Чайки задыхаются

В воздухе, как будто так и надо, застыла чашка с горьким кофе. Тонкая и изящная женская рука с аккуратными ногтями осторожно подхватила ее и сжала, казалось, с огромной силой. Но чашка не треснула, не распалась на мелкие кусочки. Тут все по-другому. Тут сила – это слабость. - И не скучно тебе, Апрель? – задумчиво произнес Ноябрь 11, попивая кофе из своей кружки. Они находились в невесомости, где-то между раем и адом, можно было сказать – нигде. Их просто никуда не приняли. Чернокожая женщина, улыбнувшись с толикой грусти, чуть вздрогнула. Перед ней будто открывались миры с высокими водопадами в горах, ночное небо - по долгу, свежие и прохладные дни с запахом тропической листвы. Она была королевой в своем мире – волшебницей с Черного Острова и заложницей небесных богов. Апрель могла бы быть матерью и любящей женой. У нее было бы изящное имя и красивый дворец со своими тайнами и бесконечными загадками за каждой каменной дверью. - Есть немного, - кивает женщина, отпивая внушительный глоток напитка – чуть морщится, но все же вдыхает манящий аромат кофе. Слышно, как сквозь них проносятся самолеты и даже чайки летают – только не понятно, как живущим-умирающим птицам удается забраться так высоко. - А тебе? - Очень. Он мог бы стать вожаком волчьей стаи. Выходить на охоту каждый день, принимать солнечные ванны, добывать еду для волчат и любимой волчицы. А ночью, как и подобает всем оборотням, уходил бы за горизонт, в ближайший город, переоблачившись высоким и стройным юношей с копной невероятно мягких светлых волос и глазами цвета чистого безоблачного неба. Его бы звали по-другому, уважали бы больше, утопали под волшебными взглядами толпы девиц. Криво и бездушно растворялась бы в ночи его магия – вести двойную жизнь в королевстве Черного Острова было бы в удовольствие. Он бы ничуть не колебался, приходя домой на пушистых тяжелых лапах, и ложась спать рядом с семьей. Липкое солнце пробилось сквозь невесомость. Что-то билось в их несуществующее пространство робкими ударами, но тщетно. Джек Саймон улыбнулся краешком губ. - Как думаешь, мы когда-нибудь выберемся отсюда? Послышался хруст невесомых деревьев, пыль проникала в легкие острой гарью и тошнотой. Где-то в костях заломило, перекосился мир – и стал вверх ногами. Их мир. Их боль. - На земле чайки задыхаются. Кофе допит, губы обожжены едким вкусом горького постоянства. Она положит руку ему на плечо – он просто понимающе посмотрит. До последнего вздоха они будут благодарить кого-то, кто повелевает ими, что он запер двух одиноких-ненужных контракторов в одной удушающей-громкой почти-реальности. Пока небо не разломится надвое.