгляд напарника, он скривился: — Не смотри на меня с видом оскорблённой невинности, всё ты помнишь, просто усиленно делаешь вид, что забыл!
— Нет, правда не помню, — Дазай картинно захлопал ресницами. — Такие вещи быстро забываются, — Накахара в ответ только зло заскрежетал зубами. — Может, напомнишь?
— Конечно, напомню — это было в грязном подвале на отшибе, пока мы сидели в засаде! С тех пор я и взял привычку тюбик с лубрикантом с собой всё время носить, твои действия никакой логике не поддаются, никогда не поймёшь, когда в тебе гормоны верх над мозгом возьмут, и ты вздумаешь меня изнасиловать, хоть не так больно будет.
— Да-а-а? — Осаму ухмыльнулся и потянул его за волосы, заставляя зашипеть и откинуть голову, и приложился губами к шее в районе кадыка. — Чуя, а ты в курсе, что невозможно изнасиловать того, кто сам хочет?
— В тот момент я уж точно не хотел, я вообще не думал, что наши с тобой отношения когда-нибудь… А-а-а-ах, чёрт! — почувствовав насильственное вторжение, Чуя вскрикнул и со всей силы вцепился в плечи напарника, впивая в кожу ногти и раздирая до крови. А Дазай, казалось, этого даже не заметил. Наклонившись, он упёрся лбом в плечо дрожащего Накахары и, не дав даже толком привыкнуть, начал двигаться, резко, сильно, почти грубо, буквально вбивая напарника в постель, входя и выходя на всю длину. Казалось, что именно в такие моменты в нём на полную катушку разворачивалась истинная тёмная натура — его никогда не беспокоило, что испытывает партнёр, больно ли ему и хочется ли вообще проделывать такие вещи в данный момент. Говорить парню об этом было бесполезно — пару раз Чуя взрывался и, когда напарник, насытившись, оставлял его наконец в покое, со всей силы ударял его кулаком в челюсть и с воплями выговаривал то, что накипело, а Дазай делал круглые глаза и разводил руками, как бы говоря «Тебя кто-то изнасиловал, Чуя? Фу, ну и люди пошли, вообще никакого понятия о воспитании, мерзость какая, но я-то тут при чём?», а в следующий раз всё повторялось в точности. Кричать на Дазая в это время было примерно так же эффективно, как молотить кулаками каменную стену и орать на неё матом: можешь хоть весь голос сорвать и руки в кровь сбить, она всё равно не пошевелится. Вот и сейчас — он даже не подумал про смазку, не захотел ни на секунду выпускать напарника, и вколачивался теперь в него, вырывая громкие вскрики. А Чуя мог лишь кривиться и злиться на себя самого за то, что попросту забыл вытащить заветный тюбик из пиджака.
Но Чуя в подобные моменты не мог себе не признаваться в том, что таким вот, серьёзным, даже злым и жестоким, Осаму нравится ему куда больше, чем с извечной глупой улыбкой от уха до уха. В слабых отблесках стоявшей на тумбочке лампы Дазай походил на красивого, сильного хищника, овладевшего своей добычей после долгой погони. Кривясь и всхлипывая, Чуя смотрел на него расширенными, красноватыми от наплывающих слёз глазами. Иногда он думал, что мог бы вечно наблюдать за тем, как Осаму изо всех сил, до скрипа сжимает зубы, как дрожат его длинные пушистые ресницы, и пунцовые от жара пухлые губы шевелятся, наверное, шепча что-то, что расслышать сейчас было бы невозможно даже при огромном желании. Только вот его единственный глаз оставался всё таким же холодным, пустым и безразличным ко всему; никакое наслаждение не смогло бы затуманить этот пронзительный взгляд, но сейчас дело было явно не в этом. И чем дольше Дазай смотрел на него таким взглядом, тем сильнее Чуе хотелось узнать, что же такое произошло этим вечером, что его хладнокровного напарника напрочь выбило из седла.
— Ах… Только попробуй потом увильнуть от объяснений, мерзавец, — простонал он, выгибаясь и откидываясь на подушку, с силой сжимая коленями бёдра Дазая и цепляясь за его шею.
— Сторонник суицида держит своё слово, — почти зло прохрипел Осаму, в точности повторив его движение, прижавшись к груди и с силой укусив за шею, наверняка оставив синяк. Впрочем, сейчас уже было не до этого; постаравшись максимально расслабиться, Чуя просто сходил с ума от того, как ледяные руки по-настоящему грубо обхватывают его, гладя и тут же царапая кожу до крови в некоторых местах, рваные поцелуи обжигают искусанные губы и шею, ощущал его внутри себя, так безумно жарко…глубоко… жёстко… Он тонул в этих ощущениях без всякой надежды прийти в себя и выплыть и теперь уже стонал во весь голос, стараясь не обращать внимания на боль, которая слегка откатилась в сторону и больше не мешала получать удовольствие.
Воспользовавшись замешательством Накахары, Дазай подхватил его ноги под колени и развёл шире. Движения сорвались уже в бешеный ритм, словно вызывая внутри взрывы, опаляющие все внутренние органы. Кровь, казалось, закипала под кожей в тех местах, где её касался Чуя: плавилась, устремляясь по всему телу вниз. Из высоко вздымающейся, ходящей ходуном груди напарника вырывалось тяжёлое дыхание. Он казался настолько прекрасным в эти последние секунды перед оттягиваемым мощнейшим оргазмом, что у Осаму закололо в глазу, как будто под веки кто-то насыпал песка. Он вновь наклонился, схватив рыжие прядки волос и оттянув, впившись коротким и опять почти грубым поцелуем, прошептал, поблёскивая глазом:
— Говоришь, я тебя насилую, Чуя? Видел бы ты себя сейчас со стороны…
— Да заткнись ты… И не говорил я, что ты меня насилуешь! Если бы это было так, от тебя бы давно уже ничего не осталось, — прорычал Чуя ему в губы, перемежая слова тяжёлым, хриплым дыханием.
— Боюсь-боюсь, как страшно-то, — Дазай ухмыльнулся и прикусил кожу на его подбородке, он чувствовал неминуемое приближение разрядки. Оттягивать дальше было уже невыносимо. В последний раз сильно и резко рванувшись всем трясущимся телом, как от мощного разряда тока, он кончил и рухнул, ткнувшись носом в шею любовника, кожей ощутив возникшую на его животе тёплую влагу. Ну надо же, одновременно… Причём получилось это совершенно непреднамеренно. Ведь и нарочно не всегда выходило, Осаму слишком хорошо это знал.
Пытающийся отдышаться Чуя притянул напарника к себе и вяло поцеловал его, из последних сил улыбнувшись.
— Ну вот почему ты так хорош в этом, Дазай… — тихонько, на выдохе, шепнул он. — Я каждый раз себе говорю, что больше тебе не позволю так поступать, и всё равно позволяю…
— А как ты хотел? — Осаму приподнял голову и чмокнул его в подбородок. — Ты просто знаешь, что сопротивляться мне бесполезно.
***
— Ну так что, расскажешь теперь, что случилось?
Лёгкий сероватый дымок с резким ментоловым запахом с тихим шипением вырвался изо рта и взметнулся в покрытое тучами небо через приоткрытую форточку. Светало; густые облака уже кое-где из чёрных стали серыми, на горизонте, среди высотных зданий, показалась тонкая жёлтая полоска. Но всё равно казалось, что весь город сейчас погружён в глубокий сон, что спят все, кроме них двоих.
Дазай медленно сел на край постели, которая ещё десять минут назад напоминала поле боя, и потёр ладонью забинтованную шею.
— Одасаку умер, Чуя, — мрачно сообщил он и опустил пустой взгляд. — Вот что случилось.
— Одасаку? — не понял Накахара. Он повернулся к напарнику, растерянно хлопая ресницами и недоуменно глядя на него из-под растрепавшейся длинной чёлки. — Кто это?
— Ах, ну да… Ты же его, наверное, и не знаешь.
Осаму медленно поднялся с кровати и подошёл к парню, уткнувшись лбом в его лоб. Его карий глаз оказался совсем близко, в нём стала видна буквально каждая мелкая прожилка.
— Неужели ты ни от кого не слышал о мафиози, который никогда никого не убивает, Чуя? Одасаку был легендой в наших кругах, несмотря на свой статус мальчика на побегушках…
— А, так вот ты о ком… — Накахара высунул руку в форточку, постукивая пальцами по кончику сигареты, чтобы стряхнуть пепел. — Конечно, я слышал все эти байки, но думал, что это не более чем сплетни. Не убивающий никого мафиози, это же абсурд, всё равно что честный жулик.
— Можешь сколько угодно считать это абсурдом, но Одасаку действительно таким был. Он говорил, что хочет отбросить пистолет и стать писателем, и если он отнимет ещё хоть одну жизнь, то окончательно потеряет на это право.
Чуя услышал, какая горечь разлилась в голосе Дазая. И заметил, какое отчаяние и какая боль заплескались в его глазу. Где-то внутри незамедлительно подняла голову ревность. Какого чёрта Осаму к какому-то там низшему бандиту относится более человечно, чем к собственному партнёру, с которым работает уже много лет? Чуя привык уже к тому, что у Дазая какие-то свои критерии для того, чтобы общаться или не общаться с кем-либо, но это и вправду казалось просто невероятной глупостью.
— Он умер у меня на руках, — равнодушно продолжал Осаму, словно не замечая сжавшихся в нитку губ напарника, — успев убить главаря «Мимика». Я… — он густо сглотнул, явно с трудом удержав всхлип. — Я знал, что его желание отомстить за тех сирот плохо кончится… Я хотел ему помочь, но босс меня задержал, и я в итоге пришёл слишком поздно. Наверное, никогда не смогу этого простить. Ни тем, кто в этом замешан, ни себе самому.
— Ты-то тут при чём? И вообще, — Чуя фыркнул, — нашёл, из-за чего убиваться, из-за какой-то там «шестёрки» со странными принципами. Сколько их каждый день в разборках погибает.
— Я и не надеялся, что ты поймёшь, Чуя. Потому и не хотел тебе рассказывать, — наверное, в любое другое время Осаму бы произнёс эту фразу голосом обиженного ребёнка, оттопырив нижнюю губу. Но сейчас она прозвучала до ужаса равнодушно, в ней не было даже намёка на осуждение или что-то подобное. Дазай просто констатировал факт.
Вздохнув, он выпустил Чую из объятий и приложил ладонь к холодному стеклу.
— А знаешь, что самое противное, Чуя? То, что всё это было подстроено Мори-саном от начала и до конца.
— В смысле?
— Вся эта история с «Мимиком» — подстава чистой воды, затеянная ради получения лицензии, вот и всё. Всё, что произошло, было спланировано. А из Одасаку сначала сделали козла отпущения, а потом он и вовсе оказался попросту принесён в жертву. Ты знаешь, что меня трудно смутить какими-то аферами или отвратительными поступками, я сам уже столько дров наломал, что с моей стороны было бы просто мерзко осуждать чьи-то чужие действия, но такого я всё же не ожидал.
— Тоже мне, святоша нашёлся. Я думал, ты в курсе, что босс делает всё на благо организации. И если он, как ты выразился, принёс в жертву этого Одасаку, значит, так было нужно.
— Вот как… Понятно.
Дазай отлепился наконец от окна и, отвернувшись, вернулся на кровать. Уселся на смятую простыню, поджав ноги, накинул себе на плечи одеяло и нахохлился, как сердитая птица.
Чуя выбросил начавший гореть фильтр и присел рядом с ним.
— Ты… Ты правда так сильно привязался к этому Одасаку? — стараясь, чтобы голос не дрожал, поинтересовался он.
— Он понимал меня так, как не понимаешь даже ты, Чуя. Только вот осознал я это слишком поздно.
— Ты хоть отдалённо себе представляешь, какой это бред собачий? Ты — самый молодой член Исполнительного комитета, правая рука босса, успел уже о себе заявить на всю мафию так, что многие тебя всерьёз боятся, и вдруг водишь такую нежную трепетную дружбу с обыкновенным бандитом, причём он даже не твой подчинённый. Самому не смешно, Дазай? Ты ведь знаешь, что здесь дружба — последнее дело, а уж так близко общаться с теми, кто настолько ниже тебя по рангу, и вовсе почти недопустимо.
— Я уже говорил Акутагаве и остальным, и тебе скажу. Способность убить кого-то или ранг в организации — это не те факторы, по которым можно оценивать человека и решать, общаться с ним или нет. Сказать по правде, мне на это просто наплевать, так всегда было, есть и будет. И мне даже обидно, что и ты оказался таким снобом, я надеялся, что ты хоть немного выше этого, — расстроенно отметил Дазай.
— Никакой я не сноб. Я ценю своих подчинённых и по возможности стараюсь не допускать такого, чтобы они умирали. Но переживать за какого-то неизвестного мне человека — уж извини. Если всех подряд жалеть будешь, всю жизнь в депрессии проведёшь.
Чуя протянул руку и провёл самыми кончиками пальцев по щеке Дазая. Подушечки вдруг ощутили тёплую влагу; вздрогнув, Чуя вытянул шею и увидел, что в сером предрассветном сиянии на щеках Осаму блестят слёзы.
— Ты что, плачешь? — растерянно спросил он и пододвинулся поближе. — Дазай, ну брось ты. Куда подевалось всё твоё хвалёное хладнокровие? И вообще, — он нахмурился и смахнул мелкие капельки с кожи парня, — у тебя есть я. Я понимаю, если бы и впрямь умер единственный близкий тебе человек, и ты остался ну совсем один, но это ведь не так. Ещё чуть-чуть — и я начну ревновать.
— Не сравнивай себя с ним. У меня с тобой и с Одасаку были слишком разные отношения. И я не от горя вовсе плачу, а скорее от злости, — Осаму встряхнул головой и сдвинул брови. — Меня угнетает то, что босс так поступил. Я никогда не осуждал его деятельность, я в курсе, что он и впрямь делает всё только на благо организации, но вот так подставлять собственных людей и жертвовать ими, чтобы выкрутить руки правительству и конкретно Секретной службе по делам одарённых и получить эту несчастную лицензию — это отвратительно.
— Хватит строить из себя святого, тебе это не идёт. Успокойся уже и прими это как должное, — Накахара лишь поморщился
Дазай молчал, опустив в никуда опять опустевший взгляд. А Чуе вдруг подумалось, что в его темноволосой голове сейчас бродят такие чёрные мысли, что лучше не лезть ему в душу, целее будешь.
— Слушай… Ты же не затеял ничего безрассудного, правда? — Чуя прижался к нему, пристально глядя в глаз и пытаясь уловить, о чём напарник думает. — Ты же не собираешься мстить боссу?
Дазай вдруг беззаботно улыбнулся.
— Что ты, Чуя. Ничего я не затеял, — он ответно обнял напарника и прижался губами к его макушке. — Ты прав, это… Это всё такие глупости. Понятия не имею, чего это меня развезло.
Хоть бы одна искорка в глазу мелькнула. Нет, он совершенно заледеневший и пустой.
Врёт. Врёт, как дышит, и даже в лице не меняется.
Потом уже, прижав спиной к своей груди задремавшего партнёра, Дазай приподнялся на локте и внимательно оглядел его. Погладил по щеке самыми кончиками пальцев, затрагивая выступающие скулы и заправляя за уши мешающие прядки волос.
— Ничего я не задумал, Чуя, — чуть слышно проговорил он и, наклонившись, поцеловал его в висок. — Ничего… Я просто уйду прочь. Я пообещал Одасаку. И я после подобного просто не могу остаться в мафии. Кто знает, вдруг так действительно будет лучше… Надеюсь, ты простишь меня когда-нибудь.
Осаму зарылся носом в густые рыжие волосы и прикрыл глаз. Рука нащупала бледные пальцы на подушке и сжала их.
В ответ послышалось только сонное ворчание, и Чуя ответно сдавил его ладонь.
***
Спустя пару дней Осаму Дазай прервёт миссию и исчезнет с горизонта Портовой мафии, оставив на память о себе бомбу в машине напарника и растворившись в огромном городе, словно его и не было никогда, а Чуя, разглядывая сощуренными глазами своё сокровище, «Шато Петрюс» тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, плещущееся в бокале, вновь будет вспоминать этот разговор. И в который раз уже невольно убедится в том, что если Осаму твёрдо задумал что-то сделать, будь то совершить очередную попытку самоубийства или предать организацию — его не остановит ничто. Даже напарник, которого он неминуемо потеряет, даже страх того, что его обязательно убьют, если поймают.
Накахара скрипнул зубами и, отставив бокал в сторону, поглядел в окно. Серые капельки с тихим стуком ударялись в стекло, оседая на нём и скатываясь по гладкой поверхности вниз. И он всё ещё помнил этот запах. Теперь он знал, как пахнет дождь. Хотя, возможно, хотел бы об этом забыть, потому что при малейшем воспоминании в груди начинало тянуть, противно так.
— Мерзавец… Уверен, ты спланировал это ровно в тот момент, когда я спросил, не замыслил ли ты чего. Это так на тебя похоже, Дазай… Продуманный гадёныш, — без всякой злости, словно просто констатируя факт, протянул Чуя, посмотрел, подняв взгляд, на серое грозовое небо, криво усмехнулся и потушил уже почти догоревшую сигарету.
