Ты станешь моим.

      Ты сидишь. Сидишь и крутишь головой из стороны в сторону, стараясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь повязку. Хотя бы слабый отблеск света. Но вокруг лишь кромешная тьма, это можно заметить по твоему виду. Мне быстро надоедает просто стоять и следить за тобой.       Медленно подхожу к тебе, ты, услышав шаги, пытаешься обернуться и посмотреть кто идет. У тебя не получается. Это понятно, ведь у тебя завязаны глаза и повязку снять ты не можешь, потому что у тебя и руки с ногами тоже связаны. Тьма прекрасна, ведь так? Пока ты во тьме, ты не знаешь, что происходит. Ты в блаженном неведении. Оно всегда спасало тебя, насколько я знаю.       Протягиваю руку и глажу тебя по волосам. Все такие же мягкие. Даже война их не подпортила. Значит подпорчу я. Ты ведь не против? Хотя кто тебя спрашивать-то будет? Ты здесь лишь жалкий пленник, а пленниками можно вертеть как угодно и делать с ними что угодно. Если только не было приказа не трогать его.       Достаю свой любимый кинжал, который когда-то подарил мне мой брат, и прижимаю к твоему горлу. Ты пытаешься не дышать и не двигаться, чтобы не навредить себе. Провожу тонким холодным лезвием по твоей шее. Такая бледная кожа… мне нравится. Рана быстро наполняется капиллярной кровью, которая, собираясь рубиновыми каплями, медленно стекает по твоей шее, вызывая желание слизать ее, почувствовать привкус железа на языке. Алые капли стекают по ключице, спине и плечу. Не видя причин воспротивиться своему желанию, обхожу тебя и встаю спереди, после чего, схватив за волосы, тяну твою голову в сторону и слизываю кровь с раны. Вкусно… Ты еле заметно вздрагиваешь. Уже осознал, кто к тебе пришел или еще нет? Впрочем, в этом нет смысла.       Снимаю повязку с твоих глаз, видя в них страх, в перемешку с любовью. Эта любовь… когда ты уже возненавидишь меня снова? Когда поймешь, что она мне не нужна? Мне не нужна твоя любовь. Она будет лишь мешать нам обоим. Дело даже не в том, что я не могу ответить взаимностью, а в том, что странам нельзя любить, ведь самые близкие могут вмиг стать предателями, сделать тебе больно, убить тебя морально. Убить в тебе душу, сделать из тебя снова ту же бесчувственную сволочь, каким ты был раньше. Сломать тебя. Странам нельзя ломаться, иначе их сразу захватят. Нельзя. Но мы нарушаем этот запрет. Я люблю тебя, ты любишь меня… нет, мы никогда не будем вместе. Нет-нет-нет. Мы же в первые дни друг друга сломаем. Сломаем ссорами, без которых, кажется, наше общение невозможно, сломаем предательством. Причем не важно как именно предадим, расскажем ли другим то, что доверили только друг-другу, изменим ли с кем-то другим. Хотя в своей верности я уверен, а вот в твоей… не очень, если быть честным.       Смотришь мне в глаза и становится не по себе от этого. Кажется, что ты смотришь прямо в душу, переворачивая в ней все, и, может, даже находя там давно запрятанную любовь. Отвожу взгляд, рассматривая стену. Ты не должен узнать о ней. Ты даже не должен любить меня. Мы враги, мы должны ненавидеть. Франциск, прошу, ненавидь, но, наклоняясь к твоему уху, шепчу совершенно другое. — Ты станешь моим. — Ни за что.       Непокорный, но только со мной… перед остальными ты готов сутками махать белым флагом, сдаваясь. Меня бесит это. Как? Как можно быть таким? Уже определись какой ты. От злости, тихо рыкнув, бью тебя кулаком в щеку. Это как пощечина, только жестче. Шокированно рассматриваешь мои глаза, пытаясь разглядеть в них хоть что-то, но в них одна пустота. Или ты стараешься отвлечься от боли? Надеюсь, у тебя там вытекло достаточно крови, чтобы ты захлебнулся к чертям собачьим. В том, что щека была ранена о зубы, я даже не сомневаюсь. Ничего. В конце ты станешь моим. Можешь не сомневаться в этом, дорогой.       Мой взгляд падает на стол. Медленно подхожу к нему, ты пытаешься проследить за мной взглядом, но у тебя это получается не очень хорошо. Беру со стола клеймо с буквой М* и иду к камину, издающему слабый свет, после нагреваю металл в огне. Хорошо разогреть, конечно, не удастся, но этого хватит, чтобы у тебя остался знак. Знак, сделанный мною. Моими руками. Лишь после этого ты станешь моим хоть на долю процента. Я все равно подчиню тебя. Это тебе за то, что стал моим личным безумием. Я люблю и ненавижу одновременно. Настолько, что хочу убить. Хочу сломать. Хочу причинить тебе как можно больше боли. Хочу подчинить.       Вытаскиваю раскаленный металл и снова возвращаюсь к тебе. Ты, разглядев что же находится в моих руках, вздрагиваешь и нервно закусываешь губу. Хватаю тебя за левую руку и прижимаю железо к большому пальцу. По помещению разносится мерзкое шипение, но, вслед за ним, полный боли крик. Этот крик был лучше любой музыки. У тебя прекрасный голос, Франциск. Только вот от противного запаха горелой кожи начинает тошнить. Отнимаю от твоей руки железное клеймо и откидываю его в сторону. — Ну что, как дальше развлечемся?       В ответ лишь тишина… Ничего, я и сам могу придумать, не волнуйся. В следующую секунду уже по-садистски ухмыляюсь собственным мыслям, развязываю тебя и, схватив за руку, довожу до дыбы и небрежно толкаю тебя в нее**. Приземлившись в нее, ты резко выдыхаешь. Слышно, что это падение выбило у тебя воздух из легких. Быстро привязываю твои тонкие запястья, при этом слегка, будто нечаянно, проведя по ним пальцами, так же поступаю с лодыжками и начинаю медленно двигать рычаги. Веревка постепенно натягивается, поднимая тебя вверх. В твоих глазах абсолютная пустота. Выглядишь так, будто тебя это все не касается, но я-то знаю. Я уже выучил тебя наизусть за все то время, что мы были друзьями, а потом и врагами. Но что-то в тебе постоянно неуловимо менялось. Нет, не внешность, скорее поведение. А потом я понял. Менялось твое отношение ко мне. Думаешь, я этого не замечал? А зря, honey***, зря.       Веревки уже подняли тебя и теперь, натягиваясь еще больше, пытаются вывернуть тебе плечи. Слышится громкий хруст и резкий короткий вскрик. Вывих плечевого сустава. Прекрасно. Как раз то, чего я добивался. Довольная улыбка искажает мое лицо. Твое же искажает гримаса боли.       Хватаю кнут со стола и резко, с размаха бью тебя по груди. Судорожно вдыхаешь, но не кричишь. Следующий удар уже сильнее. Ты все еще молчишь. Еще несколько ударов и я, наклоняясь к твоему лицу, шепчу тебе прямо в губы. — Ну же, кричи. Кричи для меня, Франция.       Смотрю в твои глаза и вижу искры. Искры возбуждения. Ты чертов извращенец. Но тебе это подходит. Расстегиваю твою рубашку. На теле видны красные следы. Белая кожа, красные полосы, яркие голубые глаза, в которых видны боль, любовь и возбуждение. Но последнее больше всего вписывалось в эту прекрасную картину.       Чуть отхожу назад и снова бью тебя кнутом по груди. След вмиг краснеет и местами проступает кровь. Бью тебя еще ровно тринадцать раз и откладываю в сторону это чертово недоорудие, склоняясь над тобой и слизывая алые капельки крови. Ты же просто наблюдаешь за мной, ведь у тебя нет возможности двигаться. Ты просто безвольная кукла в моих руках и осознание этого пьянит лучше двух литров рома, но так же, как твоя кровь. В голову приходит немного безумная идея, которую я сразу принимаюсь исполнять. Беру со стола длинный штык и нагреваю его в камине, после чего опять подхожу к тебе и протыкаю левый сосок раскаленным штыком. Теперь ты кричишь. Я ждал. Ждал твоих криков. Кричи для меня, Франц. Кричи. Кричи, срывая голос. Кричи так, чтобы рана на твоей тонкой шее открылась вновь. Кричи так, как хочет кричать твоя душа, когда я в очередной раз бросаю тебе презрительное «Шлюха». Я тебя так называю, но мне ли не знать, что ты, на самом деле, не делишь ни с кем постель из-за любви ко мне? Прости меня, Франциск. Я должен играть эту чертову роль страны. Мы, страны, изначально должны были топтать свои чувства, делать то, что велит король и то, что требует народ. Как думаешь, будем ли когда-нибудь вместе? Не врагами, не друзьями, а парой? Лично я в этом сомневаюсь. Этот мир всегда был против отношений между странами.       Аккуратно, почти нежно вытаскиваю штык из твоей груди и тут же ласково, почти невесомо целую рану. Ты удивленно смотришь на меня, а я лишь усмехаюсь в ответ, отвязываю тебя и вправляю тебе плечевые суставы. Сразу вслед за этим прижимаю тебя к стене и чуть кусаю шею с нераненной стороны. Теперь я понял чего еще я хотел все это время. Я хотел тебя.       Кладу одну руку на твой пах, другой поглаживая бок. Не понимаешь, что происходит? Так даже лучше. Чуть сжимаю ладонь, но тут же убираю ее. Нет, нельзя. Мы же оба мужчины. Нельзя. Но хочу. Хотя разве желание — не грех? Мне часто говорят, что еще парочка грехов — и мне уже обеспечен трон в Аду. Если желание — грех, то остается мне переспать с тобой и трон Ада в моих руках. Если же нет, то это приблизит меня к нему. Но вот… есть ли Ад на самом деле? В последнее время мне все чаще и чаще кажется, что нет. А ты как думаешь? Только вот, имеет ли это все хоть малейшее значение? К черту все. Сегодня я буду делать то, что хочу. Надеюсь, ты тоже этого хочешь. Ну, а если нет, то мне все равно. Я добьюсь своего. Я получу что хочу.       Приникаю к твоим губам. Нежно, робко. Словно в первый раз кого-то целую. Но я и раньше целовался. Просто я первый раз целую тебя. Через несколько секунд отстраняюсь от мягких пухлых губ и провожу по ним языком. Ты вздрагиваешь. Не ожидал чего-то подобного от меня? Ну конечно, вы же все привыкли считать меня черствым садистом, который может только убивать и пытать, наслаждаясь чужими криками и видом крови, искаженным от мук лицом и хрипением, когда голос уже сорван. Наслаждаясь чужой болью. Отчасти это так и вы правы, но ведь я тоже живой, я тоже умею чувствовать что-то, кроме жажды крови! Но вам бесполезно говорить это и доказывать. Живете будто во тьме, не видя друг в друге никого, кроме кровожадных маньяков. Это так глупо, что хоть мышьяк тоннами глотай, лишь бы уйти от вашей тупости.       Аккуратно раздеваю тебя полностью, снимаю с себя ремень и перетягиваю им твои руки. Беру свободный конец ремня и тяну тебя за собой. Привязываю к крюку так, чтобы ты смотрел на стену, оглаживая бедро. — Англия… не надо…       Твой голос дрожит. В нем отчетливо слышится страх. И это возбуждает еще больше. Каждая твоя эмоция прекрасна и за каждую я готов бороться, лишь бы вытащить ее из тебя, но больше всех я обожаю ненависть, искрящуюся в твоих прекрасных голубых глазах, и страх. Они особенно прелестны. Но не бойся. Я постараюсь быть понежнее. Хотя не факт, что буду таким.       Обеими руками обхватываю талию, сжимая ее пальцами. Наверняка от такой хватки останутся следы, но мне не важно. Они будут лишь еще прекраснее смотреться на тебе. Целую спину и кусаю плечо. Раздается недовольное мычание, эхом разносясь по всей комнате. Я лишь усмехаюсь. Мне определенно нравится эта реакция. Подношу к твоему рту пальцы и чуть надавливаю на губы. Ты сразу все понимаешь и послушно берешь пальцы в рот, облизывая их языком, чуть посасывая. Идеальная шлюха. Через некоторое время вытаскиваю пальцы из твоего рта и ставлю тебя в нужную позу, одной рукой отодвигаю левую ягодицу и осторожно вхожу в тебя ими, растягивая узкое колечко мышц. Черт. Хочу быть и нежным, и грубым. Что же из этого выбрать? Точно. Нужно быть как можно грубее. Интересно, ты любишь грубость? Конечно же да. Тебе нельзя иначе. — Ну что, покричишь для меня еще немного, шлюха? — последнее слово произнесено мною явно с омерзением и даже немного с ненавистью. Ты вздрагиваешь от подобного. Тебе неприятно слышать от меня подобное обращение, я это точно знаю. Ты закусываешь губу. Ах, тебе больно осознавать, что я не считаю тебя чем-то большим, чем обычной проституткой? Я лишь усмехаюсь. — Артур, ты же знаешь… — Заткнись. Не знаю и знать не хочу.       Ты снова открываешь рот, чтобы сказать что-то, но, вместо слов, вырывается лишь крик, когда я вытащил пальцы и резко вошел в тебя. Мне нравится твоя боль. Мне нравятся твои крики. Кричи. Кричи для меня, Франциск. Прошу. Кричи. Дай мне насладиться твоим голосом.       Сразу же начинаю двигаться. Резко, быстро, грубо. Сжимая твои бедра в своих руках настолько сильно, что твоя боль, кажется, передаётся мне. Твои крики разносятся по всему помещению. Ни на миг не останавливаясь, кусаю плечо и шею. По твоим ногам уже стекают капли крови из порванного ануса. Облизываю твою спину, собирая языком вновь выступившие капельки уже чуть запекшейся крови. Слишком много алого на тебе. Одной рукой хватаю тебя за волосы, оттягивая назад. Твоя шея изогнулась настолько, что рана на ней снова открылась. Тебе сейчас явно больно, но я даже не собираюсь останавливаться. Целую твои мягкие, пухлые губы, облизывая их. Так проходят около десяти минут, после чего я кончаю в тебя и, немного поглаживаю твой член, из-за чего ты тоже кончаешь с громким стоном, сжимая меня внутри, ведь я из тебя все еще не вышел. Я и не заметил, как твои крики превратились в стоны.       Медленно выхожу из тебя, скорее из нежелания покидать горячие облегающие стенки, чем из страха причинить тебе боль. Ты так же медленно опускаешься вниз, на колени, по твоим щекам текут слезы, которые я бережно собираю губами, чуть приподняв твое лицо. Сейчас ты поистине прекрасен. — Ты все равно станешь моим, Франциск, — твердо говорю я тебе в губы. — Я и так уже твой, Артур.

Эта история заканчивается именно так, как и должна. Поцелуем. Нежным, трепетным. Будто ничего и не было только что. Будто Франция все простил… Но только почему лишь «будто»?..