cornflower

В первый день весны Бёнчже понимает простую и оттого катастрофически страшную вещь. Он смотрит на синий лепесток на своей ладони, поднимает глаза на светофор, испуганно мигающий жёлтым, и делает глубокий вдох. В горле першит, как будто он колючую проволоку проглотил, а внутри разрастается самое кошмарное, что только могло случиться в его жизни. Впрочем, этот кошмар очень красивый, даже в чём-то привлекательный, но только лучше это совершенно не делает. Бёнчже сжимает лепесток, надеясь, что он исчезнет, но, стоит ему разомкнуть пальцы, как лепесток синим росчерком слетает вниз и падает на асфальт. Настоящий. Живой. Как будто только что с цветка сорвали. В груди что-то глухо вздыхает, царапая лёгкие изнутри. Надо как-то жить с этим. И, возможно, с этим же и умереть. Бёнчже не дурак, он слышал про это от целой кучи народу. Читал про это. И искренне надеялся, что с ним такого никогда не произойдёт. В первый день весны, когда тёплый ветер дует в лицо, Бёнчже понимает, что влюблён. С Хаоном он знакомится как-то совершенно случайно. Может быть, на какой-то очередной тусовке дома у Юнхо. Может быть в магазине поздно ночью у стеллажа с чипсами. Или, может быть, просто на очередном светофоре, когда Бёнчже наклоняется чтобы завязать шнурки. Не исключено, что на какой-нибудь улочке Хондэ, где Хаон искал кофейню, а Бёнчже клуб. Их первую встречу Бёнчже пытается вспомнить раз за разом и постоянно терпит неудачи. Такое ощущение, что Хаон всегда был в его жизни. Или не был. Или. Бёнчже всматривается в глубины своей памяти, пытаясь найти границу, которая разделяет жизнь на “до Хаона” и “после Хаона”, но это тоже абсолютно нереально. Всё, что было до Хаона, словно в тумане, в дымке от утренних горящих костров. Спустя неделю, когда март становится до невыносимого тёплым и даже весенняя куртка уже кажется переносной баней, Бёнчже заходится глухим кашлем, разрывающим грудину на части. Он сжимается в комок на собственной кровати, подтягивая колени к груди, и долго отплёвывает нежно-синие лепестки. Тот, самый первый, казался ему красивым. Эти же выглядят так, будто цветы кто-то основательно истоптал, а потом вышвырнул из окна небоскрёба. Бёнчже вытирает губы и тупо смотрит на бесформенный комок рваных цветков. На нём пара ярких красных капель крови, которые стекают по лепесткам, окрашивая их в странный цвет, и смотреть на это совершенно не хочется. Но выбора нет. Слишком быстро. Чересчур быстро. Бёнчже просто не успеет. Первый раз Хаон остаётся у него, не объясняя причин. Точнее, он пытается. Говорит какую-то чепуху про неполадки с транспортом, забытый проездной и ещё что-то, но Бёнчже его почти не слушает. Смотрит только очень внимательно и улыбается. Ему и самому хотелось позвать Хаона к себе, а тут очень удачно всё складывается. Хаон варит им рамен на двоих, добавляя непонятно откуда взявшиеся в кухонном шкафчике специи, заваривает чай, вытаскивает из рюкзака упаковку печенья и спрашивает у Бёнчже что-нибудь, во что можно переодеться. “Конечно.” Хаон крошечный и худой до ужаса. В футболке и штанах Бёнчже он кажется ребёнком, который залез в шкаф к отцу и уволок оттуда вещи, но это слишком мило, чтобы смеяться. Хаона очень хочется обнять. Получается только молча пить чай и украдкой бросать взгляды из-под чёлки. “Почему ты всё-таки остался?” Спрашивает Бёнчже, когда и рамен и печенье с чаем заканчиваются. Спустя секунду он понимает, что вопрос совершенно не в тему, потому что Хаон вздрагивает и как-то неловко улыбается. Не так, как обычно. Криво, болезненно, с паникой. Мол, я попытаюсь тебе что-нибудь придумать, но не уверен, что получится. Бёнчже собирается добавить, что совсем не обязательно отвечать на этот вопрос, но Хаон почему-то рассказывает правду. Про проблемы в семье и очередную ссору, в пылу которой он услышал “Лучше бы ты не возвращался.” В чужой одежде Хаон выглядит взъерошенным воробьём и его очень хочется обнять. Бёнчже взвешивает все за и против, протягивает руку и переплетает пальцы Хаона со своими. “Всё нормально. Ты можешь остаться здесь в любое время.” Добавляет он и видит, что Хаон расслабленно выдыхает. Бёнчже рассматривает небольшой цветок у себя на ладони. Тонкие узкие лепестки. Длинные тёмные тычинки. Невидимая пыльца. И совсем немного фиолетового в центре, где сходятся все части. Красиво. Знать бы ещё, что это за цветок. Может быть, ему от этого станет хоть немного легче. Может быть и нет. Приступ кашля сворачивает Бёнчже в тугую пружину. Он вздрагивает с каждым новым толчком в груди, отплёвывается, вытаскивает изо рта налипшие на щёки изнутри лепестки, снова кашляет и чувствует, как лицо покрывается мелкими каплями крови и слюны. Лучше бы это всё уже закончилось. Приступ заканчивается подозрительно быстро, оставляя на память только мокрые цветы и тянущую боль в груди. Бёнчже смотрит на синие лепестки и думает, что такой цвет бы очень подошёл Хаону. Друг у друга они ночуют чаще, чем поодиночке, и это входит в привычку. Дома у Бёнчже уже есть набор штанов и футболок, которые он оставляет специально для Хаона, потому что ему не хочется привозить свои вещи. “Мы же не встречаемся” Как-то говорит Хаон, и они вместе долго смеются, потом придумывая хитрый план с розыгрышами общих друзей на эту тему. “Можно ещё постоянно вещами меняться.” Мечтательно говорит Хаон, глядя в потолок. “Или давай парные толстовки купим?” Бёнчже эта идея кажется забавной. Ровно до тех пор, пока Хаон не сжимает его ладонь, засыпая. В какой-то момент, когда пульсирующая боль в груди снова вырывает его из сна, Бёнчже начинает думать, что это, в принципе, неплохая смерть - задохнуться из-за цветов. Или не проснуться однажды, потому что вместо сердца маленький букет нежно-синего цвета. Вот бы его выдрать из груди и подарить Хаону, мол, смотри, это всё для тебя. Я весь для тебя. Бёнчже делает глубокий вдох и на выдохе снова начинает кашлять, стараясь выплюнуть мешающийся в горле цветок. У этого есть короткий стебель и он выглядит только что сорванным. Бёнчже всматривается в его лепестки какое-то время, а потом берёт телефон и отправляет Хаону фотографию. Цвет у неё получается дурацкий из-за вспышки, но дело совершенно не в этом. “Разве васильки уже расцвели?” Приходит в ответном сообщении, и Бёнчже качает головой. Васильки, значит. Нет, Хаон, они не расцвели. Зато скоро расцветут. Вырвутся из горла Бёнчже синей волной, засыпая всё вокруг. И вместо человека будет маленькая клумба, на которую, к сожалению, нельзя будет приходить посмотреть, когда захочется. Бёнчже смотрит на василёк в своей руке и думает, что кремация не такой уж плохой выход. В компании Хаона всё становится домашним, уютным и комфортным. Даже пронизывающий холодный ветер на берегу Хангана становится чем-то хорошим, потому что хорошее живёт внутри у Бёнчже и греет его лучше любого обогревателя. “Сюда я прихожу, когда надо подумать.” Говорит Хаон и указывает на мост. “А туда, когда надо подумать о плохом.” “Зачем думать о плохом?” “Чтобы лучше себя понимать.” Хаон держит его за руку всю дорогу от метро до пляжа и не отпускает ни на секунду, хотя Бёнчже чувствует, как медленно замерзают его пальцы, а ладонь начинает подрагивать. Бёнчже бы держал его за руку вечно, на самом деле. Бёнчже бы касался Хаона раз за разом, если бы Хаон позволил. Бёнчже бы касался его так, как не касаются просто друзей или знакомых. И об этом, пожалуй, ему надо подумать на мосту. К середине апреля Бёнчже почти перестаёт спать. Вместо сна у него краткие и глубокие кошмары, во время которых он с трудом успевает отдышаться и переключить дни недели в голове. Иногда ему снится Хаон. Тёплый, солнечный и с букетом васильков в руках. Он говорит что-то хорошее, но, стоит цветам оказаться в руках у Бёнчже, как выражение его лица становится серьёзным. Слишком серьёзным для такого лёгкого и светлого человека как Хаон. “Скажи мне правду.” Просит Хаон. “Я не могу.” Почти плачет Бёнчже. Он и правда не может. Он лучше умрёт, задохнувшись в собственной крови и синих цветах, чем признается ему во всём, что чувствует. Если бы мог - уже давно бы сказал. Ещё тогда, когда Хаон впервые взял его за руку, впервые ему улыбнулся. Просто появился в его жизни. “Ты выглядишь очень бледным.” Они лежат на кровати лицом друг к другу, и Хаон привычно сжимает его ладонь. Тепло. Нежно. Совершенно по-дружески, отчего Бёнчже в голос выть готов. “Ты плохо спишь?” Спрашивает Хаон, вглядываясь в его лицо. Он придвигается ближе, отпускает руку Бёнчже и осторожно, словно сломать боится, касается кончиками пальцев его щеки. Это совершенно невыносимо. Катастрофа. Провал. Бёнчже чувствует, как к глазам подкатывает первая солёная волна, и опускает веки, надеясь, что Хаон больше вопросов задавать не будет, но тут, как назло, его накрывает кашлем. Он заходится в приступе, стараясь сжать в клубок, и долго отплёвывает тонкие синие лепестки. Ещё немного и его просто вывернет сплошным синим облаком на Хаона. В этот раз Бёнчже корёжит очень долго, несколько часов кажется, и он ощущает, как постепенно покрывается испариной и как подлетает температура. Но даже среди всего этого прохладные ладони Хаона чувствуются сильнее всего. Он стирает липкий пот с его лица, поворачивает голову, чтобы Бёнчже не захлебнулся, убирает чёлку, приносит воды. Остаётся с ним до самого конца. “Почему ты не рассказал мне раньше.” Даже не спрашивает Хаон. Нет вопроса в этой фразе, только упрёк дружеский такой, словно он Бёнчже кулаком в плечо легонько тычет. “Не хотел.” Прийти в себя как-то очень сложно - очертания комнаты плывут, а тело словно деревянное, но даже в таком состоянии Бёнчже понимает, что сейчас полусидит на кровати, прижавшись спиной к груди Хаона. “Ты расскажешь мне про этого человека?” Сейчас Хаон уже спрашивает, осторожно перебирая слипшиеся волосы Бёнчже. “Какой он. Откуда. Я смогу тебе помочь.” Ему остаётся только усмехнуться. Поможет. Конечно поможет, особенно, когда узнает правду. Убежит скорее всего за тридевять земель, заблочит во всех соцсетях и навсегда выкинет из жизни. Не может себе Бёнчже такого позволить. “Люблю васильки.” Неожиданно добавляет Хаон. “Они красивые. Так что, расскажешь?” В голове всё ещё марево, как будто Бёнчже смотрит на асфальтовую дорогу в сорокаградусную жару, и мысли упорно отказываются становиться вменяемыми. Скачут как кролики бешеные, осыпаются синими лепестками. А Хаон рядом. Непозволительно близко и держит его так, что выть от боли хочется. Внутри у Бёнчже пульсирует что-то колючее и мерзкое. Что-то, что скоро его убьёт. Они не видятся неделю. Не разговаривают, не обмениваются фотографиями, не вспоминают друг друга при разговорах с общими знакомыми, не договариваются о встречах. Так надо. Бёнчже, чтобы подумать. Хаону, чтобы придумать, как его спасти. Бёнчже выкладывает васильки в ряд на столе и долго смотрит на них, как будто перед ним револьвер с полной обоймой для “русской рулетки”. У него, кажется, не остаётся выхода. “Ты дома?” Голос у Хаона обеспокоенный и тихий. “Давай встретимся?” Он первым нарушает их обещание не разговаривать, пока они что-нибудь не придумают, и Бёнчже обречённо соглашается. Ему недолго осталось - из-за постоянного кашля невозможно ни есть ни спать. Ещё неделя в таком режиме и он умрёт, если не от остановки сердца или удушения, так от истощения точно. “Я много думал.” На Хаоне почему-то толстовка, которую Бёнчже всю эту неделю ищет у себя дома в разных углах, но так и не находит, и от этого становится до ужаса смешно. Бёнчже улыбается и думает, что, когда он умрёт, всю свою одежду он завещает Хаону. Пусть носит и вспоминает. “И как?” Хаон неопределённо ведёт плечами. “Я не хочу, чтобы ты умирал.” Тихо говорит он и, шагнув вперёд, утыкается лбом в плечо Бёнчже. Маленький взъерошенный воробушек, которого очень хочется обнять. Бёнчже нерешительно поднимает руки, касаясь сначала хаоновых плеч, а потом медленно скользя ими по его спине. Он обнимает Хаона (как будто) в последний раз и думает, что о большем и мечтать не смел. Как хорошо, что Хаон ниже его - можно уткнуться носом в его макушку и чувствовать, как запах васильков уступает место странному клубничному шампуню, который Хаон купил по его наводке. “Я тоже не хочу умирать.” Говорит Бёнчже. “Тогда в следующей жизни мне снова придётся ждать тебя.” Он бы и в этой подождал ещё. Столько, сколько нужно, только вот времени у него совершенно нет. У Хаона есть. И на подумать, и на решиться, и на то, чтобы разрулить любые проблемы, которые возникнут в процессе. А у Бёнчже вот нет. Только васильки в груди и смерть за углом. “Но в этой ты уже дождался.” Выдыхает Хаон ему в шею. “Не умирай. Хорошо?” “Не от меня зависит.” И ведь правда. Не от него. Хаон поднимает голову и, улыбнувшись, придвигается ещё ближе. Почти касается кончиком носа щеки Бёнчже, которому сейчас просто до одури прекрасно. Так прекрасно, что он готов умереть прямо сейчас. “Не умирай.” Почти шепчет Хаон, обнимая его так крепко, что васильки, проросшие сквозь сердце, начинают осыпаться синими лепестками, а стальные обручи, сдавливавшие грудь, слабеют и дышать становится легче с каждой секундой. Бёнчже втягивает в себя свежий весенний воздух и сжимает толстовку Хаона на спине. “Не умирай.” Повторяет Хаон, касаясь его губ. Целует нежно, словно в последний раз, дрожит весь, и Бёнчже сдаётся окончательно. Если смерть, то только такая. Смешная, маленькая и в его толстовке. Такая, что навылет пробивает с первой попытки, не душит неделями во сне. “Ты мне нужен.” Шёпотом в самые губы. Синие васильки в груди истлевают, превращаясь в пепел.