Конец
Часть 1
7 апреля 2018 г. в 15:10
Каждую ночь всё повторяется заново.
Начинается с невинного приглашения на ужин в их частных покоях. Был, кажется, даже какой-то повод, но он не может толком вспомнить – да и важно ли это? Что здесь такого, ведь могут же люди хотеть иногда поговорить спокойно, вдали от двора, в неформальной, так сказать, обстановке? Могут, конечно, и ничего такого здесь нет.
Сам ужин, впрочем, никогда не задерживается в сознании, просто смазанная череда образов. Блики свечей на гранёных бокалах, ее мягкий переливчатый смех, что-то сладкое и экзотическое на десерт, не надо было столько пить, вдруг откуда-то тёплые сильные пальцы короля у него на шее, уже расшнуровывают ему воротник…
Одно за другим, и вот они уже не в гостиной, а… в общем, где-то, в какой-то другой комнате. Это абсолютно неважно. Здесь царит безмятежное, топкое ночное безвременье, всё бархатистое и синее, здесь нет огня – только фантастическое, как из сновидения, серебристо-голубоватое лунно-звёздное сияние и чернильные тени.
Она полулежит, раскинувшись, на тахте – уже совершенно голая. Она настолько хороша, что есть в этом даже нечто демоническое, лениво-хищное. Она вся такая сахарная, свежая, такая вроде бы хрупкая – как белая лесная орхидея. И такая порочная в своей кажущейся невинности. Полуприкрытые её глаза наблюдают за ним, жадно и отстранённо одновременно. Он никогда не может понять, то ли причудливый ночной свет создаёт вокруг неё эту молочную дымку, то ли это бессмертное свечение её собственной кожи. Впрочем, это тоже полностью неважно.
Как королева она священна, и он знает, что позволено ему будет не так уж много. Но, с другой стороны, это наибольшая честь из всех возможных. Стоять перед ней на коленях – это ведь так подобающе. К правильности момента добавляет и тот факт, что и его одежды тоже куда-то исчезли: в своей наготе он чувствует некое дополнительное подтверждение своей беззаветной преданности.
Невообразимо, что от этого утончённого совершенства может веять столь терпким, животным дурманом. Она такая отзывчивая, такая податливая, вся выгибается навстречу каждому его движению, словно бы её в жизни никто не ласкал. Всё настолько нежное, он не решается прикоснуться к ней даже пальцами – только ртом. Вроде бы всё как у всех, но одновременно и совсем по-другому, не как у человеческих женщин. И эта неопределимая, ускользающая особость не позволяет ему прерваться даже на вдох. Ему кажется, что остановиться просто невозможно, что он должен, всенепременно должен вылакать её всю до конца.
Отчаянно, как отчаянно хочется дать ей больше, провалиться в неё самозабвенными ударами бёдер. Она стонет без стеснения, вздымаясь и вздрагивая, и, кажется, была бы только рада. Но он всё же осознаёт, что так изводить его – это лишь часть игры, и что стоны её вообще-то не совсем для его ушей.
Он всей кожей ощущает на себе тяжёлый цепкий взгляд короля, знает, что мимо него не проходит ни малейшая подробность этого исступлённого поцелуя. Он знает, что король улыбается.
Но он также откуда-то знает, что следует делать вид, будто бы он так поглощен своим занятием, что не замечает больше ничего вокруг, в том числе и раскалённого твердокаменного напряжения, исходящего от лорда Арагорна. Что напрочь не замечает самого лорда Арагорна. И это могло бы даже стать правдой, если бы только он не знал, что произойдёт следом.
Арагорн входит к нему без спроса, как к себе домой. И всё же не силой – оба знают, что желание более чем обоюдно.
Краем глаза он видит, как валяется на боку хрустальный флакон из-под елея – такого же, каким Митрандир помазывал его на царство. Он знает, что Арагорн не поскупился. Но даже так, принимать короля в себя – это всегда натужная, хриплая боль. Кажется, вот-вот, и он услышит треск расходящейся по швам собственной плоти. Кажется, Арагорн не успокоится, пока не проткнёт ему лёгкие, пока не расплавит его напополам, как брикет сливочного масла.
Королева запускает свои тонкие белые пальцы ему в волосы, закидывает гладкую девичью ногу ему на плечо – чтобы не отвлекался. Арагорн же тянет назад, к себе, насаживая его на себя всем телом. Они, должно быть, хотят порвать его, задушить, утопить. Он уже ничего не соображает. И тут вдруг нахлынет наслаждение такой ужасающей, распирающей полноты, что невозможно будет удержаться и не заорать в голос.
А дальше, когда он наконец возвращается в относительно сознательное состояние, начинаются какие-то уж совсем запредельные вещи.
Король меняется с ней местами. Это бы ещё ничего – Фарамир, признаться, для него делает это даже с бóльшим энтузиазмом, хотя, конечно, и неудобно. Но какое значение имеет телесный дискомфорт, когда он получает от процесса такое густое, самодовольное, ни с чем не сравнимое удовлетворение?
И откуда это, интересно, он так хорошо представляет себе, каково это – сосать мужчине член? Но этот вопрос придёт к нему потом, после, а сейчас ничто не вызывает удивления.
А вот он уже у Арагорна на груди, прячет лицо ему в плечо, и мягкий замшевый кончик хлыста шепчет по коже.
Он пытается стиснуть ноги, но Арагорн, конечно же, этого не позволяет. Она бьёт точно, хлёстко, словно ставя точку в споре. У неё на удивление тяжёлая рука. Но, хотя он и вскрикивает, болью этой ничуть не тяготится: она легкая и весёлая, и ему хочется ещё. Когда становится совсем уж сложно себя контролировать, Арагорн обнимает его покрепче и целует взасос, сильно и неспешно.
Наместник Фарамир просыпается с криком, с осипшим горлом, в липнущей к груди насквозь пропотевшей рубашке. Он чувствует в себе недавнее присутствие короля, чувствует послевкусие его – и своего собственного – удовольствия. И по телу всё ещё пробегают искры судорог, как будто его и в самом деле только что безжалостно выпороли. Первые несколько раз он даже крутился перед зеркалом, заглядывая себе через плечо в безуспешных попытках разглядеть на спине следы.
Он медленно садится, зажигает свечу и выбирается из постели.
Надо обмыться и переодеться. Он даже начал спать в нижнем белье, чтобы не пачкать простыни каждую ночь. Нестерпимо противно, что эти омерзительные сны приносят ему настоящее, физическое наслаждение, и хочется поскорее избавиться от его отметин. Впрочем, удовлетворённым он себя не чувствует, хотя густые влажные пятна на хлопковой ткани ясно говорят, что кончил он не единожды.
Он так и не женился. Но сны снятся не из-за этого – всё с точностью до наоборот. Началось это вскоре после королевской свадьбы. Тот, тогда ещё единичный случай, он списал на расшалившиеся после войны нервы. Мало ли что может присниться человеку после такого. И потом, он ведь отдавался не кому-нибудь, а государю, вернувшему его с того света – скорее всего, его сознание просто пытается таким вот странным образом выразить благодарность.
А в ночь их официальной с Эовин помолвки, прямо в Эдорасе, всё повторилось вплоть до мельчайших подробностей. И он не смог. Она заслуживает лучшего, ну к чему ей буйнопомешанный муж.
Арагорн тогда ничего не сказал, не стал расспрашивать.
Но вот однажды после утреннего совета, он просит Фарамира остаться.
– Фарамир, не знаю, как и начать. Твой слуга, знаешь ли, очень напуган. Он приходил сказать мне, что ты страшно кричишь во сне. Почти что каждую ночь.
– Да... Ну что же, он… Это новый мальчик…
– Я так понимаю, предыдущему было не велено это с кем-либо обсуждать? – мягко, почти что ненавязчиво продолжает король, но Фарамир видит в его глазах серьёзное беспокойство. – Это ведь уже не первый месяц продолжается, так?
– Ваше величество, право же, это не… – Фарамир чувствует, как стыд жжёт ему лицо.
– Фарамир, ты прости мне бестактность, но ты ведь совсем неважно выглядишь в последнее время. Только не говори мне, что у тебя всё в порядке.
– Но, в общем-то, да: просто снятся дурные сны. Мне бы не хотелось, чтобы Вы из-за этого волновались.
Арагорн вроде слегка прищуривается, наклоняет голову набок.
– Вот как? И что же за сны могут довести воина вроде тебя до такого?
Фарамир уклончиво пожимает плечами.
– Что же, ты не скажешь мне?
– Государь, понимаете, они… несколько… несколько непристойного характера.
– Вот как, – снова говорит Арагорн. Он определённо не шокирован. Но Фарамиру от этого не легче: король его просто не понял. – И всё-таки это именно кошмары? – Арагорн уточняет мягко, чуть задумчиво.
Куда как проще было бы дать утвердительный ответ. Да, чудовищные кошмары. Вас там мучают, а меня заставляют смотреть. Да мало ли, много чего можно сказать.
Но он предпочитает ответить честно, твёрдо глядя своему королю в глаза.
– Нет, таковыми они становятся, лишь когда я просыпаюсь.
– И всего-то?
– Но… Но ведь… Вы не понимаете!
Король поднимает руку, пресекая его.
– Фарамир, прекрати, в этом вовсе нет нужды. – Арагорн делает шаг навстречу, протягивая к нему руки ладонями вперед. – Ну. Ну что ты? Чего такого я не понимаю?
Объяснить невозможно, и он просто опускает глаза.
– Ну, мой хороший, не надо так переживать, – говорит Арагорн так тепло и успокоительно, что Фарамир наполняется уверенностью, что король просто решил, будто он больной на голову. Пока Арагорн не добавляет вкрадчиво: – Мы же ведь все взрослые люди. Вот что: приходи к нам сегодня на ужин. Тебе нужно отдохнуть сейчас, немного успокоиться. А вечером мы всё спокойно обсудим – в неформальной, так сказать, обстановке.