***
Календарный год оповещает о первом, мать его, января. Инга встречает начало бесконечного количества «заново», которое ей суждено проебать, почти стойко, срывается лишь только на бой курантов и воет, господи, она воет до утра израненной собакой, пока остатки салютного пыли окончательно не застилают ей глаза. Новый год в полном одиночестве, это же о’кей, да? Инга едва может раскрыть слипшиеся веки, пока телефон неистово динамят сообщения о том, что наступающий-таки наступил. Анна звонит ей, чтобы сказать ровно две фразы «я тебя люблю» и «ты — самый родной человек», она говорит это спустя двенадцать часов после того, как предоставила Ингу самой себе в новогоднюю ночь. Не то что бы Инга считает эти чертовы часы, но ее сердце (почти) вдребезги. Она сползает вниз, укутавшись в одеяло, и ищет монстров под кроватью, надеясь, что они растерзают ее на куски. Инга не говорит вслух, потому что «самоубийство» звучит слишком шокирующе даже для нее самой.***
Матвей сносит макушкой ёлки так бережно расставленные Ингой книги на верхней полке, он приносит это жалкое подобие растения, вернее то, что от него осталось, утром четвертого января. Инга не задает вопросов относительно надобности данного предмета интерьера ей, она недоумевающе смотрит на Матвея, вот-вот вернется мать, а он рыскает по ее квартире в поисках ёлочных игрушек. — Черт, скажи мне пожалуйста, что ты еще не проебала дух Рождества? — Матвей улыбается, выпутывая потрепанную мишуру, которая очевидно ровесница ингиной матери, из сломанной гирлянды. Инга знает, что у него на самом-то деле очень туго с понятием «временные рамки», но Матвей называет это «китайский новый год». — Посмотри на верхней полке, — Инга отшучивается, натягивая рукава свитера ближе к ладоням, Матвей видит, но молчит. Он слегка тормошит ее по щеке. Вера в то, что все образумится уже давно не работает в этой вселенной, что уж говорить о других. Матвей умеет заламывать запястья и заставляет Ингу чувствовать себя ж и в о й, прежде чем ее мать возвращается с работы.***
Их взгляды терзают друг друга в беспрерывной борьбе, Инга чувствует, как температура в подъезде падает вниз. — И, — выводят полосой окаменевших губ почти одновременно, и черт бы их побрал за эту синхронность не к месту и не к времени. -…лья, — она опережает (опять). — Ин-га, — он почти растягивает в ненавистной улыбки, и струя пара вырывается из его горла, сопровождая сдавленный смех. Инга сыпется по кусочкам, он так не вовремя в ее жизни, он всегда так поступает, и ей хочется сдавить своими аккуратные пальчиками его солнечное сплетение. Но их взгляды, господи, их взгляды — это что-то, они мечутся по пространству лестничной клетке, стараясь избежать столкновение. Вечно заряженные атомы, которые способны существовать только здесь и сейчас. Илья — нескончаемый поток энергии, улыбается ей почти как тогда и смотрит. По правде сказать, он вламывается в ее жизнь всеми возможными и невозможными флэшбэками в утреннем чае (без сахара), в захламленных полках (его вещи), прорывается в строчках «Полумягких», пока Инга судорожно приостанавливает play. Ей хочется дотронуться до него, потому что иногда ей кажется, что его не существует — проекция ее воспаленного мозга и не более. Дверь за ней закрывается.***
Март вышибает воздух из легких дважды. Инга оказывается неподготовленной к такой периодичности (годичности) ударов. Она прекрасно знает, как заканчиваются такие истории. Знает, как один человек способен растоптать все то, что было и не было между вами в считанные секунды в бессознательном «извини». Поэтому Инга сильнее вдыхает и двигается. Дальше. Ей хочется остаться наедине с собой и разложить все на составляющие. Смотри девочка, смотри, но не трогай и не улыбайся, он не твой, он теперь ч у ж о й. Это как собирать себя в очередной раз по кусочкам, выточить из себя новую Венеру Милосскую, только вот рук не хватит. Матвей ей попросту по росту не подходит, она мерит его пятнадцатью сантиметрами выше своей макушки, пока две озабоченные льдинки рассматривают ее. — Если хочешь меня поцеловать, то давай, пока Ира не видит, — он тычет ей пальцем под ребра и улыбается. Это странно, они все на «И». У Инги так много недосказанного в каждом из предложений, но получается только «отвези меня к себе домой». Матвей отрицательно качает головой. Меньше всего ей сейчас хочется, чтобы он продолжал смотреть.***
— Все точно нормально? — спрашивает Анна, прежде чем поставить перед ингиным лицом кружку с чаем. — Ты знаешь, я сублимирую, что-то вроде того, перенаправляю энергию. Думаю, что мечусь между двумя, на деле остаюсь ненужной ни тому, ни другому, — Инга говорит и не может заткнуться, потому что это грызет ее уже несколько месяцев — эта ее незащищенность по всем фронтам. — Что насчет балетной школы? — Анна задает исключительно важные вопросы. — Мне не суждено стать балериной, — она улыбается, хотя выходит совсем как-то нечестно по отношению к себе. Тот факт, что ее дважды разбитое сердце сказывается на всех сферах ее неокрепшей жизни не дает Инге покоя. Она проебала не только «дух Рождества».***
Когда наступает апрель и сезон дождей, Инга затягивает петлю шарфа потуже, вдыхает глубже и покупает новые пуанты. Новые шаги в новую жизнь. Как там еще говорят? Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Ей хочется верить в эту вселенную, и, может быть, дать себе еще один шанс, пусть она и была плохой девочкой весь прошлый год, но она это заслужила. Она знакомится с Ирой и жмет ее красивую ладонь. Она окончательно мирится с Анной и учится радоваться ее счастью. Она больше не зависит от людей, но это тогда. А сейчас. Илья переезжает и готовится к свадьбе. Больше они не сталкиваются на лестничной клетке. Матвея сбивает машина. Прогнозы врачей неутешительны, и все попросту считают дни. Никто больше не делает шагов навстречу, Инга думает, что колеса автомобиля — всегда, а вот она наверное — больше нет.