Трое

Это опять одна из тех самых ночей. Лежа в постели, Рейстлин ждет уже несколько часов. Он изнурял себя учебой почти до полуночи, он не может позволить себе заснуть. Пока нет. Это одна из тех проклятых ночей, в которые ему стоило бы сидеть перед уютным очагом в хижине неподалеку от дома, бережно перебирая и сортируя травы из богатых сборов сумасшедшей Меггин, слушая тихий и почтительный голос одинокой женщины, которая рассказывала ему все, что знала о лечении травами, но никогда не делала этого поучительным или снисходительным тоном. Он не пойдет к ней. Не этим вечером. И он презирает себя за это. Он с трудом узнает этого незнакомца с его чертами лица, который лежит в постели, наплевав на магию, настолько больной от похоти, что едва мог бы сам стоять на ногах. Этот непристойный, отвратительный извращенец, который решил добровольно отказаться от важной части своего образования ради чего-то столь приземленного и ничтожного, что его почти разбирает смех. Магия — вот все, что тебе нужно, магия это твоя та самая единственная, это твоя невеста, твоя любовница, твоя шлюха — вот что он всегда твердил себе. И все же он здесь, сам на себя не похожий, с нетерпением ожидающий того момента, когда распахнется входная дверь. Рано или поздно это произойдет — Карамон думает, что он ушел, что он как прилежный мальчик занимается у Полоумной Меггин, потому что именно это он и сказал Карамону. Это то, что он говорит брату уже в течение нескольких месяцев. Рейстлин лежит животом на прохладных простынях, одна его рука свисает с кровати, в то время как другая крепко сжимает плоть под его изящным, требующим удовлетворения телом. Закрыв голубые, затемненные ночью до синевы, глаза, он позволяет разуму наполниться образами того, что должно случиться в скором времени. Сперва будет пьяное хихиканье с вялыми формальными протестами. Затем пыхтящий смех, который перейдет в стоны. А потом в конце яростный скрип кровати у дальней стены их маленькой темной кухни. Картина перед его мысленным взором заставляет его кровь вскипеть, но он сдерживает себя и продолжает вглядываться в пляшущие по полу тени. Он слушает завывания осеннего ветра в деревьях за окном, весь обмирая от желания услышать неровные шаги, приближающиеся к дому. С лихорадочной улыбкой на тонких губах он бросает взгляд на дверь своей спальни, чтобы убедиться, что она приоткрыта. Должно быть он заснул на какое-то время, потому что внезапно он рывком просыпается от чувства, что кто-то ходит по кухне — они наконец пришли, его брат и шлюшка, которую тот выбрал себе на ночь. Рейстлин мгновенно ощущает резкий, тошнотворный запах духов и слышит отвратительное туповатое хихиканье девчонки — что за глупцы все его знакомые людишки, простые и презренные, жалкие предсказуемые ничтожества! Он ненавидит своего брата, за то что тот прикасается к ней. И он любит своего брата — этого большого, неуклюжего, невежественного болвана. За то, что тот дает ему вот это, за то, что делится с ним, даже не подозревая об этом. Несколько раз он увидел силуэт своего брата, стоящего в слабо освещенном дверном проеме. Он даже смог разглядел, как Карамон толкнул дверь, приоткрывая ее еще немного, чтобы убедиться, что он действительно наедине со своей игрушкой, прежде чем исчезнуть из поля зрения вместе с ней так, как может только он, обыденно и напролом, совершенно не подозревая о тайном присутствии кого-то третьего. Рейстлин действительно считает это немного странным, что когда Карамом заглядывает в спальню, то никогда не видит его, ни даже не ощущает его присутствия. Конечно, он всегда очень тихо и неподвижно лежит под одеялом в темноте, поэтому, зная интелектуальные возможности своего брата, Рейстлин совершенно не удивлен, тем фактом, что тот ничего не замечаяет прямо у себя под носом. Кроме того, Карамон наверняка наполовину ослеп от похоти, ублюдок. Впервые это произошло два лунных цикла назад, когда на деревьях еще зеленели листья и летний ветерок нежно пел на золотых полях Соласа. У Рейстлина жутко болела голова — предзнаменование грядущего грохота в висках — так что он повалился на постель, вместо того, чтобы нанести визит Полоумной Меггин. Он лежал в приносящем облегчение полумраке, уповая на то, что сон в абсолютной тишине до утра излечит его. Только тишина длилась недолго. Входная дверь отворилась, и кухня неожиданно наполнилась пьяной болтовней и немелодичным пением, шумным весельем и глупым смехом над чем-то, Рейстлин был уверен, совершенно не смешным. В следующие мгновения он узнал своего брата с такой стороны, с которой не знал раньше. Пьяный как свинья Карамон распутным хриплым тоном невнятно бормотал девушке вульгарные намеки. Рейстлин поначалу был шокирован. Он хотел заглушить этот отвратительный голос, поэтому попытался спрятать голову под подушкой, накрыв уши руками. Это не сработало; он все еще мог слышать каждую грязную вещь, которую Карамон хотел проделать с девушкой. Не то что бы этот идиот имел причины приглушать голос; в конце концов, Рейстлин сам ранее сказал ему, что дом будет пустовать всю ночь. Раздраженный потерей своего тихого уединения, Рейстлин перевернулся, чтобы лечь на спину, и положил подушку на лицо, стараясь не обращать внимания на голос брата. О боги, что за вещи тот произносил вслух! Судя по звукам, которые затем последовали, девушка была согласна на все это. Не в силах больше сдерживать кашель, Рейстлин отнял пыльную подушку от лица и вытянулся, застыв как статуя, чтобы убедиться, что слух не подвел его. Ничего не изменилось — разве что голоса стали громче. По всей видимости, он мог бы стоять рядом с этими двумя похотливыми тупицами, и они ничего бы не заметили. Он закрыл глаза и прислушался, старательно делая вид, что с ним самим ничего особенного не происходит. Некоторое время он продолжал убеждать себя, что он лежит неподвижно, потому что пытается отрешиться от реальности. Но очень скоро вынужден был признать, что он не просто слушает, а сосредоточенно прислушивается, теперь полностью осознавая нарастающую твердость у себя в штанах. А затем последовало самое быстрое, самое приятное, выжимающее досуха извержение семени, которое он когда либо испытывал. Голоса раздаются снова. Карамон такой сильный, такой страстный, такой умелый. Ничего общего с Рейстлином, слабым, быстро устающим, запыхающимся, совершенно неспособным, по его собственному мнению, совершить акт любви. Ах да, как будто любовь имеет хоть что-то общее с этим, угрюмо думает он. Нет, это не любовь. То, что происходит на кухне, то, что скоро начнет там происходить, не более чем бездумная похоть, удел всех тех, кто не имеет более высоких целей в жизни. Но если говорить о любви… Он резко себя обрывает. Нет, он не позволит своим мыслям свободно разгуливать глупыми эмоциональными тропами, которыми они порой блуждают, когда он крепко спит, невольно сворачивая к тесной, теплой и влажной колыбели, которую они делили с братом, прежде чем началась их жизнь. Но есть и другие сны, в которых любви нет места. Сны, от которых ему стыдно, после которых он чувствует себя грязным. В этих порочных снах под ним лежит девушка, какая-то грязная, отвратительная шлюха, жаждущая мужчину, возможно Миранда или какая другая, и этот мужчина — он, дающий ей то, чего она хочет, жестко и так хорошо. Он — этот мужчина, но это не настоящий он, не совсем. Это его двойник, сильный, страстный и умелый, и тупая девчонка под ним выстанывает его имя, Карамон, о да, Карамон, сильнее, быстрее. А иногда, между толчками, когда он смотрит на эту девчонку, он видит вместо ее лица свое. От этих снов он всегда просыпается, когда начинает чувствовать себя невыносимо хорошо, бурно кончая в нижнее белье и тяжело дыша в темноте, до смерти боясь того, что брат, который спит у противоположной стены, заметит, услышит как он, задыхаясь, произнес его имя. Карамон всегда продолжает спать, даже не шевелится, но Рейстлин не может быть уверен — его брат часто лежит спиной к нему. Все, что он знает — то, что глаза Карамона могут быть открыты, широко и в ужасе открыты. — А что на счет твоего маленького братца, эй? Шепот выдергивает Рейстлин из мыслей. Его пронзает стрела гнева от пренебрежительных слов девчонки, в то время как растущее возбуждение пылает огнем в его крови. — Не боись, крошка. Его сейчас нет. Весь дом только для нас двоих. Разве не славно? А? Голос Карамона немного запинается, он окрашен в цвета дюжины напитков, которыми тот наслаждался чуть ранее вечером. Девчонка хихикает так, будто это самая смешная шутка из всех, которые ей доводилось слышать. — Хочешь предложить мне леденец? — Еще бы. Иди сюда, я покажу тебе. Он прямо… здесь. Снова смех, вздохи удовольствия. Поторопись уже, дурак, думает Рейстлин, ему почти больно от необходимости закончить то, что он начал. Он знает, что делает Карамон, как если бы смотрел его глазами. Тот накрывает ладонями наверняка огромную грудь девчонки, — ладно, он знает вкусы своего брата на счет девушек, — мягко движется вниз, заставляя ее распахнуть ноги, чтобы он мог вылизать и подготовить ее. Без особого успеха Рейстлин пытается выровнять дыхание, которое стало бесконтрольно частить, он боится, что даже самый тихий стон, сорвавшийся с его губ, выдаст его нежелательное присутствие. Он возбужден как никогда, по крайней мере, по сравнению с тем, как это ощущается обычно; твердая плоть пульсирует в его тонких пальцах. Отрывистые стоны. Девчонка заходится громче; она едва не плачет от счастья, сука. Карамон разложил ее на старой кровати их сестры и двигается в ней — вот идет мольба, дешевая, униженная мольба. О да, Карамон, да, рыдает она, ты такой большой, мне так хорошо, еще, еще, еще больше бессмысленной лжи. И Карамон дает ему еще, всегда такой послушный и неутомимый, пот блестит на его внушительном теле в отблесках трех свечей, которые горят на кухне. Его голос присоединяется к стонам девчонки. Он никогда ничего не говорит, только тяжело и мужественно дышит ей в ухо, без слов, на уровне чистых инстинктов, его дыхание звучит точно как дыхание Рейстлина. Это почти так будто не он один трахает ее, да, это почти так, если бы Рейстлин тоже там был, и это одна из причин, почему Рейстлин никогда не должен вставать и подкрадываться к двери, чтобы посмотреть на них своими собственными глазами. Звуков, доносящихся из кухни, было почти достаточно, чтобы помочь ему кончить прямо сейчас, но он отчаянно хочет дождаться подходящего момента, момента, когда движения на скрипящей кровати станут все быстрее и быстрее, а дыхание его брата все тяжелее. К счастью, это никогда не занимает много времени, так как еще даже одно небольшое усилие лишит Рейстлина последних сил. Простого покачивания собственного тела или движений сжатого кулака подчас бывало достаточно, чтобы отправить его на целые минуты в бездыханную усталость. Он никогда даже не думал сделать это по-настоящему, это бы точно закончилось катастрофой, он скорее всего упал бы на девушку замертво. Хотя конечно же, это не проблема. Ему не придется беспокоиться об этом, потому что все девушки хотят Карамона, а не его, и он с удовольствием устраивается в этом странном, болезненном треугольнике, который никогда не сможет удовлетворить его полностью. Кто бы мог подумать, размышляет он, и мрачная улыбка кривит его губы, кто бы мог догадаться, что на его счету столько же девушек, сколько и у Карамона, почти столько же много. И вот настает момент. Все почти закончилось, очень быстро, как и всегда. Он может сказать, что его близнец сейчас близок к пику блаженства; это знак для него, чтобы продолжить свое развлечение. Вдохновленный приглушенным голосом Карамона, он переворачивается на живот, хватается за деревянную спинку кровати и принимается ерзать по мягкой постели, словно под ним девушка. Его влажные от пота каштановые завитки волос прилипают к шее. Он зарывается лицом в подушку, не в силах контролировать свое рваное срывающееся дыхание, не в силах остановить себя, чтобы не шептать ругательств, тех самых слов, которые он, как правило, считает неподходящими для своей утонченной остроумной речи. Но сейчас ему совершенно наплевать, что в этот проклятый момент миг подходит ему, а что нет, то нечто, существование чего в своей жизни он даже не допускает при свете дня. Учащенное дыхание Карамона переходит в хрип, пока вдруг не обрывается приглушенным долгим стоном, когда тот наконец кончает. Невидимый для них, Рейстлин хрипит в тот же миг, пачкая простынь в идеальной синхронности, когда несколько рывков сотрясают его хрупкое тело. Едва проходит последний спазм, он вытягивается на постели и надолго застывает неподвижно, как труп, совершенно выдохшийся. Кровь пульсирует в ушах, от паха идет ощущение прохладной стыдной влажности, и Рейстлин с предельной ясностью осознает, что он совершил. Снова. Его тело лучится сонным удовольствием. Рейстлин ждет в тишине, когда Карамон избавится от девки и уляжется спать. После того, как Карамон задует свечи, он тоже сможет расслабиться и уснуть, зная, что его маленькое ночное таинство в очередной раз осталось незамеченным. До той поры он может слушать удовлетворенный голос Карамона. — Конечно, было здорово. Как-нибудь повторим, ладно? Рейстлин пренебрежительно смеется про себя. С ней? Едва ли. Слышатся звуки торопливых сборов; руки ищут одежду, ноги скользят в отброшенную ранее юбку, в воздухе витает страх, что отец обнаружит утром кровать дочери пустой. Карамон торопливо выпроваживает девушку прочь с учтивыми обещаниями. Хлопает закрытая дверь. Одна за другой гаснут свечи. Но кровать на кухне не скрипит, как это обычно бывает. Рейстлина начинает волноваться. Что Карамон делает? Он что, просто стоит там в темноте? Иди спать, идиот, ты уже получил, что хотел. Рейстлин осторожно перекатывается на бок и сворачивается в клубок, зарываясь глубже в одеяло. Краем глаза он видит, как Лунитари появляется из-за черных ночных облаков; красная луна заглядывает в окно и понимающе глядит на него. Кажется, будто проходит вечность прежде чем он, наконец, слышит движение Карамона. Но шаги его брата не приближаются к кровати на кухне — они приближаются к двери в спальню. Глаза Рейстлина расширяются, и он вдруг чувствует то, чего никогда не ощущал раньше: растерянность и ужас. Он пытается остановить Карамона мысленно, но это ничего не дает — шаги все ближе и ближе. С тихим скрипом открывается дверь. У Рейстлина едва не останавливается сердце, пока он смотрит на стену невидящим взглядом и пытается слиться с тенями. В отличие от шумного процесса минуту назад, сейчас Карамон двигается совершенно беззвучно, только скрипит кровать, когда он садится на нее, упирая локти в бедра, сцепив руки в замок между колен. — Привет, Рейст, — произносит он. © Rosa_Tenebrum Перевод AVO Cor 17.11.2017 Ровно