До последнего

      Что такое любовь? У каждого свое определение, которое ему ближе всего, но что, если рассматривать это с научной точки зрения? Неужто это просто гормоны, природные инстинкты? Вряд ли, ведь тогда почему мы так страдаем из-за ссор с любимыми, с трудом можем пережить смерть близкого или вовсе следуем за ним в эту бесконечную тьму, не зная, найдем ли там того, кого так хочется снова обнять? Ведь даже некоторые животные не способны найти себе другую пару до конца своих дней или просто умирают вслед за своим возлюбленным. Я уверена, что за этим громким словом кроется нечто большее.       Мне было 20, когда мы впервые повстречались. Я была очень жизнерадостной и доброй девушкой. К таким людям активнее всего тянутся, ведь счастье заразно, не так ли? Ирония в том, что это не мои настоящие эмоции. И кто-то даже это чувствовал, отчего иногда в мою спину неприятели могли кинуть вслед «лицемерка», считая, что после встречи с друзьями я обязательно буду поливать их грязью. Странная логика, на мой взгляд. Не всегда натянутая улыбка говорит только о лицемерии человека и плохих намерениях. Но я их не виню в таких размышлениях. Все равно мне уже нет смысла тянуть это в своей душе тяжелым грузом, и я мысленно просто отпускала с миром этих людей.        Некоторое время назад я почувствовала внезапную одышку, свист во время дыхания и боль в грудной клетке. Помимо этого присутствовал обычный сухой кашель, но ранее простуда никогда не сопровождалась такими симптомами. Во мне стала зарождаться тревога, что это может оказаться не обычной простудой, и я наведалась к врачу. Спустя долгое время обследований, которые проводились слишком затянуто, я узнала, что у меня рак легких третьей стадии. Врач, озвучивая диагноз, профессионально уже выгорев и не чувствуя от такой новости глубокую печаль, все еще соболезновал, о чем сообщили мне его глаза. Информация была такова: излечить уже невозможно, но есть альтернатива — мы замедляем метастазы с помощью процедур, что продлит мою жизнь на неопределенный срок. Мне было известно, что происходит с людьми, которые на них соглашаются, а так же их самочувствие. И я отказалась, решив провести свои последние дни по-своему, но не смогла не рассмеяться в лицо врачу. Он мне ничего на это не сказал и участливо промолчал, чтобы не делать ситуацию еще хуже. Чувствуется профессионал своего дела. Возможно, даже уже встречал такую реакцию. Все верно — у меня случилась истерика, которую не получалось сдерживать даже после выхода из здания. Выудив из заднего кармана джинс мой старый телефон, который я как раз последнюю неделю думала заменить на новый, я приложила его к уху и пошла до дома, словно у меня на том конце провода по-настоящему смешной собеседник. Но не было никакого собеседника, а теперь и не будет нового телефона — нет смысла. На самом же деле всё внутри меня разрывалось на кусочки, мое сердце никогда еще не болело с такой силой. По приезду же домой я рыдала с вечера до утра, терзая подушку. О моей болезни знала только мама — папа умер еще в моем детстве.       Раньше для всех людей моя личность никого не привлекала. Я была классной веселой девчонкой, и всем этого было достаточно. Почему-то никто из близких, какими я их считала, друзей, так и не почувствовал во мне изменений. Никому не было до меня дела. Но с того дня я пообещала себе одно: провести последние мгновения в счастье. Однако я даже не знала, где его искать. Смешно и страшно то, что порой моя улыбка была вызвана не моим предсмертным желанием, а нарастающей паникой. Но люди тянулись, появилось больше приятелей. Никто из них так и не узнал ни моего удушающего страха, ни бесконечных слез, не дающих спать по ночам. Печальнее всего было то, что только перед смертью я узнала, что настоящих друзей у меня и нет.        В один из дней, пока я стояла в столовой университета со своей подругой, у меня появилось стойкое ощущение пристального взгляда. Искать владельца долго не пришлось: один парень, сидящий в компании из 5 человек, смотрел мне прямо в глаза, даже не моргая. Мне стало по-настоящему неуютно, но натренированная улыбка расцвела на моем лице как ни в чем не бывало, и ни одна мышца на лице предательски не дернулась. Я идеально отточила свою маску счастья. Пару секунд, и я отвернулась, набирая еду на поднос. Мне не хотелось думать о том, чем заслужила такой пристальный взгляд, и вскоре завела разговор с Ненси — одногруппницей.        Прошло две недели с тех событий, и я уже совершенно забыла о том парне, хотя мы иногда пересекались в общем коридоре главного корпуса, но никогда больше не встречались взглядами. Впрочем, сегодня тоже ничего не предвещало нашу встречу. Была физкультура, и я почувствовала, что стала действительно слабее в последнее время, и мне не показалось. Осознание пошатнуло мое тонкое душевное равновесие, и я вся сжалась внутри, пытаясь глотать все то, что рвалось из меня наружу. Душа билась о закрытую клетку и неистово кричала. Я снова вспомнила, что меня ждет. Снова в моей голове зародились картинки, какой буду в свои последние дни, часы, секунды. Что мне не суждено найти любовь и прожить счастливую жизнь. И в который раз все это сопровождалось тихими звуками всхлипов моей мамы на фоне этих «фантазий», которые приходилось слушать каждую ночь с нашей небольшой кухни в первые дни после постановки диагноза. И которые продолжаются до сих пор, но у нее уже лучше получается их скрывать.        Уличив момент, я вырвалась за просторы спортивного зала и побежала искать укромный угол. Сердце заходилось в бешенном ритме. А если это в последний раз? — думалось мне, но все мы знали, что умру я не завтра и не сегодня. Однако я не могла перестать слушать свое сердце на пути в складское помещение, куда действительно редко кто заходил, как я уже успела выяснить, но где все равно пришлось пару раз затаиться от уборщика и молиться, чтобы меня не нашли. Здесь пыльно и душно, но зато шанс никого не встретить в разы выше.        Упав на коробки, я разразилась неистовым плачем. Что ж, я не плакала уже почти неделю. Прогресс? Пожалуй, да. Трясущимися руками я обхватила свои тощие коленки и уронила на них голову, приняв таким образом наиболее компактное положение. Кто-то бы сказал: «Она хочет спрятаться от мира», а я ответила бы, что в таком положении удобнее всего плакать. Возможно, действительно именно по этой причине. В мой очередной всхлип скрипнула дверь, и мне пришлось затаить дыхание, однако истерика была явно против. Как бы я себя не затыкала и не придерживала рот руками, из меня рвалась наружу «икота», как я ее называю, которая сопровождается во время слез, — резкие порывы глотнуть воздух, от которых сводит связки на шее.        — Не зажимайся, все равно тебя слышно, — сказал мужской голос после того, как дверь захлопнулась.        Дверь была левее от меня, и я сидела рядом с высокой постройкой из коробок, которые полностью меня загораживали от двери и теперь еще от незнакомца. Послышался легкий шорох ровно по другую сторону баррикады между нами. Он сел на коробки, и спустя несколько секунд забрезжил легкий луч света на полу, но прерывающийся. Легкий шелест бумаги.        Он открыл книгу и сел читать, включив фонарик на телефоне. Несколько минут молчания с обеих сторон, он не предпринимал попытки подойти ко мне, только пару раз чихнул от пыли. А я все так же пыталась унять эту истеричную икоту. И когда я уже успокоилась, хотела было выйти, но поняла, что сначала нужно вытереть соленое и мокрое от слез лицо. Ничего лучше края футболки не нашлось. Встав и пригладив одежду, я вышла из-за баррикад и посмотрела на того, кто же пришел сюда вслед за мной. Не знаю, насколько сильно меня удивило то, кого я увидела — это был парень из столовой, что так пристально смотрел на меня некоторое время.        Он поднял на меня спокойный взгляд, и я ответила ему классической улыбкой. Мол, ничего не случилось и ты ничего не видел, у тебя нет доказательств, что что-то было. Вскоре взгляд вернулся обратно в чтиво в его руках, и на этом показалось, что все окончено. Моя рука легла на дверную ручку и слегка надавила на нее, когда тихий голос сказал:        — Сама себе хотя бы не ври, что все хорошо.        Рука остановилась и не открыла дверь до конца, а я стояла и не знала, что ответить.        — Твоя мокрая футболка говорит больше, чем ты сама кому-либо, — я опустила взгляд, и увидела мокрые пятна над грудью и на краю футболки. Первые остались от катящихся слез, вторые — от того, когда я умывала лицо.        — Высохнет, — только и смогла ответить я в ответ.        Послышался легкий смешок, словно бы его позабавил такой ответ, но диалог у меня не было намерений продолжать, и я выскользнула в холодный университетский коридор. Забежала по пути в туалет и вернулась к занятию. Молодого человека так больше и не видела за сегодня. Позже оказалось, что это мой одногруппник, которого раньше в упор не замечала и не знала о его существовании вовсе.        — Так его и не было раньше, — сказала мне Ненси за обедом через несколько дней, когда в разговоре девчонки стали о нем почему-то сплетничать. Сказать мне было нечего, но диалог явно представлял для меня определенный интерес.        — Что ты имеешь в виду? — Спросила Джию.       — Ну он был на заочном по причине слабого здоровья, академ брать не хотел от слова «совсем». Что с ним было — неизвестно. Никто не обладает информацией. Просто однажды вернулся на очный формат и продолжил учиться, словно всегда так и было.        Дальнейший диалог прошел мимо моих ушей, потому что я уже успела услышать самую интересную для меня часть. И я ушла в размышления, потягивая суп из тарелки.        Ситуация повторилась через неделю и еще через неделю. Тяжелее всего мне было на физкультуре, и я явно сдавала позиции. Преподу и девочкам радостно отшучивалась, что дома совсем разленилась, в то время когда в зеркале заметно стали проступать косточки, которые ранее не так сильно были видны, а дыхалка сошла совсем на нет. Горло после очередной пробежки саднило, и я встретилась взглядом с новеньким. Можно ли было его так называть? Вряд ли. Только сегодня я узнала, что зовут его Минхёк, так пусть теперь будет им.        Спустя 10 минут я снова ловила приступы истерики на складе все на тех же коробках, но на этот раз я не подавляла свои эмоции, пока за баррикадой сидел Мин. Под тихий шелест страниц я в полголоса кричала и тянула себя за волосы, била по коленкам и груди. Никого не удивить вопросами, которые роились в моей голове: «Почему? За что? Чем я это заслужила?»        Стоило приступу истерики пройти, а организму успокоиться, я протерла руками лицо, но все еще осталась сидеть, не зная, стоит ли вообще возвращаться в зал. Люди стали замечать мое отсутствие и мои побеги, но пока никто старался сильно не лезть в мои дела. Списывали на проблемы в семье. Тишина неуютно давила на барабанные перепонки, изредка нарушаемая переворотом очередной прочитанной главы.        — Почему ты всегда приходишь сюда следом? — Тихо спросила я, немного с хрипотцой. От долгого молчания и слез голос еще не привык к разговору.        — Чтобы ты не наделала глупостей, — такой же тихий, но уверенный, краткий ответ.        — С чего ты решил? — Вышла я из-за угла и посмотрела на него круглыми красными, все еще пока мокрыми глазами.        — Человек в твоем моральном состоянии крайне нестабилен, мне просто не хочется видеть, как кто-то поступает необдуманно. Я не собираюсь тебе ничего говорить или расспрашивать. Хочешь — кричи. Хочешь — молчи. Я просто буду иногда наблюдать, — на его лице не дрогнул ни один мускул, а взгляд ни разу не оторвался от книги.        — Это не звучит здоро́во. Ты как маньяк, — отошла на шаг назад я, ощутив себя внезапно неуютно рядом с этим незнакомцем.        — А ты не выглядишь здоровой. Если ты понимаешь, о чем я, — впервые за сегодня этот человек поднял на меня глаза. Карий цвет вперился в меня исподлобья и словно ждал моей реакции, но я могла лишь замереть. Конечно я стараюсь не показывать, что больна. Но на моем внешнем виде это будет сказываться все больше и больше со временем. И мне не нравится, что кто-то заметил это уже сейчас.        Моя реакция сказала сама за себя. Как выяснилось вскоре, он проверял таким образом и только подтвердил свою догадку. Но больше не затрагивал эту тему ни разу.        Такие встречи в кладовой не назвать хорошим дружеским общением, но это было то, чего мне явно не хватало. Здесь я могла скинуть с себя маску и просто быть собой. Показать настоящие эмоции, а не то, что обычно. Минхек никогда не смотрел на меня с сожалением или порицанием за то, что я такая плаксивая или истеричная. Он был тем, кто просто находился рядом. По своему желанию. Не требуя ничего взамен. Я могла бы признаться своим текущим подружкам, чтобы так же при них плакать, но я не хотела расстраивать кого-то помимо своей семьи и чувствовать жалость по отношению к себе. Мне хотелось строить вокруг себя иллюзию, что все хорошо, пока все не стало действительно совсем плохо.        В моменты пересечения на людях мы с Мином всегда встречались взглядами, и я дарила ему легкую улыбку. Совсем не ту, которую я привыкла показывать всем вокруг. Это была настоящая улыбка, слегка смущенная и не слишком явная, чтобы у других не было вопросов. Как бы я действительно не чувствовала благодарность Мину за его участие в моей жизни, пусть и такое странное, мы все еще не общались в обычном понимании этого слова. И на людях могли просто друг другу кратко кивнуть или посмотреть в глаза. Но после всегда расходились по своим делам и могли не видеться весь день. Никогда не искали друг друга специально и никогда не игнорировали специально.        Пока однажды вечером, чувствуя привычное стеснение в груди из-за накатывающих чувств, я не получила сообщение в соцсети «Пойдем за кофе». Это не был вопрос. Это не было предложением. Это было утверждение. Могло выглядеть грубо, но я даже обрадовалась этому сообщению и пошла собираться. Где мы встретимся? Какое кафе? Он же даже вообще не знает, где я живу. Все это пришло мне в голову только в процессе спуска по лестничной площадке на улицу. Оказалось, что он слышал, что я живу где-то недалеко и находится в соседнем парке. Там обозначили место встречи.        Это не было чем-то романтическим. Это не было чем-то дружеским. Хотя, пожалуй, уже тяжело и неправильно считать его просто знакомым. Он знал больше, чем те, кто со мной находится каждый день и уже не первый месяц.        Он всегда смотрел мне в глаза, не отводя взгляд ни на секунду, пока в очередной мой веселый рассказ внезапно не перебил меня, спросив: «Почему ты скрываешь это?» Несмотря на то, что с ним я могла быть максимально естественной, маска стала неотъемлемой частью моей жизни, и на секунду после этого вопроса она спала. Я потрясла головой и снова улыбнулась. «Не понимаю, о чем ты», — ответила я. Но все мы знали, что он понимает больше, чем я думала. Минутное молчание. Он не стал на это отвечать или смеяться надо мной. На удивление, это сработало лучше, чем если бы он допытывался.        — Ты обещал не спрашивать.        — Обещал. Но ведь я и не спрашиваю, что ты скрываешь. Я лишь поинтересовался, почему ты это делаешь, — в конце своей фразы он обыкновенно приник к кружке с кофе, словно ставя точку.        — Тебе не кажется, что ты пытаешься хитрить? — Ощерилась я. Мне действительно не нравилось, что он нарушил свое обещание.        — Возможно. А тебе легко держать все это внутри себя?        Я замолчала. Мне нечего было поставить в противовес, он был прав. Я оказалась обезоружена, несмотря на то, что он разозлил меня минутой ранее. Маска спала окончательно. Действительно тяжело не иметь возможности ни с кем поговорить о том, что происходит в твоей жизни. Мама сама всегда находится в горе, ее можно понять, я не обвиняю. Но на этой же почве у нас возникают конфликты, потому что она хочет, чтобы я согласилась на лечение.        — Зачем? Чтобы лежать овощем под проводами? Лысой, истощавшей, которая будет мучать тебя свои видом каждый божий день? Просто чтобы продлить мои страдания?        — Ну пойми же ты, что мне не легче! Но как я могу так просто смириться с тем, что мне придется тебя отпустить? Я стольких людей спрашивала, столько контактов подняла и общалась с разными специалистами!       — Еще скажи мне, что шанс есть! — Всплеснула руками я.        Мама задумчиво замолчала. И тихо сказала, что очень много случаев выздоровления зависело от настроя самого больного. Попытаться всегда можно. А опустить руки — самый простой выбор, наплевав на всех родных и близких.        На этом наша с ней последняя ссора закончилась, и она просто ушла к себе в комнату, откуда послышались тихие всхлипы.        — Нет, нелегко, — сказала я после минуты воспоминаний. — Однако же я не просила помогать. При необходимости я могла бы обратиться к психологу.        — По впечатлению, которое у меня о тебе сложилось, ты не похожа на человека, который способен обратиться за помощью. Даже к психологу. — Он отхлебнул кофе, а я так и забыла о нем, просто грея руки о кружку.        Сегодняшнее наше посещение кафе заставило меня задуматься.        Спустя некоторое я наконец решила раскрыть ему правду, пока у Мина еще была возможность уйти из моей жизни. Страдал бы он от моей потери? Не знаю. Он создавал впечатление довольно черствого и слишком спокойного человека. Но для того, кто так много для меня пытается сделать, он заслужил знать. Для этого я решила позвать его в то же кафе, но взять кофе навынос, чтобы поговорить в более уединенном месте. Мое признание казалось для меня тяжелым шагом для меня самой, и я не была уверена, что смогу оставаться все такой же спокойной в течение всего диалога.       Стоя у кафе, я нервно переминалась с ноги на ногу, пока смотрела на его фигуру, идущую вдали. Широкие плечи, выше меня на полголовы, такой спокойный. Всегда ли он таким был или стал таким только после каких-то событий в жизни? И чем же он сам болел, что не мог посещать университет? Странно, что это пришло мне в голову только сейчас. Он пытается под меня копать, а я нет. Сегодняшний разговор должен стать откровенным не только для меня, и я приложу к этому усилия.        Когда мы поравнялись, я неловко поздоровалась, и мы зашли в кофейню.        — Средний горячий шоколад и большой американо с лимоном, — сказал Мин на кассе. — С собой, пожалуйста. — И повернулся ко мне. — Ты так трясешься, что сегодня я готов угостить тебя, если тебе это поможет чувствовать себя легче. И всегда помни, что я на тебя не давлю и не планирую вытягивать насильно из тебя признание того, что ты так боишься озвучить. — Он расслабленно облокотился на стойку, когда я краем глаза увидела баристу, мельком стрельнувшим взглядом на нас.        — Давай поговорим на улице. — Сказала я, не желая продолжать разговор в стенах с лишними ушами. Людям вокруг ничего эта информация не даст, они видят меня первый и, вероятно, последний раз, даже если бы моя жизнь не должна была закончиться раньше положенного срока, но лишние уши к такому разговору ни к чему.        Мы шли молча плечом к плечу к тому месту, которое я ранее приметила как наиболее уютное для меня при таком разговоре и наименее людное. Я часто прикладывала к губам стакан с горячим, действительно горячим шоколадом, не один раз уже обожгла язык, но старалась занять чем-то рот, чтобы молчание не казалось мне таким неловким. Мол, если Мин спросит — у меня во рту напиток.       Но он не торопил. Чувствовал, что не стоит. Чувствовал мою нервозность.        — Погода сегодня на удивление приятная, тебе не кажется? — Он поднял глаза к небу, когда мы сели на лавочку. — В меру холодная, в меру теплая. Легкий ветер, не создающий дискомфорт. Каждый день был бы таким — было бы идеально.        Это был пустой треп, и мы это оба понимали, но мне помогло отвлечься и почувствовать себя легче, когда я проследила за взглядом Минхёка до плывущих облаков и задумалась о размерах планеты. Столько людей вокруг, мы и половину не успеваем узнать или хотя бы пройти мимо за всю нашу жизнь. А сколько одних и тех же человек мы проходим несколько раз за жизнь, но совершенно не запоминаем их и не обращаем на них внимание? Но все мы настолько увлечены собственной жизнью, что и не заметим, если такой прохожий, которого мы встречали каждый день, однажды пропадет из нашей жизни насовсем. Может, когда-нибудь мы заметим это, но вскоре забудем, а на его место встанет другой прохожий. С близкими людьми сложнее. Но как бы ты ни любил человека рядом с тобой, все равно все способны жить дальше без этого человека. Погорюют подольше, кто-то чисто для приличия, а кто-то искренне. А потом пойдут дальше и встретят кого-то другого.        А я просто не хочу к себе близко подпускать людей, которым придется плакать из-за меня и моей потери. Вдруг я действительно буду наблюдать с небес? Я не хочу видеть, как заставляю их сердца разбиться и нести еще одну тяжелую ношу на их плечах до конца их дней.        — У меня рак легких в третьей стадии. — На одном духу сказала я, не отнимая взгляд от неба.        Парень подавился и пытался откашляться пару секунд.        — Вот чего я точно не ожидал, так это что ты так быстро признаешься. Я…        — Я хотела, чтобы этот кофе сталь прощальным. Угощать должна была я.        — Хотела? Больше не хочешь? — Он заглядывал мне в глаза, но я была не в состоянии посмотреть на него. Мой голос начинал предательски дрожать.        — Ты единственный человек, который действительно увидел, что со мной что-то не так. Почему ты решил ходить за мной в кладовую? — Губы тряслись, я через слово глотала те эмоции, что подступали все ближе и набирали обороты.        — Я уже говорил тебе. Не хочу, чтобы кто-то совершил глуп…       — Ложь. Я знаю, что это ложь. Но мне было это действительно нужно. Даже если сначала я этого не понимала.        — Я тоже болел раком, — он прислонился к кружке с кофе.        Мой изумленный взгляд вперился в него, и мне оставалось только дожидаться продолжения рассказа. Долго ожидание не продлилось.        — Моя стадия была не такая запущенная, да и рак был попроще, если можно так сказать. Повезло выявить на ранней стадии. Симптомы не сильно себя проявляли да и напоминали обычную усталость от образа жизни и т.д. Сейчас со мной все хорошо, и я не знаю, будет ли так продолжаться всю жизнь, но мне навсегда отпечатался в памяти мой вид. — Теперь он перевел взгляд вперед и смотрел просто в пустоту, но не прекращал вещать. — И не только мой. В центре, где я проходил лечение, мне довелось увидеть много бедолаг с запущенной и не очень стадией. Я узнал в тебе одного из тех, у кого нет воли к жизни, и у кого медленно иссякают жизненные силы. Но ты улыбалась. Улыбалась много, натянуто. Это слишком хорошо видно. Но стоило тебе убрать улыбку, пока улыбаться было некому, и на твоем лице проступала та самая скорбь по самой себе. Взгляд человека, кто уже попрощался с собой и со всеми вокруг. Взгляд того, кого пожирает собственный организм. И я почувствовал, что не могу оставить тебя одну.        К моменту окончания его фразы из моих глаз тихо текли слезы. Я не смела его перебивать. На миг мое сердце остановилось. Возможно, от осознания плохой маскировки. Возможно, от новости, что он тоже болел, но выздоровел. Почему он, но не я? А возможно потому, что он понял, что должен быть рядом со мной в этот момент.        Его взгляд переметнулся ко мне, и он увидел мои слезы. Стер их большим пальцем и положил руку мне на затылок, притягивая поближе к себе. Поддавшись его руке, я уткнулась в его ключицу, вдыхая еле уловимый аромат приятного стирального порошка и легкий запах мужского тела. Слезы продолжали течь из глаз, но он позволил мне плакать, продолжая говорить:        — Я был рад оставить позади этот этап жизни. Каждый день в этом центре смерть была так близка ко мне, и иногда я ее там все-таки встречал и провожал одного из тех, кому повезло меньше, чем мне, в последний путь. Это были прекрасные люди, часть из них искренне улыбалась и светилась счастьем, потому что они считали, что в следующей жизни им повезет больше, но и эта была далеко не самая плохая. А потому у них не было причин горевать. Так говорили они мне сами. И таких людей отпускать было тяжелее всего. В свой последний день они улыбаются, но глаза впавшие и уже совсем блеклые. Они сами чувствовали, что час настал. Всем грустно прощаться.        Моя бабушка не болела раком, но она крайне переживала и болела за меня. Молилась каждый день и даже по несколько раз. И стоило мне выздороветь, как ее здоровье тут же ее подвело, и инфаркт унес ее из жизни. Я держал ее руку, пока мы ехали на скорой, но последний вздох был сделан до того, как мы успели добраться. Никто этого не ожидал, но, что самое удивительное, смерть всегда оставляет след на своей жертве. В этот день я с самого утра чувствовал, что что-то не так и не мог понять, что именно. И бабушкины глаза говорили мне больше, чем я мог знать. Она тоже чувствовала. И никому ничего не сказала об этом.        Теперь на плече Минхёка происходит бесконечный водопад, пока его рука мягко гладила меня по волосам и давала выплеснуть все, что накопилось внутри.        — Ты отказалась от лечения? — Я кивнула на его плече, размазывая слезы еще сильнее. — Не знаю, действительно ли это правильный выбор. Надеюсь ты знаешь, что делаешь.        Последние слова ранили меня еще сильнее, и я заревела пуще прежнего. Что я могу знать? Только то, что я скоро умру. Что мне делать? Да что угодно, все равно недолго жить осталось. Но я не сказала Мину, что заставило меня так разреветься. Сейчас мне не хотелось его отталкивать. Только этот человек готов был сейчас принять мое решение и не смотреть на меня с сожалением, как любой другой, кто узнает эту новость. Стоит кому-то сказать — так и буду ловит на себе сожалеющие взгляды. Мне это не нужно.        — Я готов быть с тобой до конца.        Последняя фраза за этот вечер и легкое прикосновение шершавых губ к моему виску.        На время мне стало легче. Мы стали проводить больше времени вместе, Мин оказался с довольно хорошим чувством юмора, но от того становилось только тяжелее в моменты осознания. Своим признанием мне хотелось донести до парня, что ему нужно бросить общение со мной, пока не поздно, а в итоге сама приняла его только еще ближе к себе. Голова кричала мне, что пора одуматься и сделать что-то очень грубое, отпугнуть его, раз не помогло признание. Сердце мне кричало остановиться и позволить быть себе счастливой хотя бы в последние дни жизни, раз бо́льшего я добиться все равно не сумею.        Раз за разом все чаще пробивался кашель, коленки приняли болезненно худой вид. Девочки списывали все на стресс из-за сессии и старались меня чаще подкармливать, но от еды лишний раз тошно, да и дело не в сессии. Все чаще проступал кашель, от которого каждый раз как наждачкой по легким. Сил становилось все меньше, пару раз упала в обморок. С этого момента Мин стал появляться в университете все чаще рядом со мной, но дистанцию сохранял, как я и просила. Хотя девочки уже стали шушукаться, что он от меня все не отлипает — явно неровно дышит. Наивные души.       Удивительно, но даже самые проницательные люди до сих пор не увидели ничего подозрительного. Я ссылалась на затянувшуюся простуду, что этот кашель несерьезен. Пару раз Минхёк буквально почти нес меня на руках до дома, передавая меня матери, потому что сил не оставалось совершенно. Рак все ускорялся, пуская метастазы все дальше, поражая здоровые и жизненно важные органы, наливая мои конечности свинцом все сильнее. Нас троих: меня, маму и Мина, — сковывал страх, все понимали, к чему все приближается. Но была еще небольшая надежда. Только на что? Чуда не бывает, я никогда бы не смогла избавиться от рака по дуновению ветерка. И эта бессмысленная вера во что-то угасла совсем, когда в один момент меня накрыл с головой страх при виде Минхёка. В разум острым кинжалом вонзилось осознание, что он становится для меня бо́льшим, чем друг. И я не могу его отпустить, но не могу оставить рядом. Сердце разрывалось на куски от размышлений. Что мне делать? Идей в голове не было. А лучше мне не становилось. Мое внешнее состояние уже давно начинало вызывать определенные подозрения. Мы поняли, что пришло время экономить силы. Аппетит уже давно был ни к черту, приходилось заставлять себя глотать еду, от которой почти сразу же чуть не выворачивало, из-за чего я теперь вешу по-страшному мало.        Моей маме было сложно ухаживать за мной из-за работы, как она говорила, но я понимала, что это не единственная причина. Морально ей было намного сложнее видеть каждый день свою дочь, слабеющую буквально на глазах. Я ее ни в чем не виню, мне наоборот хотелось бы, чтобы она видела меня как можно реже. Мне было больно видеть страдания на ее лице. Она не говорила, но по глазам читалось, что ей хотелось отдать буквально всё, чтобы забрать все мои страдания себе. Я хотела поддерживать свой веселый вид, шутя да посмеиваясь над своим же видом в зеркале, словно все на самом деле не настолько плохо, как кажется. Но пришлось бросить это после того, как из раза в раз мой смех сопровождался сильным свистом, переходящим в приступ кашля с кровью, временами и гноем. Я знала, что когда мама бегает на кухню за салфетками, она успевает немного поплакать, чтобы не расплакаться прямо передо мной.        Маме было больно находиться рядом со мной, но она не отказывалась посещать меня каждую свободную минуту, что и делала, когда была возможность. Все остальное время со мной был Минхек, постепенно вовсе переселяясь ко мне в квартиру, чтобы иметь возможность в любое время суток подскочить и помочь. Я наблюдала на его лице не меньшие страдания, когда он относил меня в ванну и чувствовал всей поверхностью своего тела выпирающие кости, когда просыпался ночью от страшного кашля в соседней комнате, каждый раз боясь, что один из вздохов может стать последним. Мы оба чувствовали, что за короткое время, проведенное вместе, стали относиться друг к другу теплее, чем хотели изначально.       Но какой бы заботой я не была окружена, время было неподвластно никому, поэтому оно неумолимо двигалось, ровно как и болезнь, ускоряясь все сильнее. Иногда создавалось впечатление, что за один день уходили сразу несколько, сокращая срок моей жизни в геометрической прогрессии. В такие дни все симптомы словно усиливались, желая добить меня как можно скорее.        Это не могло не пугать меня с каждым днем все больше и больше, поэтому однажды я собралась с духом и хотела честно признаться к Минхёку в чувствах и переживаниях, но, стоило мне заикнуться об этом, как парень быстро накрыл мои губы своими и ответил так ясно, как никогда не получилось бы выразить словами. И пока он поддерживал меня на пути в ванную, чтобы я смогла немного привести себя в порядок, мне на затворках памяти навсегда отпечаталось его лицо. Уставший взгляд, но до того спокойный и теплый, словно ничего не происходит и ничего нас не поджидает плохого. Мое сердце не могло определиться: стучать ли ему чаще от чувств и переживаний или же успокоиться и утонуть в этом омуте, закрыть глаза и раствориться.       Но получалось не слишком хорошо в силу того, что переживания с каждым днем набирали обороты, а мои жизненные силы были подобны закату. Меня все больше поглощала тьма. Под глазами давным-давно пролегли глубочайшие мешки, кожа стала сильнее облегать кости, а ее цвет все больше напоминал о моем страшном недуге. Но не взирая на это, я все еще продолжала улыбаться по утрам и правда старалась смеяться над шутками, когда Минхёк пытался вытянуть из меня искреннюю улыбку, а не эту, натянутую, что стала для меня уже привычной. Но даже без его шуток тепло, исходящее от моего сердца, доходило до моих губ, заставляя их края слегка приподниматься в утешающем жесте по отношению к пареньку. Это было едва заметно, но от меня большего и не просили.       Пока однажды утром почувствовала, что силы резко пропали, а я стала заходиться в сильном кашле, чуть не захлебываясь в собственной крови. Можно было бы назвать приступы для меня уже привычным делом, но разве к такому можно привыкнуть? Только этот приступ был самым сильным из всех прошлых. У меня не удавалось нормально перевернуться, чтобы не захлебнуться.       В этот момент Минхёк, резко проснувшись, подскочил и подбежал к моей кровати, захватив попутно платок с тумбочки. Страх ударил ему по голове, напрочь прогнав остатки сонливости. В его глазах читался чистейший, неприкрытый страх. И он передавался мне. Парень аккуратно, нежно приподнял меня и помог сесть, приставляя ко рту платок, чтобы я могла выплюнуть накопившуюся кровь. Мин, все еще поддерживая меня, осторожно залез на кровать и оперся о стену спиной, прижав меня к себе и положив голову к себе на грудь, чтобы было удобнее откашливать. Он прислонился губами к моей макушке и обвил одной рукой мою талию, размеренно дыша. Но даже, если внешне у него получилось скрыть свое переживание, то бешеный стук сердца скрыть было невозможно. Я на секунду опустила глаза на свои руки, которые сама же не могла поднять: они отказывали слушаться. Можно быть и дураком, но понять, что это будут мои последние часы.       Во всей квартире установилась мертвая тишина, когда страшный приступ закончился. Но не было тишины для меня, потому что в моих ушах стоял собственный бешеный стук сердца. Каждый вздох сопровождался громким хрипом, режущим как слух, так и сами легкие. Они приносили мне нестерпимую боль, слезы лились ручьем. Когда на руку Минхека упали первые слезы, он легко развернул меня к себе, словно я весила не больше куклы, и крепко прижал к себе, гладя по голове и шепча ласковые слова на ухо. Спустя минуту мою макушку окропили несколько соленых капель. Минхёк тоже не смог сдержать слез.       — Мин…       — Да, что такое? — Сложно было понять, кто из нас болен, если определять только по голосу. Парень хрипел так же, как и я, но от эмоций, стоящих в горле.       — Живи счастливо…пожалуйста?       — С тобой буду, — он поцеловал мою макушку, слегка тормоша волосы своим дыханием. — И тебе помогу стать счастливее всех.       — Нет, Мин. И ты это… знаешь, — способность говорить ускользала все сильнее вместе с остатками сил.       — Очень даже ошибаешься. Ты будешь жить до самой старости рядом со мной, — на последнем слове его голос и все тело стало отдавать крупной дрожью, что не осталось без моего внимания. Но у меня не было сил его ругать за наглую ложь. Мне надо было сделать кое-что поважнее.       — Спасибо, — все так же еле слышно я сказала это, попытавшись в последний раз слегка сжать дрожащую ладонь, что уже долго время пыталась согреть мою, уже по-мертвецки холодную. Чувствуя, что это наши последние мгновения, я постаралась как можно больше сконцентрироваться на своем действии, вложив в него буквально всю себя. Мин почувствовал, как мои пальцы напряглись, пытаясь сжать его ладонь и ответил тем же, сжав мою. На голову все сильнее стали падать горячие слезы, почти обжигающие мою кожу, наверное. Не знаю, я уже почти их не чувствовала.       — Не говори это! Мы еще не прощаемся!       Но эти слова уже не дошли до меня, потому что черная пелена заволокла глаза, тело обмякло раз и навсегда. Теперь тишина стала в буквальном смысле мертвой.       Минхёк замер, почувствовав, как мое тело стало слишком расслабленным, а рука перестала пытаться сжать ладонь.       Давящая темнота вскоре отступила, разрешив мне наблюдать за всем со стороны. И так я выглядела гораздо хуже, нежели когда сама смотрелась в зеркало, подбадривая себя, что совсем скоро силы вернутся и вновь вернут мне былой вид. Тогда я была похожа на труп, но теперь уже стала им. Теперь уже не было никаких сомнений, что это действительно так.       Спустя секунду комнату заполнил полукрик-полустон, когда отрицать факт моего ухода стало невозможно. Минхёк стал еще крепче прижимать мое уже бездыханное тело, словно хотел вернуть меня или…уйти за мной. Человеческий разум — загадочная вещь. Никто из нас не думал, что эта история затянется, а он станет той опорой, которую я так долго искала. Если так задуматься, будь я здоровой, смогли бы мы стать счастливыми? Вместе? Или раздельно? В районе сердца будто бы что-то ёкнуло, но на деле было нечему ёкать. Без тела я ощущала совершенное спокойствие. Это были фантомные боли. Память, которая еще сохранилась об эмоциях, которые заставляют сердце болезненно сжиматься, вынырнули где-то из подкорки сознания, но так же быстро угасла. Больше нечему сжиматься. Больше нечему волноваться и не о чем.       С того момента прошло уже 2 года, я все так же сверху наблюдаю за всем происходящим внизу, не имея возможности взаимодействовать с Мином, как бы сильно этого не хотела. Мне известно все, что происходило в его жизни после того, как я покинула его. Он изменился, но отнюдь не в лучшую сторону. За все это время никто так и не смог сблизиться с ним, даже с друзьями было крайне туго, что уж говорить о личной жизни, ведь он даже не хотел ни на кого смотреть. Его былая улыбка появлялась и без того редко, и первое время нашего общения я тоже ее ни разу не видела. Но теперь она вовсе бесследно пропала, словно Минхёк просто разучился это делать. Я часто видела, как он множество раз ни с того ни с сего подрывался с места и уезжал туда, где мы когда-то вместе проводили время, закрывал глаза и мысленно возвращался в те воспоминания, пока по щеке могла скатываться мелкая слезинка. Несколько раз после таких порывов хоть какие-то друзья звонили в скорую помощь и практически возвращали с того света. Раньше Мин говорил, что ему «повезло», когда рассказывал про рак, лечение и то, что он смог выздороветь. После моей смерти мнение у него резко изменилось. Он устал, что за свою недолго прожитую жизнь ему пришлось столько раз столкнуться с потерей близких/знакомых. Каждый из них забрал частичку сердца, не в состоянии отдать что-то взамен кроме зияющей дыры и молчаливой темноты.        На его долю, определенно, пало слишком много испытаний по жизни, и неизвестно, кто решает и каков будет приговор — справился он с ними или нет. Неизвестно и что ждет его дальше.       И сегодня его действия явно не предвещали ничего хорошего: он решил пойти на работу через мост, на котором произошло одно из самых приятных наших воспоминаний. Этот путь был гораздо дольше, чем другой, привычный для него, но воспоминания важнее времени.       Грустный взгляд был направлен на воду, что сегодня бурлила сильнее обычного. Раньше меня всегда завораживал ее вид, и Мин об этом помнит до сих пор.       Водная стихия самая чарующая для меня. В ней мне становилось спокойнее, вода словно убаюкивала и забирала все мои проблемы и переживания себе, оставляя на их месте умиротворение и приятную пустоту в голове. Но в ней таилась и опасность, ведь стоит ей разбушеваться и утонут не только проблемы, но и ты вместе с ними. Я бы предпочла такую смерть.       Внезапно Мин остановился, пустым взглядом уставившись на беспокойные волны, словно ища в них что-то. На мосту не было людей, только куча машин за забором, разъезжающих по своим делам. Но Минхёку было все равно на окружающий мир и на то, что он опоздал на работу уже на полчаса. Его завороженный взгляд был направлен на чарующую синюю воду. Вдруг он стал доставать ручку из глубин пиджака, не моргая смотря на всплески волн. Парень протянул руку и медленно разжал пальцы, наблюдая за и так небольшим пятном, стремительно становившимся меньше, пока оно не пропало, поглощенное жадными волнами. Прошла минута, прежде чем Мин снова запустил руку в недры пиджака, выудив оттуда телефон, на экране которого горели сообщения от разгневанного начальника. И он тоже пошел ко дну вместе с ручкой. Тем временем минули уже три минуты. Минхёк явно что-то обдумывал. И с самого начала уже было совершенно ясно, что именно. Но я сохраняла спокойствие, ведь помочь уже не получится. Мой крик никогда не достигнет его ушей, а хрупкие руки пройдут сквозь его тело. Но и моя душа без телесной оболочки переживала все события не так, как при жизни. Эмоции были, но явно притуплены. Но помимо тревоги во мне теплилось… предвкушение? Смогу ли я скоро с ним встретиться, если он решит шагнуть в бездонную пустоту?       Спустя время он все же начал двигаться, перелезая через заграждения моста все с тем же невозмутимым лицом, по-прежнему задумчиво глядя на неспокойную реку. Его карие, но потерявшие свой былой блеск глаза медленно закрылись, легкие последний раз вдохнули воздух, прежде чем пальцы, которые некогда были для меня столь теплыми и ласковыми, наконец разомкнулись. Сзади него неистово сигналили машины, а один неравнодушный водитель все-таки остановил машину, крича что есть сил, лишь бы достучаться до глупого парнишки. И он успел подбежать, схватить за капюшон куртки, когда Минхен просто расслабился и пустился вниз, выскользнув из верхней одежды. Тело медленно наклонилось, мчась стрелой к поверхности воды. Я наблюдала со стороны и впервые за долгое время почти по-настоящему почувствовала, как болит мое остановившееся сердце. Но Минхёк теперь уже спокойно погружался на дно, выпуская весь оставшийся воздух, позволяя воде заполнять свои легкие. Вскоре лицо наконец расслабилось и стало совершенно спокойным, каким он был при наших первых днях знакомства, позволив воде унести волнующие мысли. Он обрел покой, о котором мечтал с самого начала… нет, с самого конца.