Красная ромашка

      Может быть мы что-то упустили, позабыли? Может быть мы что-то отпустили?..       Обычный весенний день полный солнечных лучей. По теплым и цветущим улицам Сеула на роликах катится парнишка. На его голове ободок с кошачьими ушками и одинокая ромашка в ладони, но нет улыбки на лице; всё в нем грустно, словно в самый дождливый день.       Сегодня утром на его маленькой ладошке появился крест, такой яркий и насыщенный, чёрный. Этот крестик обозначал только одно — погибель соулмейта, и с этого самого момента ты, как правило, становишься никем, отбросом общества; будто бабочка без крыльев, которая больше больше никогда не взлетит. Подобные ему обычно идут работать в клубы или продавать своё тело, ведь нет смысла жить без частицы себя. Так и он сейчас.       Парень сам не замечает, как оказывается у высокого кирпичного дома с разноцветными стеклами и неоновой надписью — «Darken heart». С виду обычное здание, ничем не приметное и не отличающееся от других, не имеющее какой-либо известности. Перед входом стоят двое поджарых мужчин высокого роста и сверху до низу забитых татуировками. Они, судя по всему, исполняли только одну задачу: проверка всех входящих в здание. — Руку, — Скомандовал громкий голос, стоило юноше подойти ко входу. — либо вон отсюда. «Я ведь всё делаю верно, всё будет хорошо.» — Убеждал самого себя парнишка, неловко кусая нижнюю губу и уже более уверенно показывая свои ладошки одному из охранников, после чего всё же получает разрешение войти.       Первый этаж был словно в отеле: стойка администрации с тремя людьми и огромные двери с надписью «Ресторан» поодаль, колонны сверкающие уходящие в вышину здания, будто в облаках пропадая и алый, свойственный зданию, цвет. — З-здравствуйте… — Робко произносит омега, чуть перекатываясь с носочка на пятки и вновь показывает свою левую ладошку, пряча взгляд в пол, будто спасения в нём пытаясь найти. — Я Чимин. — Вам на пятый этаж, комната 3С. — Омега около тридцати лет подает карточку и ладонью указывает в сторону лифта, а в следующую секунду уже кому-то рядом отдает распоряжение предупредить хозяина о новом работнике.       Заходя в приличную по размеру комнату в темных тонах, Чимин тут же падает на кровать и в течение часа просто лежит с закрытыми глазками, изредка делая глубокие вдохи и подавляя желание плакать, кусая щеку изнутри и перебирая тонкие кольца на пальцах, в голове раз за разом прокручивая возможные сценарии жизни при выходе из здания, все они, как ни странно - печальные. На часах ровно три, а за окном тишина: не слышно ни машин, ни чьих-либо голосов. Тихо, как в его опустошенной душе, мир застыл вместе с юношей, этим весенним утром. Казалось, эта тишина продолжалась бы вечно, но неожиданный стук в дверь прервал идеальный момент с последующим открыванием двери. — Итак, — В проходе показался альфа с мятными волосами и бледной словно сахар кожей; следом за ним в комнату ворвался горький запах табака, от чего юноша сморщил носик,но вида не подал. — Я — Мин Юнги, правая рука главы данного заведения. — Делая два больших шага к омеге, мужчина резко хватает холодными пальцами подбородок Чимина и, притягивая к себе, целует грубо, мокро, с привкусом тех же сигарет. — Девственник, но не надолго. Переоденься и жди. — Делает вывод он и бросает на кровать мешок с одеждой, а после делает очередную затяжку и исчезает где-то в коридоре, оставляя смущенного омегу. Сердце уходит в пятки, паника начинает своим приличных размеров молотком бить, всё в голове кричит - "вот и всё, возьмут, здесь и сейчас, последние секунды счастливой жизни. любовь завершилась". Сжимая простыню в ладонях, юноша старается унять желание разрыдаться прямо здесь и сейчас, но понимает - сам пришёл, сам виноват.       Чимин еще пару минут пытался совладать с чувствами, ощупывал собственные губы,горящие и чуть опухшие от поцелуя. Первого, в своей жизни и кажется, последнего.Он должен привыкать к этому. Вскоре юркие, но дрожащие пальцы омежки уже тянулись к оставленному пакетику, поочередно доставая оттуда костюм кролика, колготки в широкую сетку, ободок с ушками. Последним из пакета он выуживает пробку с заячьим хвостом, которая не вызывает у него совершено никакого доверия и лишь отвращение, но к себе или костюму - не ясно. Сердце бьётся так громко, что напоминает стук барабанов в ушах, словно оркестр из одних лишь барабанов. "А чтобы сказала матушка на всё это? А отец? И брат?" - мысль словно заевшая пластинка крутится по кругу, подавляя другую не менее болезненную - "а может шанс есть? Выйду и вернусь домой, и может через года значение сменится...?". Но таких историй нет, делая вывод - юноша продолжает оставаться на месте.       Буквально через полчаса Пак, одетый в принесённый ему наряд, стоял посреди комнаты и всё с ноги на ногу переминался из-за пробки, вызывающей легкий дискомфорт. Тук-тук. То ли сердце, то ли дверь стучит. Неизвестный за дверью заставляет Чимина подскочить от неожиданности, и он даже не сразу замечает неприятное жжение руки как раз в районе креста. Мучительно медленный поворот ручки, а боль в ладони усиливается; от нее парень зубы стискивает и еле слышно поскуливает, сдерживая рвущиеся наружу слезы, которые ужепредательски стекают по щекам. Уверенные шаги под глухой стук каблуков с ударами собственного сердца,четко под каждый удар совершается шаг и перед ним оказывается высокий, плечистый альфа в строгом костюме и черной плетью в ладонях. — Моё имя Чон Чонгук, но ты будешь звать меня хозяин. — Тон мужчины глубокий, властный, немного хрипловатый, такой, которому до дрожи в коленках хотелось подчинятся и делать каждое сказанное действие. — Х-хозяин?.. — Голос дрожит, как и тело, что от одной стали в чужих серых глазах покрывается мурашками.       Чимин растерялся, он вообще не понимает, что происходит, да еще и крест жжется неимоверно, словно скальп снимают без анастезии. Он левую руку в кулак сжимает и робко за спину прячет, сам невольно пятится на ватных ногах, а взгляда поднять выше груди альфы не смеет. В какой-то момент лодыжки упираются в кровать, на что парень испуганно оглядывается назад. Чонгук в три шага пересекает спальню, оказываясь прямо перед Паком и толкает его на шелковую постель, приказывая перевернутся, что парень и делает: осторожно перекладывается на живот, сжимая простынь в руках. — Считай. — Обжигающий, хриплый шепот у уха, не вызывающий никакой любви, лишь сталь в голосе и Чимин вздрагивает, ощущая, как альфа кожаной плетью по спинке медленно, едва касаемо водит.       Первый удар несильный, но крайне неожиданный и потому особенно болезненный, сопровождается звонким криком, а на нежной коже ягодиц в следующую же секунду проявился красный след сопроваждаемый слезой по щеке. Сказать, что Чимин в шоке — промолчать, его словно током ударило, а пальцы до сих от оглушающего шлепка немного подрагивают. Парень вовсе чуть не забывает недавно отданный приказ и, тихо всхлипнув, рваным голосом тянет, выдавая текущие слезы: — Раз!       Следующий удар оказался намного сильнее, у бедного парня слезы потекли из глаз словно водопадом, и он тут же выкрикивает «Два!..», «Три!..». И ещё неизвестно сколько, Чимин не задумывался, не считал, а скорее интуитивно выкрикивая числа по порядку. Все его мысли сосредоточенны на боли, на унижении перед незнакомым человеком и полном потери собственного смысла жизни, на сердце медленно выжигается -"кукла" окружённоедесятком крестов , с этого момента - он никто.       Не сразу замечает, что последующий хлесткий удар не следует. Что уж там, он даже сказать ничего не успевает, как его рот зажимаю, а чужая рука накрывает его запястье с крестом, что всё еще горит, и сжимает. Чимин чувствует мягкие, нежные как прикосновения лучей солнца летним утром поцелуи в затылок, в шею и только неразборчивый шепот да громкий ритм собственного сердца слышит, но всё, что он может, это промычать в чужую ладонь. — Где ж ты был раньше?       Чимин переворачивается на спину и непонимающе смотрит в глаза напротив, но вместо того холода видит лишь теплоту и… облегчение? Переводит взгляд на их все еще переплетенные запястья, на которых вместо рокового креста проявились крылья бабочки — синее у омеги и розовое у альфы. Ему тут же становится легче, словно и не было того тяжкого груза судьбы, и только глупый тихий смех вырывается из его губ, но его тут же ловят другие, сплетая их языки в поцелуе, нежном и трепетном, таком неловком и словно шепчущем о прощении. — Здравствуй, второй я. — Произносят они тихим шепотом в унисон, когда прерываются на глоток воздуха, и тут же возобновляют свой поцелуй, сдержанно улыбаясь.

У каждой печали всегда счастливый конец. У каждой боли всегда прекрасное завершение.