Два укуса по цене одного

*** Сунил никогда не умел драться. Хотя, конечно, ему приходилось – например, когда соседский голяк пытался отравить его собаку. Или когда задира из сельской школы прилюдно назвал его мать дворянской подстилкой. Но от толпы он предпочитал убегать, потому что свора собак и свора людей в общем-то похожи: лают, распаляя друг друга, совершенно теряют разум и бросаются скопом. Они внушают ужас. Всю дорогу до склада его вели, плотно обступив и чуть ли не обнимая, словно старого друга, но по блеску в глазах и быстрым ухмылкам на щетинистых лицах Сунил понял – его дела плохи. Но говорить на улице никто не станет, да и бесполезно, это же шестёрки, а вот на складе его может ждать туз. И уж тот-то должен понять, что живой Сунил принесёт денег больше, чем в качестве корма для собак. А вот уже и сарай, снаружи кажущийся обычным жилым домом в три этажа, но внутри – лишь одно огромное помещение: высокие стены, почти невидимый потолок и ряды тяжёлых ящиков с товаром, образующих закутки. И в одном из таких, расположившемся недалеко от входа и скучающей охраны, его сейчас и толкают на пол. Викрам забирается на большой ящик как на постамент, закидывает ногу на ногу и целую минуту смотрит на Сунила сверху вниз. А тот стоит на коленях, ещё чувствуя горечь крови во рту и затухающую боль в животе – ударили его не сильно, но лишь потому, что не сопротивлялся. Иначе бы уже наваляли по полной… – Итак, друг мой, скажи, как давно ты этим промышляешь? – Э? Чем? – Продаёшь своё тело. Разве не знаешь, что в нашей семье есть уютное гнёздышко для таких, как ты? Кто-то что-то явно понял не так. Конечно, Сунил тоже сначала не в том направлении подумал, но чтобы и эти… с другой стороны, как ещё это выглядело со стороны? Пришёл вечером, ушёл утром с деньгами, да и одежда порвана чуть ли не на куски, видимо, в порыве страсти... Но ведь правду не скажешь… мол, господа, по ночам приторговываю своей кровью… – Что молчишь? – Викрам, не помню, чтобы мне запрещалось работать где-то ещё. Или, как и в мастерской, здесь есть свои запреты на подработку? – О, вовсе нет! – крепыш довольно прикусывает губу, словно пряча ухмылку. – Просто твой долг… ну ты помнишь… Видишь ли, я взял на себя смелость объяснить папе, что Райлаш не крал деньги, а взял на время. И теперь, раз ты настолько умелый, что способен заработать за ночь сотню ассигнаций, думаю, пора тебе переехать в одно замечательное место, где от клиентов не будет отбоя. – А если я… не хочу? Мне ещё надо в мастерскую вернуться… и… – А кто сказал, что твои хотелки кого-то волнуют? Сейчас Викрам похож на муху, радостно потирающую мерзкие лапки. Прямо лучится самодовольством. А его прихвостни довольно похмыкивают. И всё какие-то незнакомые рожи… Хотя, он уже давно не появлялся на складе, может, новых людей набрали? И именно из-за них для Сунила не осталось работы – и пришлось отправиться в тот особняк? Ладно, но чего они лыбятся-то так нездорово?! – Викрам… видишь ли, – Сунил тоже прикусывает губу. – Вряд ли где-то ещё мне столько заплатят. Можно сказать, это особенный клиент… понимаешь? – Ну это решать не тебе. Я тут подсуетился, позвал ребят, которые не откажутся снять с тебя пробу. Заодно и проверим, годишься ли ты на постоянную работу. Плохо. Очень плохо. Так плохо, что он уже готов вскочить и бежать. Быть может, неожиданность даст ему шанс? Но сзади уже кто-то наваливается на плечи… а кто-то обходит и приспускает с себя расстёгнутые штаны, теребя грязный член с прилипшими волосами и какой-то ещё дрянью. От одного его вида у Сунила к горлу подкатывает кислый комок. – Давай, Райлаш, покажи, что умеешь… или сходим в вольер? – доносится с деревянного пьедестала. – Фисильда с щенками уже, наверное, проголодалась. А член этого заросшего щетиной и воняющего перегаром мужика становится всё огромней. Особенно головка. Словно надувается изнутри. И уже почти тычется в щёку. Сунил отворачивается, но его голову сжимают, поворачивают и влажное липкое касается губ. Такая гадость! – Ну же, открой ротик, малыш, – шепчет мужик. – У тебя такие мягкие губки… только зубки свои убери, а то ведь выбьем. Смешки. Шарканье ног. Пыль в воздухе, и тошнота. Интересно, если он выдержит это… сможет ли снова смотреть на Ракеша? Нет, это быдло не сравнится с его чистотой и красотой, но ведь Сунил, наверное, тоже кажется ему лишь грязной тварью. И всё же, вчера он… Нос зажимают чёрные от въевшейся смазки пальцы, больше смысла упрямиться нет – Сунил открывает рот. Язык пытается остановить бревно, тут же сунувшееся внутрь… и дышать вновь становится нечем. Хотя нос и отпускают. Его продолжают держать за руки, заставляя наклониться, прогнуться... член входит всё глубже, толкается в горло. От омерзения и удушья кружится голова, он задевает этот твёрдый кусок плоти зубами – и его тут же хватают за волосы и отдирают. Удаётся вздохнуть, как раз перед ударом, от которого перед глазами вспыхивает россыпь блестящих осколков. Руки отпускают, позволяя завалиться на бок. А мерзкий вонючий козёл встаёт рядом на колени и снова тычет ему в рот своим хуем, а кто-то уже нащупывает застёжку на брюках Сунила. И Сунил не выдерживает. Лягается. Почти вскакивает – но подсечка отправляет его снова на пол, на затылок опускается что-то тяжёлое… А когда он выныривает из темноты, то уже чувствует голым бедром холодную землю. И перед самым носом видит колено в шёлковой штанине. Чуть выше – обеспокоенное лицо Викрама. Он держит его за волосы, всматривается и вдруг улыбается: – Очнулся? Ну наконец-то! Мне бы хотелось, что бы ты был в сознании. Ребята тут обнаружили, что сзади ты ещё девственник – и мы решили подождать, чтобы насладиться. Интересно, как они это сделали?.. Хотя, раз этот ублюдок собрал профи подобного дела, им виднее… Но, демоны ночи! Неужели его и правда сейчас отымеют?! За щиколотки хватают и дёргают, затылок ударяется об утоптанный пол, суставы и связки визжат, когда его ноги пытаются развести шире. И противный палец лезет туда, куда ему совсем не положено! Глаза щиплет. Горла касается холодное острое лезвие, оставляет надрез. – И всё-таки, – снова раздаётся рядом немного скучающий голос Викрама. – Как же так вышло? Или твой клиент – дама? – Да что ты телишься? – это уже другой голос, низкий и густой. – Верно, засади давай, не тяни, – третий, сиплый и еле слышный. – Не один тут! – А знаешь, – снова Викрам. Уже почти шёпотом. – Ты ведь мог и сбежать… да, я думал, что ты сбежишь… Или начнёшь вопить, что ничего не брал. Ты странный. И хоть мне велели тебя не убивать… Пожалуй, я скажу папе, что ребята просто перестарались… Внутрь пихают уже не палец. Викрам встаёт, нож исчезает, но только Сунил пытается дёрнуться, как на плечо наваливается тяжесть – кто-то просто уселся сверху. Видно лишь залысину на затылке. Да и то – не очень чётко. Словно туман перед глазами… или это слёзы? Ещё не хватало разреветься, как девчонке. А ведь получается, его не просто поимеет по очереди вся эта толпа, но потом и пришьёт? А всё потому, что деньги присвоил именно Викрам? Надо было сразу догадаться… то-то все, кого он приводил, то исчезали, то оказывались предателями или ворами. – Эй, что это за...– доносится сквозь шум в ушах. Но боль внизу утихает, насильник замирает. – Дым! Что-то горит… – Пожар! Несколько мгновений не происходит ничего, и в тишине отчётливо становится слышно треск. И вдруг прямо за ближайшей стеной из ящиков, озарив потолок, вспыхивает огонь. – Тушите! Да бросьте вы этого… товар горит! Какая скотина курила внутри?! Убью! Эй, куда?!! А товар? – Сам вытаскивай, коли жизнь не дорога! Шарканье, топот. С новым вздохом дым забивается в горло и заставляет закашляться. Сунил садится и пытается нащупать свои штаны… их с него сняли, но не унесли же… вокруг почти ничего не видно. Белесый дым словно туман переливается через ряды ящиков, проникает сквозь щели, и только сильнее рассеивает свет зачарованных светильников. Кружится голова. Нащупав что-то тряпичное на полу, Сунил бросается туда, где кажется был проход – но налетает на стену из ящиков. Закрывает рот подобранной тряпкой – так дышать становится чуточку легче, но звон в голове не стихает, а сердце прыгает в груди, грозя выломать рёбра. Нет, только этого и не хватало… Задохнуться с голым задом или сгореть заживо… А за спиной уже что-то падает. Трещит дерево. Бьётся и звенит стекло. И вдруг на голову падает кусок мокрой тряпки, а кто-то хватает его за руку и тянет назад. – А ну стоять! Держите их! – Ману. – Слушаюсь, господин… Сунил стаскивает тряпку с головы и прямо перед собой видит каменную стену. Здесь пока не так уж много дыма, но вот дальше… тёмная фигура как раз исчезает в белом тумане. А рядом обнаруживается ещё одна, с каким-то тюрбаном на голове и одетая в лохмотья. И она… зачем-то приседает перед самой стеной, отводит назад сжатый кулак… приступ кашля не даёт Сунилу увидеть удар – но вокруг вдруг начинает рушиться камень. Его вновь хватают за запястье и тащат в небольшую дыру. Но надо быть слепым, чтобы не увидеть расползающиеся трещины! Сейчас вся кладка просто обвалится им на головы! Но Ракеш – а это именно он, хоть и в кои-то веки полностью одетый в отличие от Сунила – упрямо тянет его за собой. С кажущейся неожиданной для его легкого тела силой. Солнце бьёт по глазам. Ветер – по голой коже. И Сунил наконец-то вспоминает про свои штаны, которые нашёл на полу. – Погоди, я хоть… – Некогда, – нетерпеливо бросает Ракеш. Мусор и мелкие камни колют босые подошвы, ноют распухшие от ударов губы, а вон уже и кончается переулок. Совсем немного – и они выбегут на оживлённую улицу возле рынка. Но просвет между домами вдруг загораживает толпа. В их руках длинные палки. А один, низенький и в шляпе с пером, держится сбоку, не спеша, как обычно, лезть вперёд. Викрам даже не говорит ничего – его свора просто бросается вглубь переулка. А за спиной сквозь пролом в стене уже вытекает дым, заполняя узкое пространство между домами. И теперь черёд Сунила перехватывать руку Ракеша и тащить его обратно, туда, где нечем дышать, но где их не видно. Но ему позволяют сделать лишь несколько шагов. Потом Ракеш застывает на месте. – Там тупик. – Я… кх… в курсе… Его почти не видно, несмотря на яркое солнце. Удушливый дым заставляет заливаться слезами и прижимать ко рту уже подсохшую ткань. – Выходите! – доносится крик Викрама. – Всё равно вам не сбежать! Ни тебе, Райлаш, ни твоей девчонке! – Эй… тебя приняли… кх… за… – У меня есть уши, и я прекрасно слышу всё, что несёт эта тварь. – И… что будем… кх… делать? Хотя, наверное, глупо беспокоиться за того, кто способен одним ударом пробить каменную стену… Только вот против своры этого будет наверное мало. И даже если Ракешу удастся вырваться и проскочить переулок, то вдвоём… Но что-то криков больше не слышно. Только чередующиеся глухие звуки, будто кто-то кидает на землю мешки. – Господин, всё готово. Ракеш мягко высвобождает свою руку из всё ещё сжатых пальцев Сунила и, не обернувшись, уходит вперёд. Сунил же сначала вытирает глаза тряпкой, ещё немного влажной и приятной на ощупь. И уже потом спешит следом. Кто знает, вдруг это чудо сейчас растворится и исчезнет, как утренний туман? На земле лежат тела. Некоторые – друг на дружке. А одного, последнего, Ману держит за горло на вытянутой руке и ждёт подходящего Ракеша. Тот медленно разматывает свой тюрбан, и дым стелется за ним по пятам. – Господин Викрам? – вдруг спрашивает красноглазый своим обычным, ничего не выражающим тоном. – Я ведь не ошибаюсь? Щёголь, потерявший шляпу с пером, странно трясёт ногой. – Ману, ты его так задушишь… Наверное, слуга ослабляет хватку, потому что из горла Викрама неожиданно вырывается хриплый смех. – Ах ты… красавица… из тебя… выйдет отличное зелье приворота… – Вот как? Сунил уже рядом, и он впервые видит, как улыбается это существо с вечно презрительным взглядом. Но сейчас оно смотрит на Викрама почти ласково. И обнажает клыки. Но вдруг замирает и обращает свой взор на него, Сунила. – Я собираюсь убить этого человека, – произносит ровно и смотрит очень внимательно, словно ждёт какой-то реакции. Сунил пожимает плечами. – Приятного аппетита.   *** В этот раз в большой комнате горят свечи. А стол возле кресла накрыт, не то что бы богато, но посуда из серебра, а жаренное мясо сочится соком сквозь треснувшую ароматную корку. Не пользуясь никакими приборами Ракеш отрывает небольшие кусочки пальцами и не спеша отправляет в рот. Сунил попробовал повторить этот трюк, но не смог даже как следует ухватиться. Поэтому ему приходится пользоваться ножом. – Этого кабана кормили чем-то несвежим… Первая фраза, произнесённая Ракешем после возвращения. Хотя Сунил и не видел их обоих с того момента, как Ману затолкал его в бочку с водой, а потом и запер в той комнате с разбитым окном и перекосившейся узкой кроватью. И вот к вечеру они наконец-то соизволили его накормить. Правда, то, что Ракеш тоже может есть нормальную пищу, слегка удивляет. Но почему-то Сунилу не хочется задавать вопросов. Ведь стоит заговорить, как все иллюзии, уже свившие себе уютное гнёздышко в голове, будут вынуждены испариться. Так почему бы и не подержать себя в приятном неведении ещё немного? – Кабан хорош с печёными яблоками… На его замечание Ману, стоящий сбоку от кресла хозяина, хмыкает. И становится похож на обычного человеческого юношу. Жёсткий стул скрипт под Сунилом, когда тот откидывается назад, на изогнутую спинку. Его живот полон. Ещё никогда в жизни он не ел столько мяса за раз. – Когда вы уезжаете? – наконец решается задать вопрос. – Как догадался? – скатывая мясо пальцами в шарик, Ракеш приподнимает почти незаметные на его лице брови. – Просто… понял, что этот дом практически нежилой. Да и если бы вы жили всё время на одном месте – давно огребли бы проблем. Он улыбается! Улыбается… правда, Викраму он тоже улыбался перед тем, как выжать его досуха. А вообще удивительно, откуда после такой обильной трапезы у этого существа такой аппетит? Сунил уже давно наелся, а красноглазый всё продолжает неторопливо поглощать один оторванный кусок за другим. А ведь мельче и весит намного меньше. – Сегодня. Звучит как приговор. – Почему вы… пришли за мной туда? При этом вопросе Ману, до сих пор стоявший расслабленно, вдруг вытягивается по струнке. – Господин… с вашего позволения, я, пожалуй, начну собирать вещи… Ракеш рассеянно кивает. А когда за слугой закрывается дверь, бросает новый скатанный из мяса шарик обратно на блюдо и аккуратно вытирает пальцы о синюю с золотым узором салфетку. На миг между его потемневших губ становится видно кончик языка, но вот он облизывает их и сжимает плотнее. – Во-первых… Сунил, тебя ведь так зовут?.. Так вот, Сунил, во-первых, я терпеть не могу мразей вроде Викрама. До меня доходили слухи о его торговле… и об используемых ингредиентах… Но мне хотелось задержаться в столице. В больших городах можно дольше оставаться незаметным… Он смотрит куда угодно, только не на Сунила. То на свои руки, то на полу-обглоданного кабана, то вообще косится на дверь, за которой скрылся слуга. – А во-вторых? – Во-вторых… я… я благодарен тебе. – За что? Свет свечей недостаточно ярок, но кажется, что мягкие скулы Ракеша наливаются румянцем. Он снова сжимает губы, будто пытаясь раздавить ими что-то. Вновь облизывает. Словно специально дразнит! – Прошлой ночью… ты мог бы… но ты не сделал… Ах, вот он о чём. – Я просто не смог, – признаётся Сунил. И берётся за бокал на длинной ножке. В нём красное вино, густое и сладкое. И всё же по цвету оно ни за что не сравнится с глазами Ракеша, чарующими и сейчас глядящими в самую душу. Наконец он взглянул на него! – Просто я понял, что на тебя так подействовала моя кровь… Как алкоголь?.. Или наркотик?.. В общем, я не из тех, кто может воспользоваться подобным, а потом считать себя порядочным человеком. – А ты себя таким считаешь? Хотя вопрос кажется насмешкой, Сунил отвечает серьёзно: – Конечно. – И свои сны тоже? – Ты… Не может быть, он способен читать мысли? Или это что-то другое? Но Сунилу не стыдно. Да, даже за свои сны. И за свои чувства. Потому что в них нет ничего плохого. По крайней мере, если не судить о них по общепринятым меркам… – Боишься? Ракеш упирается локтями в стол, сплетает пальцы и укладывает на них немного заострённый подбородок. В его глазах настороженность и отражение огоньков от свечей. – До ужаса… Глаза мигают, начиная превращаться в тёмные и узкие провалы, но Сунил, сделав ещё один глоток, продолжает: – … что больше не увижу тебя никогда. От приторной сладости тошнит. Хочется запить водой или даже сунуть в рот лист полыни. Быть может, её горечь приведёт его в чувство и заставит очнуться. Но эта грусть в алых глазах напротив просто невыносима. – Я не впервые встречаю человека, влюбившегося в ганду. «Ганда» – нечистый. Так зовут отродье демонов в империи и других странах. Но разве можно назвать нечистым вот это вот существо, видящее его насквозь? И сочувствующее ему? – Не все кинутся спасать малознакомого человека, даже если благодарны ему… – Верно. Таковы люди. Кажется, что много боли скрывается за этими простыми словами. Сунилу никогда не понять. В отличие от Ману. И именно поэтому он уже видит в прекрасных глазах ответ на так и не заданный до сих пор вопрос. Вопрос, который он уже не посмеет задать. Остаётся лишь опрокинуть в себя остатки противной сладости и улыбнуться. И вдруг увидеть, как Ракеш встаёт из кресла. Неужели уже всё? Сейчас он уйдёт… и… но юноша только обходит стол и останавливается, встав так близко, что Сунил снова чувствует странный запах раскалённого металла. Он не верит. Но он это видит – опущенные плечи, мягкий взгляд и расслаблено приоткрытые губы, до которых почти даже не надо тянуться. И он касается широкой ленты на поясе, развязывает – и похожий на платье кафтан распрямляется. Ракеш поднимает руки и позволяет снять его через голову. Его острые плечи больше не кажутся хрупкими. Сунил касается ключиц кончиками пальцев, ведёт вниз, прижимая ладони, и вновь вверх – на спину, к лопаткам. Тянет к себе. Чувствует дыхание на щеке. Касание к шее. В третий раз Ракешу даже не требуется глубокий укус, он лишь сдавливает кожу губами – и струйки крови щекочут спину и грудь. Глубокие раны от его клыков ещё не поджили. – Больно? – спрашивает вдруг, отстранившись. А Сунил смотрит и не может оторваться от окрашенных в красный губ. Тянется к ним. И они раскрываются навстречу. Неловкий язычок пытается увернуться от его языка, но быстро сдаётся. Солоно от крови. И одновременно сладко – от вина. Развернувшись, Сунил усаживает его себе на колени. Торопясь и путаясь ищет тесёмки, но ему помогают ловкие тонкие пальцы. И вот уже ладонь скользит по горячему бедру, сжимает худосочную мякоть. Ракеш разрывает поцелуй, он учащённо дышит и вновь тянется к шее… Ладно, пусть пьёт и пьянеет сколько хочет… Если это то, что ему надо. Ракеш замирает. Застывает, словно статуя, даже его дыхания не слышно... и вдруг шепчет в самое ухо: – Я хочу этого. Не как в прошлый раз. Не из-за твоей крови. Поэтому, пожалуйста… Мурашки пробегают по позвоночнику, собираются на пятках, выстреливают к низу живота – и вот он уже вскакивает, прижимая к себе податливое тело, делает несколько быстрых шагов до огромной кровати. Ракеш падает на спину и обвивает его ногами. Словно не желая отпускать. И Сунил трётся об его возбуждённый член своим сквозь скользкую и уже давно нагревшуюся ткань. Прижимается, вдавливает себя до боли, заставляя Ракеша выгибаться, хрипло стонать и хвататься за покрывало руками, сминая его и подминая под себя. Но вот тот замирает, колени сдавливают бёдра Сунила, больше не давая ему шевельнуться. Потом чуть расслабляются. Выбравшись из них, Сунил стаскивает с длинных ног шаровары и опускается на пол. Перед ним измазанный спермой живот и подрагивающий аккуратный член, белый пушок вокруг и ниже. Сунил прижимается к упругим шарикам губами, сжимает, лижет языком, а когда бёдра подаются навстречу, обхватывает вновь затвердевший член рукой, а губами спускается ещё. Раскалённое и тесное отверстие не спешит уступить его напору. Но он терпелив. Это последняя ночь, подаренная судьбой, а перед ним – безумно желанное существо, которое просто не могло родиться на этом свете… Но желает Сунил не только тело, но и заключённую в нём душу. Ещё пока неизведанную, лишь обнажившую самый краешек – но уже пленившую его до конца жизни. Как же жаль, что её тоже нельзя покрыть поцелуями и заставить дрожать от удовольствия. Да, очень жаль… – Да войди же! Это приказ. Ему невозможно сопротивляться. И как бы Сунил не пытался – тело уже подчиняется. Штаны падают на пол, головка прижимается к увлажнённому отверстию – и он входит. Проникает. Его сжимает и плотно обхватывает. Ему не протиснуться дальше, но и не выйти. – Подо… подожди… не спеши… А это уже только просьба. Сунил кусает губы. Под поясницей Ракеша смятое покрывало, на впалом животе блестят бусины пота, смешавшегося со спермой. И всё равно он невыносимо красив. Словно божество. – Боги не пьют кровь, чтобы выжить… Ракеш вновь облизывает губы и ногами чуть отталкивает Сунила, но тут же снова прижимает к себе, заставляя войти до конца. Несмотря на тесноту и даже боль. Он сам начинает приподнимать и опускать бёдра – и не остаётся ничего, кроме как подчиниться этому плавному ритму. Погружаясь всё глубже. И словно бы чувствуя то, что чувствовать не должен. Словно это в него сейчас входят. Словно это он сейчас лежит на спине и еле сдерживается, чтобы не застонать во весь голос. И словно это у него настолько пересохло горло, что кажется сейчас треснет и расколется на осколки. Что это? Мысли Ракеша? Его чувства? Они уносят Сунила. Не подменяя собственные, но дополняя, словно оставляя цветные послевкусия. А потом Ракеш опять притягивает его себе и толкает в сторону, заставляя поменяться местами. И снова. И снова. Покрывало остаётся где-то на краю постели, старые и затхлые простыни пропитываются потом, и даже уже неизвестно чьим больше. Сунил тонет в бесконечном упоении от обладания столь желанным и прекрасным существом, и он же позволяет раствориться в себе. Ракеш больше не притрагивается к его шее, но делит с ним свою жажду, как делит и искреннее наслаждение. Но иногда… почти незаметно, но Сунил замечает размытые тени, словно отголоски неприятных воспоминаний. И отгоняет их. Будто наглых птиц, слетевшихся на сочные созревшие зёрна. – Никому не отдам, – шепчет. – Никогда… И открывает глаза. За окнами тёмная серость. По стеклу барабанит дождь. Мокрые простыни остыли… и он остался один.