Потерянная запись серийного убийцы

В последний раз я написал, что если прекратил записи, то, значит, либо меня поймали, либо я вовсе издох. Всё оказалось куда прозаичней. . Помню, недавно было. Хотя, если ты это читаешь, то, наверное, уже давно… Но мне-то какая к чёрту разница? Никакой. Почему, когда разницы нет, то я думаю, что она мертва? Больной. Или самый здоровый? К чёрту. Помню, недавно было. Как правило, меня нисколько не баламутит чужой цепкий взгляд. Какое там смущение, какая нахер скованность? Да я вперю свой в ответ, буду буравить, пока долбаный лупоглаз не отлипнет. Но ей… ей мне хотелось крикнуть в харю: «Не смотри, сука! Не смотри!» Я даже сейчас машинально закрываю глаза. И вижу ещё чётче: Её мерзкие рыбьи зенки будто бы вот-вот вылезут из глазниц. Нахально уставились на меня, и топят, топят в своей насупившейся черноте, а там, внутри, — наверняка паника, страх, непонимание… но я читаю в них укор. Такой же острый, как мой нож. Ты — урод, убогое ничтожество, неспособное держаться даже собственных правил! Своего же течения… Где бы ни плыл, какому бы течению ни следовал, всё равно обоссышься в этой воде и захлебнёшься в собственной моче. И будешь отхаркиваться гневом. Бледное отребье, лабающее свой мотивчик злости на струнах чужой слабости! Такого, как ты, нельзя полюбить! Больной. Противоречишь. Идёшь даже против себя, ибо невозможно не идти против такого королыбого чудища… Смотри мне в глаза! Кому ты такой нужен? Дружок твой и тот бы непременно свалил из твоей жизни, если бы ты не оказал ему милость, убив его. Дружку больше не придётся терпеть скотину. Такая скотина не нужна никому. Даже себе. Она молчит, но я сквозь зубы шиплю ей: «Заткнись!» Смоляной пот по всему телу, долбаная одежда липнет… хотелось передёрнуться, импульсивно отряхнуться, подобно грязному коту. Но вместо этого я вжал пальцы ещё сильнее в её шею… Помню, недавно было. Я душу эту суку, но мысли куда-то разбегаются, прячутся от испепеляющего и в то же время пустого взгляда. Не могу его видеть! Я… не могу так. Сука! Пот застилает глаза, я отворачиваюсь, но не помогает. В грязном туалете, отхаркиваясь желчью, я давлю какую-то вялую рыбу, выбравшуюся из пьяных вод, но чувствую, будто бы удушаю сам себя. Ааа!!! Помню, недавно было. Я вдавливаю её в стену, безымянную бабу, но не получаю ни капли удовольствия. И нахожусь не в процессе, не с этой глазастой сукой… А с той самой, которая действительно меня душит, и не только в этот самый момент. Душит отныне всегда, где бы я ни был. Помню, недав… сука, и вспоминать не надо, ведь это происходит даже сейчас. Я пишу, пишу, и мне больно. Я чувствую, как мне не хватает воздуха. Как темнеет в глазах. Как слабнут руки, и… Я отпускаю ту безымянную бабу. Вернее, мои руки не могут ничего с собой поделать. Меня трясёт. И в полубессознательном состоянии она съезжает по стенке на толчок, дыхалкой пытаясь догнать жизнь. Из глаз её непроизвольно катятся слёзы, и я их тоже чувствую. Чувствую? По моим щекам они также катятся, но вовсе не от боли. Вернее, не от физической боли. Эта пьяная рыба… я выбросил её с суши обратно, подарил ей существование. Но в тот момент сам я продолжал чувствовать на своей шее невообразимо крепкую хватку… И даже не свою собственную, нет. Крепкую хватку любви. . В тот вечер я вновь съехал с рельс. Как тогда, в лесу. И как тогда, в баре. Как тогда, в лесу, я дал волю накопившемуся душевному дерьму — взорвался гневом. И как тогда, в баре, я был в том же самом баре. Откуда начинал, туда и вернулся. Опять. В том месте, где я случайно совершил первое убийство, по иронии судьбы я так и не смог осуществить намеренное. Новичкам везёт? Ха. Видимо, сам рок судьбы привёл меня в исходное место. Или же просто отчаяние. Отчаяние ли? Потерянность, скорее. А этот бар — как ориентир в темени моего мира бордовых тонов. Как мерцающая остановка, с которой я выехал, и на которую чуть что можно вновь вернуться тем же маршрутом. Так я и сделал, в попытке распутать алкоголем клубок мыслей. И эмоций. Чувств?.. А развязал лишь свою жажду крови. Нужна была отдушина. И вот она, рядом, обрюзгшая и никакая, заходит по пьяни в мужской туалет. А я за ней. У меня не было потребности опустошить мочевой пузырь, но была острая потребность опустошить её кровеносные сосуды, к примеру. Я попытался. А затем мне стало плохо. Невыносимо. Да что там говорить? Хуёво. И я сбежал. В том туалете должен был остаться чёртов труп!.. И он бы там остался, если б не утопал на своих двух, боясь наказания. Мой самый. Ходячий труп с рьяно пульсирующей мышцей в груди. Уважаемые дамы и господа. Кхем-кхем. У меня официальное заявление. Мне стыдно признаться, но меня постигла страшная болезнь. Любовь. Дорогие мои, спасибо за поддержку и сочувствие. Благодарю за соболезнование. Прискорбная новость, да. Нет-нет, я не пью, извините, я за рулём. Совсем съехал? Похоже на то. Знаете, когда чувствуешь мучительное удушье, то контролировать управление тяжеловато. Руки дрожат, всё тело сотрясает, и как тут не съехать, когда руль выскакивает из мокрых клешней? Если что. Я пытался задушить не объект любви в том сортире родимого бара. Нет конечно. Я вымещал собственную злость на себя, на свою тупую слабость. Мне нужно было как-то подавить бессилие, выпустив (токсичный) пар. Перекрыть это гложущее чувство любимым наркотиком. Но оказывается, есть наркота помощнее… Я не буду ванильно разглагольствовать о том, что сука-любовь — это наркотик. Моветон. Всё это понятно. Ты хоть обкачайся смайликами сердечек, всё равно сыт не будешь. Просто я наивно полагал, что ничего страшнее зависимости от состояния «убить» быть не может. И я ошибался. . Я не буду описывать, кто она, где и когда. Это всё неважно. Это всё равно что описывать мёртвое тело, вместо того чтоб рассказать о том, как произошла смерть. А смерть была таковой: Как обычно. Я собран, я сосредоточен. Всё наготове, глаз наостре. Никакой системы и никаких причин и мотивов. Я выхожу на охоту. Земля под ногами, нож в кармане, бог над нами, вперёд азербайджане. Я не азербайджанин, просто вспомнилась шутка из соц-сетей. Должна скрасить сей воспалённо-мрачный очерк. Да? Хотя что там скрашивать. Кровь сама по себе яркая, а вырисовываю неряшливые символы я именно ей. Яркая, пока не засохнет. И я выжидаю. Высматривая добычу, я притворяюсь ею и сам. Пока вдруг не становлюсь ей уже по-настоящему. «Когда ты на охоте, ты не выбираешь определённых кроликов, а стреляешь в того, который просто попадается тебе на глаза и является хорошей мишенью». Или же ты попадаешься ему. Абсурдно? Согласен. Так всё крутанулось, что на охоте жертвой стал я. Нож при мне, как и, вроде бы, рассудок, но теперь Я чувствую себя добычей. Как я это ощутил? Сложно не ощутить стрелу, пробивающую тебя, сука, насквозь. Стрелу долбаного купидона, рвущую живую ткань, с треском ломающую кости — вонзающуюся в яблочко сердца. Я падаю, ибо стоять с кровавой дырой в груди нелегко. Но замечаю: когда там, в этом харкающемся кровью куске мяса, засела стрела, я наконец почувствовал… как оно пульсирует. И тут же накатывает — взрывные волны хлещут в голове, волны алого. Впервые я ощутил запах крови… запах смерти так сильно, так остро. Потому что умер. Прошлый я, с нерушимой идеологией и абсолютным неверием в чувства. . Обычно я меняю жертв, как перчатки. И это вовсе не образное выражение. Но так получилось, что теперь жертва поменяла меня. Смешно. Странно. Чёртов кролик. . Помню, я типа разбивал тупые стереотипы… Так вот. Я бью ещё один, собственный, вросший в меня накрепко — настоящий убийца не может любить взаправду. Оказывается, может. Ещё как! И я херачу эту установку, откалывая от себя вместе с ней и частичку души. Больно. Страшно. Страшно признать. Признаться. В своей слабости, в своей зависимости, в своей… человечности. Почему, когда ты под замком в клетке, то сильнее, чем когда бы то ни было, ощущаешь себя человеком? Парадокс. Люди такие потешные. Готовы принести в жертву себя всего: собственноручно привязаться к дереву, собственноручно зажечь спичку, собственноручно бросить её под себя, на сухую траву. И вспыхнуть. Только бы не быть одиноким в этом мире пылающих душ. Отдать себя всего, чтобы раствориться в этом пепелище любви. Но, с другой стороны… В этом огне ты действительно светишься. В этом огне как никогда тепло. В этом огне ты чувствуешь, как умираешь, а значит, — ты чувствуешь жизнь. И, может, я пишу-пишу-пишу, малюя и уродуя бумагу, чтобы в конечном счёте обложиться ей, крепко сжав в руке зажигалку?.. . Я долго думал. Что может быть слаще, чем убийство? Мой ответ: самоубийство. Иначе говоря, любовь. Любовь — как вскрыть собственные вены и распластаться в горячей луже крови. Со счастливой улыбкой на лице. Любовь — как пламенная вспышка, в которой ты охотно утопаешь. Любовь — как вспороть брюхо галактике, достав из неё самую яркую звезду среди прочих внутренностей. Для любимой. Я просто потерялся, съехал или умер. Называть можно как угодно. Суть в том, что я не понимаю сам себя. Мысли безостановочно бьются друг о друга, словно свинцовые маятники. С каждым разом всё интенсивнее, отдавая по всей черепушке гулким эхом. И все эти терзания, внутренние колебания… режут по беззащитной голой плоти, не жалея. Я сам себя не жалею. В попытках сожрать чёртову слабость, я жру самого себя — рву, вгрызаясь зубами. Может, пора остановиться? Вот ведь ещё, говорят, при этой болезни внутри радостно порхают бабочки. Ага. Во мне, стало быть, резвятся тысячи точёных игл. Решетят изнутри. Отчего я плююсь кровью, и всего меня неумолимо скручивает. Образно. Но это… острые ощущения. Может, пора наконец откашлять эти иглы и сшить себя с ней? Мучительно тяжело, но, чёрт, как же приятно. Да, такое у меня представление о романтике. Я весь извёлся, покрылся рубцами, словно сыпью. Я как мокрая соль в солонке. Совсем не высыпаюсь. И сейчас, теряя сознание, я продолжаю криво выводить буквы на мятом листе. Мятый лист с грязно-красным отхарканным, как олицетворение меня. Любовь убивает стремления и мечты, принципы и кропотливо строившуюся идеологию, но ради неё я готов понести такую жертву. Готов воспламениться. Действительно больной? Безнадёжно больной. И я люблю. Люблю её так… что закончил бы на этом запись.

Чирк.