***
Луи ощущал озноб. Мышцы сводило будто бы судорогой, а ощущение надвигающейся паники душило его так невероятно сильно, что ему приходилось опереться о стену, чтобы не упасть без сознания прямо перед Луной. Прямо перед ним… Прямо… Нет, он не мог точно вспомнить, когда Онстал для него Луной. И почему это произошло? Хотя, конечно же, он знал. Он знал это так хорошо. Кожа Гарри всегда была бледной почти полупрозрачной. Этот свет, исходящий от него, от каждой его скромной улыбки, казался таким же таинственным, как и сияние красавицы Луны в момент полнолуния. Его движения были неторопливыми, речи медлительными, но и при этом являлись такими притягательными и полными своего, какого-то глубинного обаяния, что всякий поражался тому, как быстро этот парень мог завлечь всё их внимание. Его кудри были темны и так искусно контрастировали с этой бледноватой, светящейся кожей, что казалось ты действительно смотришь на ночное небо, вглядываясь в туманящий рассудок лунный блеск. Так же особо контрастировали с кожей и ярко-алые губы, лепестки юной розы, что стремилась своим цветом к небесам, и ещё более удивительные глаза, в зелени которых скрывались такой дерзкий ум и загадка, отгадать которую суждено было не каждому. Поэтому, да, Луи знал о тайне своего пристрастия к Луне, но боялся признаться себе в этом до конца. Просто потому… Потому что ему нельзя думать о нём. Потому что он потерял его. Потому что он больше не его. Потому что у Луны нашлось Солнышко. И, да, она была Солнышком. Луи никогда не был таким, как она. Вечно улыбающаяся, звонкая и такая тёплая. У неё были золотые кудри, которые обрамляли её хорошенькое лицо, всегда светящееся от радости. Её улыбка наносила настоящий солнечный удар, правда, не по голове, а по сердечку, но нередко даже ход мыслей людей сбивался при её виде. И Луи всё понимал. Да, он понимал, что никогда не был и не будет таким солнечным, он лишь маленькая карликовая звезда за несколько миллиардов километров от неё и от него. Но в ней было что-то такое, казалось, искусственное. Правда, как говорится, не каждый мог заметить это невооруженным взглядом. А Луи, Луи чувствовал её фальшь. Но… Но если он не смог сделать его счастливым, то почему бы не дать шанс ей? И, конечно, он бы был безумно рад за него, если бы не был так отчаянно влюблен. Он просто медленно рушился, пока это чувство, как казалось, разрасталось в его груди, как надоедливый сорняк с колючками, впиваясь во все болевые точки. Он ненавидел себя и свои чувства. А еще больше он ненавидел видеть извиняющийся взгляд, которым Гарри иногда одаривал его, в котором было слишком много ненужной Луи жалости. Куда ему эта жалость? На что? Эта жалость лишь мучительно отзывалась в сердце и забирала у него остатки сил. Поэтому Луи, почти не дыша, вышел из здания учебного заведения, едва он обнаружил, как губы Гарри двигались, произнося слова «я люблю тебя» ей, которые когда-то он мог слышать и умирать в упоении от них, так как они были посвящены ему. И не столько добили Луи его слова, сколько этот взгляд, обращенный на него затем. Пронзительный и таинственный. Он чувствовал себя в особенности разбито, и единственным его желанием было исчезнуть куда-нибудь. Именно поэтому через полчаса, делая резкий разворот на велосипеде он оказался на пляже. Буквально сразу же он упал в тёплый песок, стоя на четвереньках, упираясь ладонями в землю и трясясь всем телом от рыданий, которые сопровождались его болезненными вскриками, разносившимися по пустой округе, а отражались уже шепотом от скал. Сердце не щадя своего хозяина, сжималось с такой силой, словно хотело вытолкнуть эту едкую боль наружу. Колючее растение, прораставшее в груди, обвивало своими цепкими лапами рёбра, не давая прохода воздуху для лёгких. Туманный взгляд серых глаз Луи, полный неподдельного страдания обратился на вид моря. И в какой-то момент Луи кажется, что это море — не море, а целый океан выплаканных им слёз.***
Всё шло под откос. Чувства били, как кнутья, в самые неподходящие моменты, заставляя Луи впадать почти в истерику, но он держался. Мысли в голове копошились стайками, постоянно подбрасывая картинки прошлого времени, когда казалось, что влюблённость — дар с выше, и это серьёзно отравляло его нервную систему, но он держался. Он видел счастливые лица Луны и Солнца, сгорая под пламенем их, казалось, любви, но он держался. Держался как мог. Но, известно, что всему приходит конец. Это был суровый, даже страшный вечер, тучи на небе выглядели воинственно, готовые вот-вот обрушить на Землю силу своего гнева, причина которого мало была ясна. Колеса велосипеда противно скрипели, сливаясь этим звуком со свистом ещё только разыгрывающегося ветра. Деревья размахивали ветвями, предупреждая землян о чем-то страшном, готовом произойти с минуты на минуту. И лишь море находилось в состоянии абсолютного покоя, только редкие волны с силой ударялись о скалы и пропадали на некоторое время, чтобы затем появиться вновь. Луи стоял на берегу, вглядываясь в страшащую взор даль, где ещё можно было видеть уходящее солнце, на которое надвигались разгневанные тучи. Где-то там Луи, казалось, видел другую жизнь, он видел сладость встречи нового дня и отсутствие тирании его сердца. Мысли в его голове были скучены где-то в районе затылка, создавая тем самым несносную боль, распространяющуюся дальше и дальше в голове, поэтому он почти не мог мыслить ясно, лишь часть его воспаленного разума, что мыслила ещё не затуманенная болью, твердила о катастрофе. Как только скрылись остатки светлого неба, в сознании Луи что-то щелкнуло, а взор, как завороженный, обратился в море, подхватывая красоту расходящихся волн и блеска воды с отражающимися в ней небесами. В груди его словно проснулся какой-то магнит, что заставил сделать его пару шагов вперед. В эту минуту он уже не чувствовал боли, не чувствовал ничего, ему хотелось лишь слиться с этим бескрайним морем, превратиться в волну и оставить все тревоги здесь, на ещё теплом после жаркого дня песке. То ли в бессознательности, то ли под действием помешательства разума, Луи достал из корзины велосипеда веревку, вертя в руках созданную им самим же, но с казавшимся сейчас таким далеким чувством сомнения, удавку, в которую он погрузил свою голову, выдавливая почти безумную ухмылку и смотря по сторонам в поиске еще одной вещи. Отыскав своим полубезумным взглядом потемневших серых глаз у скал увесистый камень, который он был способен нести и держать в руках, он перевязал веревку еще и вокруг него, сопровождая это действие той же улыбкой. Ветер крепчал. Парень не стягивая одежды подошел к морю, широко улыбаясь, словно всё происходящее не было пропитано безумством, а являлось маленькой детской шалостью. Войдя по колено в прохладную воду, Луи блаженно вздохнул, закидывая голову назад, пока крупные капли дождя и волн били его в лицо. Его ноги двигались непослушно, ощущалась легкая дрожь, объясняемая самим парнем, как дрожь от восторга и предчувствуя совершения чего-то великого и прекрасного. Голова Луи была почти погружена в воду, волны били уже с силой в его лицо, и он начинал захлебываться, притом истерически смеясь. Течение воды под ногами было холоднее в несколько раз, и словно бы ощущалась воронка, которая тянула парня в сторону. Он был готов отпустить камень. — Луи?! Вероятно, ему послышалось. — Луи, шторм! «Какой реальный голос», — думал он про себя, продолжая широко улыбаться, его взгляд поднялся к небу, где проглядывала сквозь тучи Луна, мигом завлекшая его внимание. — Ты заговорила со мной? Зачем? Разве ты не хочешь, чтобы я стал океаном, — Луи шептал, выплевывая воду и ощущая жуткий холод, сковывающий его ноги. Любовь вновь разливалась в его груди, и это было такое болезненное чувство, что он морщился именно от него, а не от холода. — Луи, выбирайся, черт тебя дери! Всплеск позади него заставил его развернуться, кто-то плыл к нему навстречу. Луи даже не успел разглядеть человека, как его нога сорвалась куда-то вглубь, и он погрузился под воду, выпуская из рук тот самый камень. Удавка мигом стянулась на его хрупкой шее, грубо впиваясь в его кожу, а глубинное течение утаскивало его вниз, где холод сковывал уже всё его тело, полностью парализуя движения. Он не мог пошевелиться. Его растерянный взгляд метался по сторонам, а рот был изогнут всё в той же улыбке. Голова его была чиста, а сам он был полон ощущения спокойствия и размеренности. Он уже не дышал, взгляд его мутнел. «Всё ушло, теперь я море», — это была последняя мысль пролетающая в его голове. Всё, что он видел под конец — это лицо Гарри, на фоне света Луны. Обеспокоенное и полное ужаса. Он видел его глаза, хоть и обвиняющие его, но такие нежные и любящие. Он видел протянутые к нему руки, но не мог пошевелиться. Он чувствовал его прикосновения в районе шеи, и он чувствовал его теплые губы на своих охладевающих и не мог желать лучшего. Сердце трепетало в последний раз так, как-то было в день, когда он влюбился в него. Он чувствовал, как Гарри пытался тянуть их вверх, но течение же уносило вниз, в темноту моря. Он мог слышать неразборчивые слова, произнесенные однако у самого его уха. — Я всегда любил… лишь тебя. Луи… ты идиот… А затем последовала тьма. Ни звуков, ни чувств, ни ощущений. Лишь гробовая тишина и тьма. Их уносило ко дну, их, парализованных холодом и болью. Море принимало их, как одно целое, разыгрывая настоящий штор на поверхности, и лишь когда их холодные, мертвые тела достигли дна, оно успокоилось, прекратив разом и бущующие волны и словно бы заставив тучи разойтись. Луна освещала поверхность воды своим бледным светом, пробираясь под толщи воды и играясь с маленькими волнами. Это было единение моря и красавицы Луны, выглядевшее после шторма ещё более завораживающим зрелищем, нежели прежде. И, верно, тайна этого зрелища заключалась в том, что в эту ночь они соединили так неверно разъединённые сердца. Сердца сына Луны и сына не песчинки, не звезды-карлика, а сына моря.