***
Познер хочет принять ванну, и Скриппс встревожено на него смотрит. — Все в порядке, – замечает Поз, – я не собираюсь снова попытаться. Образы той ночи проносятся в голове Скриппса, и, чтобы их отогнать, он закрывает глаза. — Знаю, – лжет он, – но ты ведь не будешь против, если я к тебе присоединюсь, правда? — В ванне? — В ванной комнате. — Чтобы следить, – это обвинение. — Нет, – снова врет Скриппс, – чтобы поговорить с тобой. Познер пожимает плечами, и Скриппс, приняв это за согласие, идет наполнить ванну. Ванная комната находится в глубине, в дальней части квартиры, к ней спускаются три ступеньки. С того рокового дня Скриппс проводил в ней не больше необходимого минимума — принимал душ, брился, да в общем-то, и все. В ванной постоянно холодно, и стены быстро потеют. Скриппс накрывает сидение унитаза и присаживается на него. Шрамы на запястьях Познера чудовищные — воспаленные, багровые, выпуклые. Скриппс отводит взгляд, и Познер осторожно ступает в ванну. Скриппс наблюдает за светом в соседских домах, расплывающимся в мутном окне. Познер медленно погружается в воду, рассекая ее вокруг себя, и со свистом втягивает в себя воздух, когда вода касается затянувшихся ран. Скриппс смотрит, как светлая макушка скрывается под водой, и снова гонит из головы те воспоминания. Он следит, как Познер аккуратно кладет свои очки на край ванны, и улыбается. Оба молчат, пока Познер не протягивает Скриппсу губку, будто оливковую ветвь, и не просит: — Потрешь мне спинку? — Конечно. Скриппс опускается на колени около ванны, берет губку и нежно — так нежно, будто мог бы стереть Познера, если не будет осторожным — начинает намыливать спину Дэвида. И это очень красивая спина. Он всегда так думал. Ну, может, не в школе, но с той ночи в Оксфорде… Да. Скриппс тянется вверх и мягко целует Познера в плечо. Поз почти улыбается, на его губах играет едва заметный намек на улыбку. Скриппс широко улыбается в ответ, желая принять все, что Поз может сейчас предложить. Он поднимается, чтобы подать Дэвиду халат, новый, потому что старый пахнет больницей, а Скриппс не хочет, чтобы этот всюду проникающий запах был у него в доме. Он обернул бы халат вокруг Познера, заключил бы того в краткое объятие, но Поз не дает ему такой возможности — просто сам берет халат и заворачивается в него. Скриппс пожимает плечами и отворачивается, чтобы спустить воду из ванны.***
Разумеется, на то была сотня причин. В ту весну Познер потерял работу, попал под сокращение штата. Он подрабатывал то тут, то там, но так и не нашел ничего постоянного. Время, проведенное дома, превратило его в гиперактивную домохозяйку, так что, когда Скриппс возвращался домой, его ожидала вкусно приготовленная еда, свежевыстиранная и выглаженная кипа одежды, зато он был не в состоянии найти хоть одну чертову вещь там, где ее оставил. Потом, в конце лета, умер Познер–старший. Несмотря на то, что Поз и его родители не стали совсем чужими, все же они находились не в лучших отношениях. И Скриппс понимает почему, но по-прежнему считает очень несправедливым, что Познеру не дали права голоса при организации похорон его отца. Скриппс сидел в задних рядах синагоги и старался выглядеть незаметным, не смотреть на гроб, а, наоборот, не отводить взгляда от светловолосой фигуры с прямой спиной и сухими глазами в первом ряду. После похорон началась неделя шив`ы*, и Скриппс из уважения к семье Познера, которой он все равно особо не нравился, держался подальше от дома Познеров и доверил Поза их заботе. Позже, конечно, он пнул бы себя за это, потому что, будь он рядом, возможно, смог бы оказать Позу большую поддержку, или увидеть тревожные знаки, или хоть что-то… И хотя смерть отца стала большим потрясением для и так уже неустойчивого психического состояния Познера, Скриппс думает, что вести о Локвуде подтолкнули того за край. Познер узнал первым, когда однажды ночью поднял трубку и поговорил с матерью Скриппса, а та, вроде, столкнулась в магазине с матерью Тиммса. Зачем мамы делают это, всегда задавался вопросам Скриппс. Вот вы уже десять лет как уехали из чертова города, а ваши мамы до сих пор сплетничают на перекрестках. К тому времени Тиммс уже был женат и обзавелся ребенком. Мать Тиммса обмолвилась о печальных новостях про Локвуда, а мама Скриппса уже рассказала им. Позже Дон сообщил Дейкину, но это уже не так важно. Познер передал трубку Скриппсу и ушел в гостиную, где его нашел Дон только несколько минут спустя. — Бедный, бедный Джеймс, – произнес Поз. Скриппсу потребовалось мгновение, чтобы понять, кого тот имел в виду. Даже сейчас он редко может подумать о ком-то из парней и даже о себе, обращаясь не по фамилии. Он редко называет себя в мыслях как-то иначе, чем «Скриппс», и с Познером то же самое. Конечно, если он с кем-то разговаривает о Познере, то называет его «Дэвид», потому что по-другому выглядело бы глупо, но все же в его собственной голове он всегда Познер или Поз. — Да, – сказал Скриппс, присаживаясь рядом с Дэвидом, – ужасно, что так случилось. — Особенно, когда мы даже не на войне, – ответил Познер. — Да уж, – заметил Дон и рассудил, что на этом тема исчерпана. Хотя, очевидно, мысль застряла в голове Познера.***
Первая неделя из тех, что Познер находился в больнице, была самой ужасной. Скриппсу приходилось ходить на работу. Ему платили по часам, и отгулы по чрезвычайным обстоятельствам, очевидно, не распространялись на гомосексуального партнера, не важно, была ли у вас ипотека на двоих или нет. Они не были ближайшими родственниками, поэтому все, что он мог получить, — неоплачиваемые выходные, а они не могли себе этого позволить. Поэтому он продирался сквозь рабочие будни, каждую ночь на автопилоте возвращаясь в холодную темную квартиру. Он существовал на тостах, сделанных, в лучшем случае, в выходные из заплесневелого хлеба, и чае, на который научился полагаться еще в университете, и почему-то так и не отказался от этой привычки. В больницу он приезжал так часто, как мог. Один раз он приехал слишком поздно, и в палату его не пустили. Однажды он приехал слишком рано, до того как пациентов подготовили для приема посетителей, и был встревожен, глядя, как какой-то старик обмочился прямо в инвалидном кресле. В тот вечер, из-за того, что ему пришлось оставить Познера в этом месте, сердце Скриппса разрывалось, но выбора не было. Он понял, что в действительности ни у кого из них не было особого выбора хоть в чем-то. Ежедневно Познер встречался с психиатром. Ему он не нравился, но и в прикреплении к психиатру не было альтернативы. Он бы мог подождать, когда освободится другой, но на это могли уйти недели, и пришлось бы отложить выписку из больницы, а этого никто из них не хотел. Конечно, они бы могли обратиться к частному специалисту, но откуда бы взяться деньгам. Познер ухмыльнулся и смирился, а Скриппс дома рано по утрам в одиночестве впадал в отчаяние. Дико, но Познер был единственным, кто интересовался, как дела у Скриппса. Все вокруг — его мать, мать Познера, пара коллег — начинали разговор с сочувственного «как там Дэвид?» Познер был единственным, кто на самом деле спрашивал, как себя чувствует Скриппс. И Поз был единственным, с кем Дон не мог быть честен. Кому угодно он бы мог поведать правду. «Я будто исчезаю, – сказал бы он, – я будто стою на краю высокого крутого обрыва и жду, когда мои ноги оторвутся от земли. И хуже всего, что Познер уже внизу, разбился о камни, и, черт возьми, я ничего не могу с этим поделать». Только никто не спрашивал. Поэтому Скриппсу оставалось только нацеплять на лицо улыбку и говорить Познеру, что с ним все в порядке. По большей части так оно и было. Иногда. Пока он не начинал слишком много размышлять.***
Скриппс тоже принимает ванну, пытаясь заново к ней привыкнуть. После нее он мягко крадется по коридору к спальне. Познер уже в кровати; ссутулившись над книгой, он выглядит как пятилетний ребенок, а не мужчина, которому почти двадцать восемь. Нежно ему улыбнувшись, Скриппс идет выключать камин. В квартире нет центрального отопления, поэтому здесь почти всегда холодно. Еще одна вещь, по которой Скриппс по-настоящему скучал — согреваться о другого человека, лежащего в постели рядом с ним. К тому же кровать кажется до нелепости огромной, когда он в ней один. С тех пор, как Познер принял ванну, Скриппс не прикасался к нему весь вечер. Почему-то он боялся, что сделает что-то неправильно, причинит Познеру боль или разозлит его — обоих вариантов он хотел бы избегать лет сто или около того. Вместо этого они разговаривают. Познер лежит на спине, уставившись в потолок, Скриппс — на боку и внимательно смотрит на Дэвида. Они болтают, а потом Скриппс выключает свет и слушает, как дыхание Познера замедляется и он спокойно засыпает. Только ранним утром Скриппс, наконец, осмеливается придвинуться ближе к своему парню. Замерзнув и очнувшись от беспокойного сна, он перемещается ближе и обнимает Познера. Одну руку он кладет ему на бедро, вторую — под подушку, под обе их головы, коленями занимает пространство за ногами Познера. Он спит лучше, чем спал за недели.***
Оглядываясь назад, в ту минуту, когда Скриппс закрыл за собой дверь, он должен был понять – что-то произошло. Познер не встретил его у двери поцелуем и дурацким «привет, дорогой». Напротив, в квартире было темно и тихо. В спальне был включен свет, и Скриппс прошел туда, но не нашел там ничего, кроме одежды Познера. Услышав, как в трубах шумит горячая вода, он спустился к ванной — свет горел и там. Хотя оттуда не доносилось ни звука, дверь была заперта. Он позвал Познера, и, не получив ответа, подергал за ручку. Потом снова — и вновь никакого ответа. Где-то глубоко внутри Скриппс знал, что что-то не так, но все же в течение целых пяти минут он просто вежливо стучал в дверь, думая, что Поз всего-навсего заснул в ванне. В конце концов, он плечом толкнул дверь и выломал замок. Он видел, как это делали в кино, и ему всегда было интересно, хватит ли у него на это сил. Это было первой мыслью, когда он оказался внутри. Второй — смотри, глупец, Познер и правда заснул в воде. Третьей… Понимание окатило его, как из ледяного душа: Познер вовсе не спал, скорее, был без сознания, и вокруг было безумно много крови. Скриппс предполагает, что примерно в этот момент он начал кричать.***
Раньше Скриппсу ни разу не приходилось вызывать скорую. В первую очередь, он вытащил Познера из ванной и удостоверился, что тот, по крайней мере, дышит. Потом позвонил в скорую и открыл дверь. Затем полотенцами попытался остановить поток крови из запястий Познера. На ковре оставались пятна, которые, он был уверен, ему никогда не вывести. Смутно он распознал звуки сирен, но впервые понял, что помощь прибыла, только когда кто-то мягко похлопал его по спине. Отзывчивый парамедик вывел его из ванной, и Скриппс в отчаянии пнул стену, потому что он должен был заметить, что происходит. Это было проверкой их отношений, и Скриппс ее с треском провалил. Предполагалось, что он любит и лучше всех знает Познера, а он сумел все это время не замечать знаки. Следующее, что он помнил, как Познера на оранжевых носилках понесли по коридору, а тот слабым голосом протестовал, настаивая, что он в порядке, а все тот же внимательный парамедик велел Скриппсу взять пальто, ключи и поехать с ними. Скриппс сделал, как его просили, залез в машину и обнаружил, что Познер снова потерял сознание. И Дональд не мог ничего сделать, кроме как гладить его лоб и надеяться на лучшее. Когда Поз проснулся в больнице, первые его слова были обращены к Скриппсу, и он сказал: «Прости».***
На второй день после выписки Познера Скриппс боится возвращаться домой с работы. Он хотел бы взять выходной, но опять же не было выбора. Познера он оставил со строгими наставлениями — не покидать квартиру, теплее одеться и звонить ему в офис, если что-то понадобится. По возвращении его встречают долгожданным теплом, и не менее долгожданным поцелуем. Мгновение он медлит, прижимая худое тело Познера к себе. Поз широко ему улыбается, и Скриппс почти забывает, что что-то нарушило их маленькое счастье, пока совершенно случайно не задевает локтем запястье Познера, и тот снова с шумом втягивает воздух. — Ах, черт, прости. — Все хорошо, просто случайность. — Да, – произносит Скриппс, – точно. Он вешает пальто и идет в спальню, чтобы переодеться. Он развешивает рубашку, кладет в стирку брюки и обматывает ремень вокруг ручки шкафа. Только натянув через голову толстовку, он замечает, что Познер стоит в дверном проеме и наблюдает за ним. — Прости, – извиняется Поз, – я просто… В общем, чай почти готов. — Прекрасно, я голодный. Ты в порядке? Сам справился? Поз кивает и поправляет на носу очки. — Все было хорошо. Перестань волноваться. — Я должен, – отвечает Скриппс, не добавляя «иначе, кто будет». Поз пожимает плечами и плетется обратно на кухню, а Скриппс наконец выдыхает, даже не осознавая, что не дышал.***
На четвертый или пятый день, когда Скриппс возвращается домой, до него, наконец, доходит, что он делает только хуже, относясь к Познеру с такой заботой, чем если бы вел себя с ним, как с «нормальным». При таком отношении Скриппс оставляет посыл, что с Познером все еще что-то не так, в то время как они оба хотят, чтобы Поз был здоров. В тот же день, когда Скриппс идет переодеваться, Поз следует за ним и раздевается. Они не занимаются сексом, а больше часа валяются в кровати, обнимаясь и целуясь. Они и раньше так делали, и Скриппс не может поверить, как же сильно он по этому скучал. Спустя неделю после возвращения Познера домой, Скриппс, вернувшись с работы, находит его, сидящим за обеденным столом и что-то стучащим на старой скриппсовской печатной машинке. На вопрос, чем он занимается, Позер широко улыбается. — Я пишу, – отвечает он, – я всегда думал, что мне стоит. Ты всегда говорил, что мне стоит. Ну и, собственно, вот. — Отлично, – отзывается Скриппс. В этот вечер он готовит, оставив Познера за его занятием. Еще неделю спустя, незадолго до Рождества, они почти занимаются сексом. Прошло уже больше двух месяцев. Скриппс не хочет давить или пользоваться ситуацией, но вообще-то инициатива принадлежит Познеру, чему Скриппс только рад. Они прикасаются друг к другу и хихикают, как будто они опять в университете, возвращаются к той первой неловкой возне, только в этот раз без алкоголя и такого сильного волнения. Скриппс с любовью смотрит вниз, на бледное лицо Познера, улыбается и склоняется, чтобы снова его поцеловать, потому что хотел бы делать так вечно, если можно, пожалуйста.***
Дон Скриппс — не поклонник Рождества. «Поэтому хорошо, что Познер — еврей», – зачастую думает он. Познер не особо придерживается и иудаизма, так что Ханука тоже игнорируется. Скриппс рассчитывает, что и это Рождество пройдет так же, особенно учитывая все, что произошло за этот год. Он полагает, что их отсутствие на ежегодном переполохе в доме его матери будет оправдано, и с нетерпением ждет тихого Рождества только для них двоих с Познером, которого, возможно, по такому случаю, даже назовет Дэвидом. Рождество выпадает на воскресенье, поэтому усталый и ждущий выходных Скриппс заканчивает работу днем в пятницу и едет домой. Когда он открывает дверь квартиры, его приветствуют темнота и музыка. Нахмурившись, он развязывает шарф и вешает на крючок. На кухне явно что-то готовят — пахнет грибами. Он вешает пальто и проходит в гостиную. — Счастливого Рождества, - произносит Познер. Скриппс моргает. В комнате темно, только горят огни гирлянды, развешенной на маленькой искусственной елке. По радио играет типично рождественская музыка — старая классика типа Бинга Кросби. В камине пылает огонь. На ковре стоит бутылка вина и два бокала. — Вау! – все, что может вымолвить Скриппс. Поз приглашающе похлопывает по ковру, и Скриппс садится, берет и поднимает бокал. — За твое здоровье, Поз! — И твое! – отвечает Познер. — Ты мог бы и не делать всего этого. — Черт, конечно, мог бы и не делать. Впрочем, очень хотел. Ради тебя. — Ну, спасибо. Это чудно. — Чай скоро будет готов. — Пахнет чудно! — Спасибо. А теперь перестань повторять «чудно». Это не ты! — Ты о чем? — Просто ты… Прекрати относиться ко мне, как будто я вот-вот сломаюсь. Будь тем, кем был раньше. Мне нравился саркастичный, ворчливый Дон. Он вызывал у меня смех. — А теперь я не вызываю? — Это не то, что я имел в виду, совсем не то. Я просто… Дорогой, я в порядке. — Нет, не в порядке, конечно, нет. Да и как ты можешь быть? Это был плохой год, тебе нужно время… — У меня было время. В больнице у меня было полтора месяца, ведь так? — Да, конечно, но… — Я серьезно, – прерывает Поз, – у нас будет отличное Рождество, а потом в новом году я буду искать другую работу, и я собираюсь продолжать писать. И мы просто оставим этот ужасный год позади, хорошо? Скриппсу остается только кивнуть: — Хорошо. Поз улыбается и отпивает немного вина. — Что готовишь? – спрашивает Скриппс. — Ризотто с грибами и шоколадный пудинг-перевертыш. — Ммм, вкуснотища! — О да, – отвечает Познер, – и после него ты меня трахнешь. В притворной скромности он смотрит на Скриппса из-под ресниц, и тот никак не может не рассмеяться, хотя и без ехидства. — Ну что же, – говорит Скриппс, – это же и правда счастливое Рождество! * Шив`a – похоронный обряд в иудаизме, длится семь дней и начинается в тот момент, когда скорбящие уходят с кладбища. В эти дни скорбящим нельзя работать, их освобождают от повседневных забот, чтобы они могли полностью посвятить себя памяти об умершем. Все семь дней (кроме субботы) они не выходят из дома.