Великая пустота

Слишком сложно. Винсент не слепой, он видит всё преотлично, и всё равно ничего не может сделать. В темноте их со Скоттом комнаты он прикусывает край одеяла, быстро двигая ладонью под бельём. Крис. Кристофер. Крис-с-с. Хуже всего то, что разными они лишь кажутся. Этот его моральный компас — у Винса нюх на такие вещи. Он срывается каждый раз, едва не переходя на открытую агрессию, лишь потому что Криса он понимает. Это почти злость на себя — который не может сделать, что нужно, используя любые методы. Который должен соответствовать. Сколько угодно можно делать вид, что проблема соответствий в прошлом, но хрена лысого. Он сам про себя знает, что хороший и правильный. Но этого недостаточно. Винсент скулит. Уголок одеяла уже намок от слюны, а жар внизу живота ещё только начал сгущаться, стягивать нутро тугим узлом. Было время, когда Винс мог надеяться, что Скотт задержится, и у него есть ещё немного времени. Растянуть удовольствие, ласкать себя длинными, плавными движениями. Отключать мозги по мере сил. Теперь Винсент не надеется, он точно знает, что Скотт не вернётся этой ночью. Он с Крисом. Сидит в кино, или ужинает с его семьёй, или целуется под фонарями, или тра… Винсент рычит, до боли оттягивает кожу от головки вниз. Он всё проебал. А было ли, что проёбывать? Может, стоит радоваться, что у них теперь есть хоть какая-то точка соприкосновения. Хреново, что это Скотт. Он отличный друг, он точно не заслуживает того, чтобы Винс завидовал ему такой чёрной завистью. Но Винс завидует. И он в ярости. Он так старался, чёрт возьми, но у него к Крису — синдром Хельги: рычи и дерись, глядя в глаза, а потом сползай по двери в пустоту комнаты, едва успевая стянуть джинсы и заталкивая в задницу вымоченные в слюне пальцы. Это — обсессия худшего сорта, у которой нет никакого будущего. От этого вешаются и спиваются, сходят с ума. Или просто живут — сломленные и одержимые нереализованной школьной любовью — и это худший из возможных сценариев. Винсент выпускает одеяло и впивается зубами в собственное запястье, дрочит с оттяжкой, упоённый одиночеством и разбитый им же. Крис так смотрит на Скотта, как никогда ни на кого на памяти Винса не смотрел. На месте Скотта должен был быть он. Винсент глухо стонет, больше дёргая, чем лаская — эта беспросветная тоска не отпускает и даже на секунды не даёт забыться. Он умирает, умирающее тело хочет жить, и было бы проще, подыхай он в самом деле, но судьба не так любезна. Их сладкая парочка даже не знает о нём ничего. Он думал открыться Скотту, но… но в этом нет никакого смысла. Только Сэм и знает, как и Винс знает про него. Сами себе клуб анонимных девиантов. Скотт так краснел, рассказывая, что Крис его поцеловал. Винсенту тогда хотелось смеяться до слёз и плакать до истерического хихиканья, но он только ласково улыбался и подбадривал. Потому что никто не заслуживает мясорубки осуждения, через которую пропустила его собственная семья, даже если корни проблемы отличаются кардинально. Ещё чуть-чуть, ещё немного… пожалуйста… давай… Винс уже давно балансирует на грани, раздавленный, оглушённый. Он не слышит, как разрывается телефон. Биение пульса в ушах, гул крови в висках — песня и проклятие. Оргазм ошпаривает с головы до ног, яркий отсвет, что не приносит ни света, ни облегчения, лишь с грохотом захлопывает гештальт ежедневного ритуала самобичевания. Жалости к себе. Винсент хрипло дышит, и плевать, насколько шумным он был. На всё плевать. Скотт не вернётся, потому что он забрал единственное, о чём Винс мечтал, и наслаждается этим сполна. А значит, можно разобраться с постелью и бельём утром, и он так устал, так чертовски вымотался быть правильным и хорошим. Это не принесло ему мира. Винс натягивает одеяло по самые уши, окутанный жарким влажным запахом собственной боли и краткого удовольствия. Телефон молчит.