***
Ослепительный свет вспыхивал лишь на секунду, отражаясь безумными пляшущими огоньками в твоих глазах, мгновенно потухая. Я просил тебя не отворачиваться от едва видимой дороги, заслоняемой пеленой хаотично бьющегося об лобовое стекло дождя. Мы были в каком-то поле, но я не был уверен из-за резко опустившейся, словно тёмное покрывало, темноты. – Харрисон, – мой голос дрожал, и ты слышал это, – прошу тебя, – я не оставлял попыток уговорить тебя хотя бы немного сбавить скорость, но ты лишь в сотый раз повторял одну и ту же фразу, как на заевшей пластинке, а я верил тебе. Я просто не мог не верить. Я не мог не доверять. «Всё будет хорошо». Свист ветра, доносящийся из едва приоткрытого бокового окна со стороны водителя резал слух; я каждый раз вздрагивал, слыша оглушительные, до смерти пугающие раскаты грома, не предвещающие ничего хорошего. Ты всё-таки решил закрыть окно, и мне стало немного легче, но скорость ты так и не сбавил. Мои нервы были на пределе, моё тело дрожало и я не мог унять эту дрожь. Ты так хотел, чтобы мы скорее оказались дома, потому что просто не мог выносить страха в моих глазах. Нам оставалось около 30 минут пути. Всего лишь 30 минут. Я уже представлял, как мы приедем, насквозь промокнем, пока будем бежать от машины до твоего дома, который не так давно стал нашим. Ты непременно первым отправишь меня в душ, ведь ты не допустишь, чтобы я заболел. Когда я выйду, на столике уже будет дымиться большая чашка так сильно мною любимого горячего шоколада, а на диване будешь ждать ты и твои тёплые объятия. – Почти приехали, – твоя рука осторожно касается моего колена, сжимая, и я чувствую тепло твоей ладони, словно ты – источник солнечного света, который щедро делится своим бесконечным теплом. Я наконец-то искренне улыбаюсь первый раз за весь путь. – Харрисон! Собственный крик звоном отдаётся в ушах точно так же, как и скрип шин по мокрому асфальту. Я чувствую, как машину заносит, ведь ты не заметил поворота. Я успел увидеть твой испуганный взгляд, в котором промелькнула злоба или даже разочарование. Как будто ты за одну долю секунды успел оценить потери, которые принесёт твоя оплошность, знал, что будет дальше, и был зол не то на саму природу, не то на себя. Это последнее, что я увидел чётко и ясно, и успел запечатлеть в своей памяти перед погружением в безумный мрак. Больше не было ни криков, ни свиста ветра, ничего. Только едва различимый писк в ушах, напоминавший звук тишины или пустоты. Как будто кто-то выключил громкость у всего мира. Мощный удар. Я почувствовал острую боль в позвоночнике, заставившую затаить дыхание. Я не мог ни вздохнуть ни пошевелиться, да и не хотелось, словно потребность в этом мгновенно отпала. В голове было что-то похожее на очень качественный психоделический фильм, после которого ты не можешь понять, где находишься и что с тобой происходит. Оказывается, мои глаза были закрыты. Единственное, что я чётко понимал – это то, что я могу увидеть, открыв их. И, Господь свидетель, лучше бы я этого не делал. Глаза были залиты пеленой крови, перемешанной со слезами, но твой образ я увидел, хоть и ненадолго. Кричу твоё имя, не знаю, насколько громко, ведь своего голоса я тоже не слышал. Окровавленное лицо и обездвиженная грудь. Я не вижу твоего дыхания, я не вижу твоих ясных глаз. Пожалуйста. Уже не вижу и не чувствую твою руку на моём колене. Пожалуйста, умоляю. Ещё доля секунды и передо мной только темнота.***
Непонятный механический писк, боль в голове и затуманенное сознание. Я никак не мог заставить себя открыть глаза, хотя слышал едва различимые голоса. Тело было словно каменное и желание сделать хоть какое-то движение пропадало после первой же попытки сдвинуть невероятно тяжёлую в этот момент конечность. Все таки заставляю себя разлепить веки, и в глаза бьёт ослепительно яркий свет. Больница. Мягкий голос отца, обрадованного тем, что я очнулся, заставляет слабо улыбнуться. – Привет, боец. Как себя чувствуешь? В горле пересохло и каждое слово даётся с трудом. Наверное, я пролежал без сознания довольно долго. Опускаю взгляд. С ним рядом стоят Айрис, Циско и Кейтлин, но никто не говорит ни слова и лишь снисходительно улыбаются, когда мой взгляд останавливается на ком-то из них. Что с их лицами? Почему я вижу на них жалость? Минута. – Как он? С ним всё в порядке? Конечно же все знают, о ком я говорю, но в ответ тишина. – Отец? Ребята? Где Харрисон? Его уже выписали? Сколько прошло времени? Сорок. – Барри… – тон голоса изменился, а взгляд опущен. Циско отводит взгляд не то стеклянных, не то уставших глаз. Наверное, он просто всю ночь просидел в больнице. Снова тишина. – Пап, почему ты молчишь? Он ведь в порядке? Я знаю ответ, знаю, каким он будет, ведь ты мне обещал, Харрисон, ты обещал. Десять. – Барри, пожалуйста, успокойся, прошу тебя, - ладонь отца сжимает мою ладонь. Зачем? Все в порядке, я знаю, что все хорошо. Сейчас все засмеются, я скажу, какая это была отвратительная шутка, и в двери палаты зайдешь ты, одарив меня своим заботливым взглядом. – Пап?... – Барри… – долгая пауза, за время которой я слышал только удары собственного сердца, заглушающие даже писк больничных приборов, – он погиб. Пять. Поднимаю взгляд на Кейтлин. Ее глаза такие же стекляные. Нет, никто из них не просидел всю ночь в больнице. Это не взгляд уставших глаз. Это взгляд проплаканных глаз. – Врачи не смогли его спасти, Барри. Похороны через три дня. Секунда. Когда я кричал, ты прогонял прочь все мои страхи. Крепко держал мою руку, сжимая её до боли в пальцах. Защищал от всего мира, освещая его беспросветную темноту своей тёплой улыбкой. В твоих глазах всегда была надежда, в душе свет, а в горячих ладонях моё бьющееся сердце. Игра закончена. Я больше никогда не почувствую твоих тёплых ладоней, а моё сердце остановилось секунду назад. По щеке катится слеза. Нет, я не хочу кричать и не чувствую подступающей истерики. Я вообще ничего не чувствую. Мой голос охрип. За последние несколько секунд я понял ещё кое-что: – Пап, я... Я не чувствую ног.