Антэрмония. Путь к Лагунье

      Детройтский институт искусств. Время 9:45.       — Не могу поверить! Мы здесь! Бабушка, бабушка, пошли быстрее! Они ведь начнут без нас! — щебетала необузданно громко девочка лет шести, поворачивая с любованием голову в разные стороны, выйдя из машины. — Пап, ты идёшь?       — Я к вам присоединюсь чуть позже. Мне надо сделать пару звонков, — с небольшой задержкой отвечая.       — Ну, пап! Ты ведь тогда всё пропустишь! — надув губки и сжав протестующе маленькие кулачки, промолвила она.       — Ничего, ты мне расскажешь. Слушай внимательно гида. Здесь много интересных картин, — призадумавшись, добавляя: — Назовёшь мне самую понравившуюся?       — Хорошо! Только долго не задерживайся, — и, получив от тебя кивок, удовлетворившись этим, малышка, взяв бабушку за ладонь, пошла с ней к столпившейся небольшой группе людей разных возрастов.       В десять пришёл человек, отвечающий за экскурсию, и начал её.       Дождавшись, пока наручные часы покажут ровно десять часов и десять минут, ты, зайдя внутрь учреждения, сел у входа на предложенные для посетителей банкетки, сидя в ожидании. Охранник посматривал в твою сторону, но, в скором потеряв интерес, взял газету, начав её изучать, отгородившись от окружения. Конечно, ты не был преступником и не замышлял каких-либо противодействующих шагов, но и поклонником искусства тоже — встреча, вот что послужило толчком для всего.       Перевалило за тридцать, но затеявшего всё это человека не было и близко. Это начинало нервировать. Что, если он так и не появится или решит показать свой лик к концу экскурсии, — знакомить с ним мать и тем более Лагунью (о которых он хорошо был осведомлён) рвения не было.       Ты ничего о нём не знал: кто он, кем является. Ты и не придал бы значение письму, коих всегда в большом количестве скапливалось на столе, если бы не определённая информация, послужившая не только твоей заинтересованностью, но и некоторому липкому страху — мог ли этот неизвестный навредить вам? Мог! Почему нет? Но вместе с тем хотелось знать, кто же «послужил встрече с Ланой».       Очнувшись год назад, проходя реабилитацию после, как сказали доктора, комы (но необычной — что они имели в виду, так и не удосужились сказать, намекнув о странности её протекания и промежутками ненормальной мозговой активности), не один десяток вопросов буравил каждый вечер голову, а истина не показывалась. День за днём волновало одно и то же: увиденное, «пережитое», — искусственно созданный сюжет, в силу угрожающего жизни состояния, или в самом деле? Но чем больше отрывалось календарных листов, тем быстрее — хотя изначально размеров айсберга — таяла абсурдность, вобравшая в себя мир мертвецов, Лану, и тем могущественнее становилась разумность — требовались объяснения, но не было подтверждающих фактов, потому мирская жизнь, наполненная заботой о ребёнке, работой и свободным временем стала неотъемлемой частью тебя после поправки.       Выпавший случай, выбор, открывать или нет письмо, способствовал тому, что внутренняя стена, воздвигнутая для сокрытия всего связанного с абсурдностью, после девятибалльного землетрясения дала ход разрушениям. Мысленно проанализированы возможные, но не точные последствия, ступил на ледовую поверхность озера; можно и расквасить нос, и равновесие удержать… или провалиться под лёд, но спокойствие, так нужное, окончательное, тогда достигнуто будет, когда финальная линия вычеркнет либо подтверждение (Лана была, чужой мир тоже), либо опровержение.       Постукивая деревянной тростью, в институт заходит человек склонных лет. Оглядывается по сторонам и идёт в твою сторону, молча усаживаясь на вторую свободную у стены банкетку. Вас разделяет искусственная пальма.       — Экскурсия началась, — возвращая трости горизонтальное положение рядом с собой, не столько интересуясь, а скорее утверждая, произносит старик, неотрывно смотря вперёд.       — Да. Как уже сорок пять минут идёт.       — Как жалко.       Скосив взгляд в сторону охранника, приходишь к выводу, что тот даже не заметил старика. Словно его и вовсе нет.       — Вы ещё успеете к ней присоединиться.       — Да нет, дело не в этом.       — Хм. В чём же?       — В вас.       Значит, вон он какой организатор, неспешно подошедший и как ни в чём не бывало разговаривающий. Впрочем, своё не ошибочное осознание никак не проявил ты, но опасения, связанные с возможным вредом кому-либо из близких, поутихли.       — Вы навряд ли сами по доброй воле ещё придёте сюда, в мир искусства.       — Потому надо было встречу назначать тут? — не без упрёка поинтересовался ты.       — Скажем так, нейтральная территория, отличная от заброшенных домов, куда лучше. Безопаснее.       Он прав. Будь это вновь Палмер Авеню, беседа эта не состоялась бы.       — Итак, что вам надо от меня?       Старик усмехнулся.       — Мне ли?       — Что вы хотите этим сказать?       — Лишь то, что не мне нужно подтверждение или опровержение.       Закусив не до крови губу, ты призадумался. Минуты медленно текли. Насколько известно, экскурсия длилась два часа.       — Почему сейчас? — подал наконец ты голос, улавливая постукивание по полу каблуком ботинка. Возможно, пожилой человек заскучал.       — Почему? Может, я так захотел, — не спеша по-старчески начал он, — или вы готовы к предстоящему диалогу, кто его знает. Главное не это.       — А что же тогда? — нахмурившись.       — Ваша реакция.       — Думаете, я налечу на вас с кулаками? Это вас пугает? — поднявшись, ты подошёл к нему, остановившись в двух шагах, изучающе смотря на него. И в мыслях не было причинять вред этому гражданину, если только припугнуть.       — Прошу, — не отреагировав на перемены, спокойно поднял серые глаза, установив контакт с твоими, — обращайтесь ко мне Полиан Лапинский… Нет, я не думаю, что вам нужно будет на меня нападать, — убеждённый в своих словах, он медленно покачал отрицательно головой.       Вот и познакомились. В этот миг, когда представилась возможность разглядеть его, то старик по непонятным причинам показался смутно знакомым, будто… да! Как то препятствие, первое, не позволившее переступить грань.       — Вижу, что не таким уж и чужим кажусь я вам.       — Кто… как так получилось, что… — не зная, как лучше сформулировать, оборвал ты мысль.       — Человеческая память — интересный механизм, способный не только сохранять воспоминания о предмете или человеке, но и спустя время напоминать об этом. Скажу вам «банан», и родится фигура жёлтого цвета, то есть правильная ассоциация, пусть даже фрукт этот вы несколько лет могли не видеть.       — Получается, это не первая наша встреча…       — Верно, она была шесть лет назад. Но тогда вы были не в себе. Потеря Ланы сыграла злую шутку.       — Я… не хочу говорить о ней, — силясь, проговорил ты, отворачиваясь. По-прежнему больно вспоминать о ней. За это время, кроме твоей матери и Лагуньи, возможно, больше никто не посетил её могилу.       Полиан развёл руками в стороны, очень громко вздохнув.       — А о чём нам, как не о ней, говорить?.. Может, тогда для начала о… о Маркусе Лавинском?       — Это животное не заслуживает того, чтобы мы о нём вспоминали! — не сдержавшись, выкрикнул ты, взмахнув резко рукой. Но, осёкшись, повернул голову в сторону охранника — он и бровью не повёл. Почему?       — Не стоит волноваться насчёт третьего лица.       — Что вы сделали? Время остановили? — ужаснувшись этой мысли, ты глянул на часы, показавшие без пяти одиннадцать. Нет, оно по-прежнему шло.       — Маленький фокус, — и поднёс указательный палец к губе, сделав «тс». — Но заботить вас это не должно ни в коем роде. Давайте всё-таки перейдём к делу, так как до конца осталось чуть больше часа, но кто знает — вдруг они раньше освободятся?       Ничего не оставалось кроме согласия. И, сжав сильно зубы, коснуться неприятного во всех отношениях разговора. Однако тому, который уберёт карандашом пририсованный хвостик к точке, не суждено больше быть в главенстве запятой.       — Маркус Лавинский, убийца, совершивший двенадцать из тринадцати злодеяний, вам ведь о нём что-то известно будет? Вырезки из газет не способствовали правде. Точнее, я не мог в них поверить до конца.       Когда ты лично сталкиваешься с чудовищем, когда выпадает возможность побывать в Аду, среди жертв эксперимента, начинаешь понимать, что Идея могла быть не так проста, как многие пытаются её охарактеризовать. Не понимая этого, профессионалы своего дела — детективы — ошибочно больший акцент делают на свой опыт, знания, домыслы, в итоге приходя к неточному результату, ведь он может от счастья соприкасаться с истинным, но и также иметь расхождения. Потому новая зодиакальная схема, включающая тринадцать знаков зодиака, не была по достоинству тобой оценена, — змееносец забрал себе конец ноября и большую половину декабря, оказавшись между скорпионом и стрельцом. В подтверждении этому, убитые женщины были рождены в знак кого-то, не повторяясь. Тогда по логике, маньяк должен был свершать от козерога к стрельцу убиения, но погрешность данного высока, тому пример: Лану, чей день рождения был 3 декабря, он оставил наконец. Ко всему, начал с близнецов, поставив первой жертве, Аннет фон Ильзерберг, цифру «1», вырезав матку без анестезии; и умерла она в муках от потери крови… Какую роль во всей этой схеме играл ты? Почему именно тебе по факту пришлось решать, кому жить, а кому умереть? Именно неторопливость, излишняя подозрительность в итоге обрекла этих женщин на муки. Твоя вина была колоссальной, но кому известны определённые нюансы? Картина перед экспертами такова: любящий муж, получив письмо от потенциального убийцы, не стал сообщать в полицию об этом (в первую очередь на выбор могло повлиять «ограничение»), а отправился к матери (Клэр Смит) в удостоверении сохранности супруги. Не увидев её, но, испытав эмоциональное потрясение, не задумываясь поехал к месту преступления (главная улика, письмо, как считают детективы, могла и нарочно быть не взята из понимания неизбежного финала и вероятной помощи со стороны Клэр Смит, которая и стала инициатором звонка в полицейский участок), попав по пути в аварию. Закончилось всё без смертей и удачным вызовом скорой помощи; прибыв на место, она, к сожалению, посчитала это ложным вызовом, когда как потерпевший ринулся к злополучному дому, где чуть погодя и произошло потрясшее умы событие — пожар, потушить который в итоге удалось. Впоследствии найденная подгоревшая книга позволила продвинуться расследованию, придя (и даже на уровне судебно-медицинской экспертизы, при вызванных из Вашингтона высококлассных специалистов, проведших сравнительное исследование кальцинированных костей женщин) к окончательным выводам.       — В голове не укладывалась такая простота мысли женщиноубийцы. В его эксперименте участвовал невольно и я, и не могу смириться с тем, что только из-за тринадцатой жертвы был выбран.       Наступила томительная минута, при которой с ожиданием смотрел ты на своего собеседника, но тот в ответ молчал, будто проверяя на выдержку, лишь когда тишина приняла отрицательный окрас, ты, не намереваясь более терпеть, решил заявить об этом, но Лапинский заговорил:       — А ежели это так?       — Простите?       — Вы отгоняете, быть может, верную мысль. Задумайтесь: что, если вы и сами были жертвой, но особенной, с тремя одёжками?       К чему он ведёт. При чём тут куртки? Или речь даже не о них…? А о чём?..       — Не понимаю.       — И не понять вам…       А вот это уже было немного… обидно, но, как правило, стариков, женщин — не бьют.       — Хм.       — Почему, когда у вас была возможность, вы не спросили обо всём у него там? Он лучше меня предоставил бы свою идею, не так, как я в дальнейшем — грубо.       — Потому что меня не интересовала судьба двенадцати, а только… Подождите, так это правда? Он (мир) существует? Но как? Ведь моё тело было приковано…       — Стоп, стоп, стоп! — поднял старик руку, притормаживая словесный поток. — Не будем торопиться и больше путаться во всём. Надо разобраться в одном, потом подойти к другому, а начнём мы обсуждать мир… э-э… как вы его называете…?       — …мертвецов.       — А, ну иначе ведь и быть не должно, — усмехнувшись, чуть издевательски проговорил он, рождая в тебе раздражение, — мы совсем отойдём от темы. У вас очень много вопросов, у меня есть на все ответы, но нет времени, чтобы на каждый дать, а как показывает практика, несмышлёных уйму, но не в обиду вам, конечно. — Он по-дружелюбному улыбнулся; тебе неприятно слышать подобного рода упрёки, хоть и не напрямую сказанные.       — Итак… что касается рубашек?       — Рубашек?       — То есть курток.       — Курток? Ну, их, насколько понимаю, тоже было три?       Первая в том мире — начальная стадия; вторая — твоя, третья — отцовская. Разве… это как-то связано между собой? Нет, определённо «одёжка» всё-таки не касается курток.       — Тогда, что вы подразумевали под…       — Точно не одежду. Это выбор или, лучше сказать, путь, один из которых позволит вам занять свою нишу в этом эксперименте.       — Я думаю, у меня их было два — спасти всех женщин или не дать заявленному в письме произойти, но потом остался лишь один — не позволить Лане умереть.       — Верно. Мессия (помощь всем, благополучный финал); равнодушие (кончина всех) и… Скажите, рождались ли у вас странные мысли по отношению к этому человеку?       — К чудовищу? Я хотел его убить.       — Третий — путь убийцы. В итоге ближе всего оказалась вторая одёжка…       — В этом… это и был его эксперимент? Поставить меня перед выбором и посмотреть, к чему в итоге я приду?!       Старик качнул неопределённо плечами.       — Может, и да. Может, и нет. Есть ведь кое-что ещё.       — И что же?       — Нумерация.       — Начинаю думать, что она не столь и важна.       — Но в его пирамиде занимает не последнюю значимость. Я бы сказал — именно это поможет вам кое-что прояснить. Доводилось ли вам слышать что-нибудь про богослова Евагрия?       — Определённо нет. Но коли это касается разговора про Бога, то не будем затрагивать этого. Если Маркус Лавинский хотел себя до Него возвысить, мне его жаль. Как и говорил: нормальным людям не приходится считать себя сверхчеловеком. Они не способны понять всех этих высокопарных идей. Кто из них поклонник Ницше — даже я его не читал.       Старик, дождавшись окончания, по-хитрому улыбнувшись, взяв трость и не спеша приподнявшись, направился небыстро к выходу, приговаривая:       — Пойдёмте, тут довольно душно стало мне. На экскурсию вы так и так опоздали. — Понимая, что разговор не закончен, и было о чём ещё узнать от него, последовал за ним.       — Пройдёмся? — оказавшись снаружи, полюбопытствовал он, и получив с твоей стороны согласие, спустился вниз, выбрав противоположное направление от принадлежащей тебе припаркованной машины; уходить далеко не хотелось, но раз в этой встрече не ты главное лицо, пришлось смириться. — Значит, не ознакомлены с трудами Ницше… Что же, что же, в контексте нашей беседы это не имеет значения: затронутая личность (убийца), конечно, по другой дороге проходила. Ежели вас смутило слово «богослов», то напрасно: даже вы со своими знаниями немногократными ознакомлены с Западной схемой Григория I о семи грехах.       Подул ветер. Вы завернули за угол. Скрип качели на детской площадке неприятно резал по ушам. Но качающемуся ребёнку было на это всё равно, а мать, сидящая на лавке, уткнувшись в книгу в наушниках, игнорировала это.       — А как семь грехов связаны с числом тринадцать?       — В нашем деле — никак, а вот восемь к четырнадцати — уже ближе. Не будем забывать, мы рассматриваем перечень Понтийского.       Вырулив из угла, игнорируя светофоры, промчалась фура. В неправильность неосторожного передвижения по улицам ей забибикали из машин, а какой-то плотный мужик удосужился вылезти из окна не полностью и отборным матом выругаться, но навряд ли адресат когда-нибудь получит словесную посылку, а вот окружающие — вполне.       — Значит, у него было восемь… Откуда взялась четырнадцатая женщина?       — Откуда? Сами поймёте в дальнейшем. Классификация несложна, я по порядку произношу: чревоугодие, блуд, сребролюбие, скорбь, гнев, уныние, тщеславие, высокомерие.       — В зависимости от этого становится понятным, что для Маркуса тринадцатая жертва была «чревоугодием» или «высокомерием».       — О нет, это слишком просто. — Покачал он головой, вновь заворачивая за угол, останавливаясь, чтобы пронаблюдать за действиями двух по-разному поступивших подростков: первый слез с велосипеда, и когда загорелся зелёный цвет, спокойно перешёл, а второй поехал сразу, но врезался в бордюр, отъехав слишком далеко от дорожной разметки. — У него был свой порядок. Советую вам загибать пальцы.       Послушавшись ему, ты начал; впереди, высоко подняв трёхцветный хвост, прошла кошка, мяукнув.       — Блуд, поделённый на половую распущенность, имеет место не одному партнёру, а нескольким, и супружеская измена. Жертвой стали Аннет фон Ильзерберг и Алекса Кокс, цифры «1» и «2» соответственно.       (Ты по-злобному негромко хмыкнул, так как представил неказистую неверную девушку из возможного прошлого Маркуса, которая так начихательски могла с ним поступить, и он, вероятно, держа злобу, в отместку ей сподобился на этот план.)       — Чревоугодие — жадность и обжорство… Сребролюбие — личная выгода и любовь к деньгам… Тщеславие он не поделил на подуровни, но скрепил колючей проволокой между собой близняшек Эванс… Уныние — апатичность и постоянная подавленность… Высокомерие, где когда-то две близкие не разлей вода подружки развязали друг против друга войну. Одна из них приобрела гордыню, показывая своё высокомерие, а вторая — гордость за то, что её жизнь сложилась лучше, чем у бывшей подруги… Скорбь, вылившаяся в печаль Ланы от знания, что ожидает каждую из женщин, от понимая, что она последняя, когда как ей было бы легче всего первой отойти на тот свет, не испытывая этих мук. Не слушая отчаянных надрывных криков. Не видя этих антигуманных убийств…       — Что?! — не сдержав удивление, прерываешь его, делая быстрый шаг и преграждая ему путь. — Что вы хотите этим сказать?! Она видела, как он их убивал?       — Да… — опустив голову, на одном дыхании выдал он ответ.       — Бред! Я был там! Я не видел ни камер, ни мониторов!       — Вы прибыли к предпредпоследней жертве, к тому времени Маркус уже не видел смысла в использовании устройств наблюдения, оставшиеся женщины были эмоционально сломлены, не сопротивлялись, и знали, что их будет ожидать в указанное время, посему избавился от техники, оставив её на заднем дворе. Кажется, в «The New York Times» о таком писалось. Коли нет, то точно в «The Sunday Times» подсуетились.       Поражённый творившимся кошмаром в том доме, ты, задрожав, истерически засмеялся, — мерзкая картина встала перед глазами. Жертвы насильно обязаны были наблюдать за истязанием кого-то из женщин, а потом готовиться и к своей участи… Схватив старика за грудки, потянул его угрожающе на себя.       — И вы… вы ничего не сделали?.. Да вы могли… их спасти! Но… — прожигая ненавистным взглядом, обвинительно начал ты, не веря, что есть человек (?), который знал, что происходило в том заброшенном доме, но ничего не сделал, чтобы как-то это предотвратить… Подождите-ка. Но ведь…!       — Да, вы могли их спасти… — улыбнувшись голливудской улыбкой, обнажая жёлтые нечищеные зубы, ответил издевательски он, ударяя несильно тростью по удерживающей майку руке.       — Ах ты чёртов старик!       — Это и есть ваша признательность мне? — угрожающе начал он, смотря исподлобья; громко каркая, около вас пролетели предвестники беды — чёрные, как душа убийцы, вороны. — Я сохранил вам разум, не позволил сойти с ума (хотя вы были очень близки к этому!), дал встретиться с Ланой, Маркусом Лавинским. И за всё это вы, неблагодарный, в чём-то меня имеете наглость обвинять?       Не по собственной воле ты разжал пальцы и всё не по ней же отступил назад. Кто он вообще такой этот Полиан Лапинский, чтобы проворачивать такие фокусы?       — Имею! А знаете почему? Вы знали лучше меня, что там происходит, от начала до конца, но почему-то ничего не предприняли. Я вас обвиняю? Да! Потому что у вас были полные представления о кошмарном эксперименте, об идее и замысле Лавинского… А что я? Я хотел спасти единственного дорогого мне человека — Лану. Думал только о ней. Был готов на смерть, но… не я, а она… она!.. — не обратив на скупую слезу, проговорил ты, смотря на поднятые дрожащие ладони.       — Скорбь, грусть. Вот чем вы были в его эксперименте, — спустя время, сказал старик, на интуитивном уровне почувствовав твоё успокаивание.       — Четырнадцатая жертва…?       — Но чем вы не стали.       — Не стал?..       — Только одно заслуживает оправдание. Ты видишь несправедливость, это тревожит, но используя гнев, как верное оружие, устраняешь её.       — Он хотел быть гневном?..       — Чтобы выписывать смертный приговор, оправдывая себя тем самым.       — Но гороскоп! И я? Разве это не нарушает последовательность?       — Нет. Круговорот в его понимании нерушим. Тринадцать женщин, тринадцать мужчин. Вечность. А за круговоротом и бессмертие, но не человеческая, а Идейная.       — А закон?       — Ему не писан. Когда ты служишь в разведке, тебя учат бесследно исчезать.       Немалое прояснилось, но если бы не Полиан, которому ты, не признавая сию минуту, был благодарен, то, посмотрев правде в глаза: сам никогда не развязал бы этот клубок. Возможно, всё это вымысел (слова — это не то, что можно потрогать), но лучше хитросплетённый он, чем поиск клада в океане. В таком случае оставалось только об одном узнать. И это…       — Как я оказался в том мире? — продолжив движение. — Моё тело приковано было к кровати. Покинуть больницу в таком жизни опасном состоянии я не мог. Врачи говорили о коме, но смутно в это верю.       Старик утвердительно качнул головой; где-то невдалеке прозвучал вой сирены от пожарной машины.       — Наш первый разговор, ваше согласие позволило душе, благодаря моим изощрённым фокусам, попасть в Антэрмонию, вход в которую был практически невозможен для живого.       — Значит, то, чем я был — душа?..       — Она, незыблемая сущность, должна была в первую очередь столкнуться с отрицаемым, но потерять «себя». Вспомните всё, что было, и вы поймёте, как врата открылись перед вами. — Завернув, вы неспешно пошли вниз по прямой; самокопание, воспоминание позволили позабыть о времени, о том, что экскурсия могла и закончиться уже — это неважно сейчас.       Итак, к чему всё шло? Ветер — препятствие, то, что не позволяет идти дальше. Двухэтажный дом — место, где всё и произошло. Хозяин к которому ты шёл за помощью — Полиан, но им оказывается та девушка, поразившая своей похожестью на Лану. Падение стекла — это когда от удара Маркуса ты отлетаешь к окну, а после спасительного шага супруги — летишь через него вниз; захлопывающаяся дверь указывала на невозможность выхода из дома прямым путём. Мощные ру­ки, не позволившие вырваться из захвата — продуманный убийцей план; и под занавес — поцелуй, открытие врат, начало пути.       — Теперь ясно, — отвечаешь ты ему вяло, примечая, что ваша прогулка была вокруг института искусств. Не так далеко вы и ушли, к слову. — Но Лана говорила, что в мир мертвецов… Антэрмонию могут попасть только те, кто умер не своей смертью.       — Верно. Те же, кто от старости, они попадают в другое место.       — В какое же?       — Когда время придёт, сами узнаете. На этом, полагаю, мы можем и закончить нашу встречу…       — Подождите, у меня ведь есть ещё много вопросов, на которые вы должны дать мне ответы.       — Должен? — от удивления он поднял брови и постучал тростью по земле три раза. — Нет, я ничего вам не должен, а вот вы мне…! При всём том, моё время дорого, не могу его более тратить на пояснения. Я и так избавил вас от сомнений, рассказав предостаточно.       — Да… но один вопрос. Только один, — с мольбой попросил ты, готовый при получении отрицательного ответа задержать Лапинского любыми доступными тебе возможностями. Может быть, он и умеет фокусы проворачивать, но против людского желания знать он не попрёт, не сможет преодолеть высоту. И, между прочим, это может быть один из самых важных прозвучавших «до» вопросов.       За недолгим думанием, старик дал добро на умеривание твоей любопытности.       В выдавшийся шанс, ты начал перебирать возможные дилеммы. Теперь ты знал, что мир, в котором находится Лана, существует, но и также — ей ничего не угрожает. Эксперимент, проводимый Маркусом Лавинским, перестал быть тайной. Что ещё могло занимать твои умы? На что сам ты никогда не сможешь отыскать нужную информацию? Что же, что же… А, ну если только это:       — Почему вы мне помогли?       — Это и есть ваш вопрос? — он вдруг встрепенулся и несвойственно быстро-быстро заговорил, будто хотел перевести на другую тему, рождая в тебе сомнение. — Вы уверены? Разве вы не хотели узнать, к примеру, что бы стало с антэрмонцами, если бы они последовали за вами через врата?       — Нет, тот мир меня больше не волнует.       — А как насчёт вашей битвы против них? Их физические возможности?       — Они слабы и не представляют для людей опасности. Я же хочу знать, повторяюсь, почему вы спасли меня. Неужели вам так сложно на это ответить?       Молчание, немало шагов, поворот и место, откуда вы ушли, вновь нарисовалось перед вами.       — Хорошо, — поколебавшись, заговорил Полиан. — Я думаю, время чудес не прошло, а помощь тем, кто этого заслуживает — подавно. Меня тронула ваша болезнь, и, понимая по опыту, что ни один специалист не сможет вас излечить, позволил вам самому с ней встретиться, поставив перед выбором: поглощение или уничтожение. Ваш выбор — это вы сейчас.       Он… сделал добро чужому человеку и ничего не попросил взамен? Так не может быть. Это неправда. В каком мире мы живём, чтобы незнакомцы совершали подобного рода поступки?       — Полиан, что я вам пообещал?       Усмехнувшись, старик развернулся и тихонечко пошёл.       — Ничего. Живите!       — Стойте! Вы… я…!       — Папа! — выбежав на улицу, прокричала с укором Лагунья, спускаясь по ступенькам вниз. — Ты не пришёл! А как же экскурсия? Ты ведь обещал…       — Прости, у меня были кое-какие дела… — встав к ней лицом, проговорил быстро ты, зная, что Полиан Лапинский ушёл, а встреча, к большому сожалению, подошла к концу, и, смягчившись, продолжил: — Прости меня. Такого больше не повторится.       — Обещаешь? Обещаешь? Обещаешь?       — Конечно.       — Я взяла тебя на слово! Смотри мне, — пригрозила она пальцем, — не подведи!       — Так точно! — рассмеявшись. — Где бабушка? Неужели ты там её оставила?       — Ну-у… — начала она сандалиями шаркать, опустив глаза.       — Пошли уж к ней, а по пути расскажешь мне про картину, — наигранно вздохнув и прикрыв на мгновение глаза, произнёс ты.       Подумать только, когда-то выпал случай выбора пути, и эта выборка постоянно тебя преследовала — то в одном мире, то в другом, чтобы в итоге, пройдя все тяготы, ты оказался подле дивы.       «Лана, спасибо тебе!»       — Это просто! Автопортрет в соломенной шляпе Винсента Ван Гога.       — Чем же так приглянулся он тебе?       — Этот человек… он похож чем-то на прошлого тебя, — боязливые нотки отразились в голосе, но потом уверенности в нём прибавилось: — Тётенька рассказывала много про него, про каждую из картин в этом музее тоже, но больше всего я заполнила именно эту картину. Здоровье Винсента Ван Гога, как и твоё, ухудшалось. Он страдал от свалившихся на него нагрузок, как и ты после потери… мамы, но… не знаю, что стало с ним потом, но очень надеюсь, что, как и ты, он выздоровел. — Закончив, она на весёлом мотиве побежала в сторону бабушки, как только та появилась на горизонте.       «Ничего. Живите!» — эхом пронеслись слова Лапинского, из-за них ты улыбнулся, согласившись, что жизнь — подарок, и нет ничего ценнее, чем «чувствовать, идти к успеху, падать, вставать, наслаждаться моментами».       Наконец-таки сполна понять ты это смог.