кудри

Пальцы путаются в кудрях, намокших от крови и слёз. — Прости меня… — шепчет Айзек губами бледными, уже неживыми. — Я обещал показать тебе Париж… Лидия смеётся — нервно, слабо, у неё внутри всё от крика беззвучного разрывается; так себе весенние каникулы. — Я знала, с кем связываюсь, — отвечает она, гладя его по лицу, боясь пошевелиться — потревожить, потому что на коленях засыпает. — Ты обещал, что выживешь… Лидия знает, что не стоит брать трубку, когда на экране незнакомый номер, не американский — чужой. Это в любом случае не предвещает ничего хорошего, но почему-то отвечает — она, что ли, по стае скучает или по смерти на кончиках пальцев. — Привет. Помнишь меня? Он имя не называет, но Лидия инстинктивно пальцами перебирает, будто кудри на указательный накручивая. — Айзек. Она произносит его имя так, что он понимает — не забывает, помнит каждой клеточкой их недопрошлое, которое чужой смертью — как всегда — обрывается. Лидия провожает его до аэропорта, потому что больше никто не хочет в его глазах страшную реальность читать, а Лидия пьёт её до дна и обнимает крепко. Айзек на мгновение кажется, что отпускать не хочет. Айзек тогда ничего не чувствует — думает, что уже и не сможет чувствовать, все номера удаляет, мосты сжигает. Только он и представить не может, что память о нём на том конце света синим пламенем подожгли те, что вроде как друзьями были. Все, кроме Лидии, потому что она память только через боль, а ей боли на две жизни хватает. — Я обещал постараться, — говорит он, хрипит, тёмной кровью дышит, но всё ещё упрямствует. Лидия губами касается лба мраморного — Айзек с каждой секундой слабеет, рябина по венам толчками к сердцу пробивается. Лидия закрывает глаза и целует — его боль делит с солёным привкусом на губах, потому что ровно ничего сделать не может. Лидия летит в Париж, потому что он зовёт, потому что она и правда — тогда, в аэропорту — не хочет отпускать. Между ними было слишком много невысказанного — даже больше, чем у них со Стайлзом. — Не оставляй меня… Просто побудь со мной. — Я буду с тобой, — искажённым эхом отзывается Лидия. Ей видеть, как по крупицам часть души сквозь чужие губы улетучивается, не впервой, но больно так же, даже сильнее. — Куда я от тебя денусь, придурок… У Айзека остаются силы засмеяться, но стон выходит отчётливее, пронзительнее, потому что яд последние сантиметры души захватывает. — Готова к приключениям, Мартин? — спрашивает он, встречая в аэропорту; усмехается так, что Лидии хочется сбить эту усмешку с его лица. — Слышал… ты ещё не замужем. — Прозрачно, Лейхи, — хмыкает Лидия, но улыбается — она и правда скучает по мальчишке с кудряшками, которые слишком быстро наливаются кровью и её слезами. Лидия дышит льдом с его лба, истерзанными губами цепочку поцелуев вырисовывая. Лидия держит его за руку и надеется, что шрамы надолго останутся. Лидия жаждет напоминаний о том, кого бывшая стая странно забывает, а она забыть не может. — Я люблю тебя, Айзек… Не важно, правда или нет, — Лидия говорит, а Айзек жадно слушает и прерывисто выдыхает — в последний раз. Когда Скотт вскользь спрашивает, как там Айзек, Лидия инстинктивно пальцами по столу скребёт, будто светлые кудри перебирает, на указательный накручивая; эти шрамы на ней никогда не заживут.