Солдат и воин

Райнер переставил колени и толкнулся грудью в грудь, охнул и отодвинулся. Темно, ничего не видно. И надо быть тихими, чтобы не проснулись другие и не начали сперва возмущаться, что не дают спать, а потом стебаться с утра: урурушечки, а Райнер с Бертольтом полуночничают, никого к себе не зовут, не иначе титаны. И делать бровями эдак. Не сейчас, когда они все под подозрением, когда кажется, что командир Закариус смотрит именно на них, а потом переглядывается со своим капитаном: вот эти двое, точно тебе говорю. Бертольт подтянул тощую подушку повыше, она тут же скатилась обратно вниз, и сказал, едва шевеля губами: — А как же Криста? — Что — Криста? — Ты говорил, что женишься на ней. Райнер хрюкнул, задавил хохот ладонью и Бертольтовым плечом, затрясся. Бертольт положил руки ему на бедра, надавил, чтобы он сел уже окончательно, сам вытянул ноги, но снова согнул колени, подпер ими Райнера под задницу. — Смешно, — шепнул Райнер и провел языком от уха по шее, лизнул между ключиц и задышал ещё тяжелее. Стало жарко, Бертольт сглотнул, но лишь оцарапал рот воздухом. — Правда. — Жениться… — сказал Райнер почти мечтательно. — Это нигде не разрешено. Даже когда вернемся. Но на это плевать, просто доживем вместе, ты и я, да? Бертольт взял его под локти, отстранился и заглянул в лицо, но ничего не разглядел. Темень, они далеко от окна и свет из щелей сюда не попадает. Он не смеется, и голос серьезный. О господи! Господи. Мы вернемся, Райнер, если нам очень повезет, но вернешься ли ты целиком, какой был? Будешь ли прежним? Бертольт ещё надеялся. Воины приходят в себя после долгих войн, а Райнер — редкий воин. Райнер плотно сел ему на бедра, склонился, поцеловал грудь, потом опять поднялся к лицу, прижался губами к уху и спросил: — И детей обещал ей заделать? Этого не знаю, подумал Бертольт, но это наверняка было в твоей голове. Мысли о женитьбе и возникают от мыслей о делании детей, разве нет? Но вслух сказал только: — Нет. — Вот видишь. Ну пошутил, наверное, уже не помню. Давно же было? Ну у тебя и память. Сегодня, подумал Бертольт. Сегодня утром, когда она стояла на раздаче киселя и шлепнула тебе лишние полполовника в кружку. Райнер сказал в очередной раз, твердо и громко: женюсь! Имир всю перекосило, и они полаялись. Хороший правильный солдат Райнер хочет красивую маленькую жену. Блондинку. Чтобы дети были беленькие. Чтобы домик над речкой. Чтобы широкая кровать, мягкие простыни и женские ноги на плечах, и мягкое под ладонями, и влажное на пальцах. Райнер опустил руку, тронув сосок — Берт весь дернулся — погладил напряженный живот, сунул дальше, между Бертольтом и собой, и взялся так плотно, что Бертольт закусил запястье. Его запястье. Райнер беззвучно засмеялся. Тщательно облизал ладонь и опустил снова, подвигал, поглаживая и сжимая. Бертольт вжался в него, укусил за ключицу, потом сполз по груди и обнял сосок губами. Вот так, Райнеру нравится. А про Кристу всё ложь. Неправда. Она нравится другому. Другому человеку. Другому Райнеру. Неправильному, не такому, как надо. Бертольт дернулся и засучил ногами, Райнер вышептал: — Нравится? Я знаю, что тебе нравится. Потерпи. Сейчас. Ещё чуть-чуть. Бертольт зажмурился до ярких кругов перед глазами. Нет никакого другого, есть только этот Райнер, этот настоящий, этот лучше, чем тот. И этот любит как надо и кого надо. Его. Бертольта.