— Ты веришь в Бога? — А ты нет? Он в каждом из нас, главное, просто в какой-то момент позволить самому себе открыться ему. — Ты романтик, знаешь? — Бог во мне творит любовь ко всем.
На карминовых губах играла вечная улыбка, казалось, она никогда не покидала его лица вместе с грешной ямочкой на щеке. Он искрился, в каждом слове проскальзывала какая-то странная нежность и беззаботность.— Почему ты хмуришься, Лу? — А почему ты улыбаешься? — Потому что я не хочу, чтобы ты грустил.
В крови играли остатки терпкого тёмного рома, оставившего на языке привкус пряностей и сахара, а перед глазами плыли блики, когда он замер и устремил туманный долгий взгляд на Луи. Их разделяла пара метров, которые Гарри преодолел в несколько шагов, хватаясь за его руку и утягивая парня через всю толпу к чёрному выходу, широко улыбаясь и крепко сжимая его пальцы в своих. Грязные волосы, которые он не успел помыть после нескольких дней, наполненных прогулками и танцами в самых грязных клубах Венеции, были закреплены синей банданой, а на подбородке отросла короткая щетина. Луи провёл по ней большим пальцем, когда они вышли на улицу и остановились у фонарного столба с негорящей лампочкой, а узкую улочку освещала лишь неоновая красная вывеска, бросая тени от ресниц на скулы Гарри. Их взгляды пересеклись, а дыхание замерло. Луи бы больше всего хотел сейчас поцеловать Гарри, но лишь поёжился и прижался к его груди, зарываясь носом в футболку, пахнущую одеколоном Гарри и лёгким запахом пота. Он всегда был тёплым, почти горячим. Запах дурманил, Луи нравилось просто дышать им, будь то его одежда или аромат самого тела. Он любил, как пахли его шея и ключицы, на которых частенько был нанесён его любимый парфюм. Горьковато-мускусный, с лёгким оттенком муската и розового масла. Перебирая пальцами тонкую ткань рубашки, Луи слушал его размеренное умиротворяющее сердцебиение, наслаждаясь твёрдостью груди и тем, как руки Гарри обвили его торс, прижимая ближе к себе, ещё ближе, чтобы чувствовать каждую часть тела друг друга, делить тепло на двоих, соединить дыхание прокуренных лёгких. — Я хочу спать, — пробормотал Луи в футболку Гарри, ощущая щекой, как вздымается его грудная клетка из-за тихого хриплого смеха. — Ты всегда хочешь спать, Лу, — ласково ответил Гарри, покачивая парня в объятиях и утыкаясь носом в его макушку. Луи обхватил чужой торс под рубашкой, нежась и умиротворённо мыча. — Да, особенно когда ты обнимаешь меня. Улица пустовала, где-то вдалеке по шоссе проезжали редкие машины. Из клуба доносился знакомый мотив какой-то песни семидесятых, но Луи не мог вспомнить ни её названия, ни исполнителя. Время будто шло мимо них, весь мир существовал вне их маленького купола, где было тепло, пахло перечной мятой из-за жвачки Гарри, сигаретным дымом и вездесущим ароматом желания.— Я чувствую себя снова семнадцатилетним, когда хочется лишь заниматься сексом и постоянно творить безумства. Это всё ты виноват! — он толкнул его в грудь, озаряя всю комнату искрящейся улыбкой и задорным смехом, когда Гарри навалился на него сверху, подминая под себя и щекоча кончиками пальцев его бока под своей задравшейся рубашкой. Луи выглядел в ней так по-домашнему сексуально, буквально утопая в этом мешке ткани на худом миниатюрном теле. — Ничего не знаю, малыш, потому что я чувствую себя рядом с тобой заряженным пистолетом, — промурлыкал Гарри ему в шею, опаляя кожу тёплым дыханием. Луи взорвался в приступе смеха, пиная парня в живот. — Извращенец.
В небе сияли крошечные точки звёзд, а скрывшаяся за клочками облаков луна слабым ореолом освещала собой улицу серо-жёлтым светом. Луи нравился цвет неба — сливово-синий. Словно кто-то по неосторожности разлил баночку чернил. Нежно поцеловав Луи в висок, Гарри прошептал что-то неразборчивое, прежде чем на мгновение отстраниться и сесть на бордюр, утягивая Томлинсона за собой. Луи, как коала, обвил Стайлса конечностями сбоку, сонно бормоча, что так гораздо удобнее, когда тот лёг на холодную брусчатку.— Для чего придумали расстояние? Я бы сдвинул города, чтобы нас не разделяли крепости, чтобы пройти считанные мили, и вот ты попал в другой мирок, где чувствуешь себя так же легко, как дома, но видишь нечто новое, неизведанное. Где люди не пытаются навязать тебе своё мнение, где каждый рад тебя видеть и посылает улыбку. Если бы мы сдвинули города или хотя бы построили больше мостов, Мир бы стал добрее. Луи улыбнулся, задумчиво качая головой и обдумывая слова Гарри. Они лежали на полу, голые, выкуривая один косяк на двоих и переплетая ноги. Стайлс лениво водил по телу Луи от ягодиц до груди, каждый раз задерживаясь на каком-то месте и вырисовывая невидимые узоры на коже холодными кончиками пальцев. — Мир не изменишь, он давно прогнил. — Ты так думаешь? Если мы будем становиться лучше и любить своих ближних, то определённо сделаем его лучше. Хотя бы на малую долю, но Мир будет светлее благодаря нам. Разве не это прекрасно? — Ты слишком добр для этой жалкой вселенной, ты один делаешь наш Мир в сто раз лучше. Особенно меня.
Луи неторопливо целовал его шею, всё больше наваливаясь сверху и ощущая, каким вдруг тяжёлым стало дыхание Гарри, как напрягся его живот и рука на талии Луи сжалась сильнее. — Что такое? — тихо прошептал он, с беспокойством глядя на парня перед собой, не переставая ласково гладить кончиками пальцев его шею. Гарри молчал, смотря в небо невидящим взглядом. Его ресницы дрожали. — Я не хочу уходить, — хриплый полушёпот сорвался с его губ так отчаянно, так больно, что Луи мог буквально чувствовать, как эти слова прожигают в груди Гарри дыру. От беспомощного осознания, непринятия и грусти. — Милый… — он прикрыл глаза, сражаясь с собой, чтобы не заплакать. Минуты спокойствия помогали отвлекаться. — Я не хочу, Лу… Я не хочу, чтобы ты переживал это. Сердце Луи сжалось, отдавая внутри острой пульсирующей болью. Гарри никогда не говорил ему о том, что чувствовал. Всегда менял тему, беззаботно улыбаясь и отмахиваясь. Он пытался убедить себя в том, что проблемы нет, что если не вспоминать о том, что его ждёт, то это волшебным образом обойдёт их стороной. Но он срывался, и если бы не любопытство Луи, то Гарри бы так и не сказал ему о цифре, сумма которой с каждым днём уменьшалась. Год. Ему дали год, а они встретились за полгода. Прошло пять месяцев.— Не надо, чёрт возьми, делать из меня немощного! Я не хочу сидеть неподвижно, боясь о каждом лишнем порыве эмоций. Я устал, Луи! Я хочу прожить хотя бы несколько месяцев так, чтобы не думать о том, что я скоро умру! Мне двадцать четыре, а я никогда не был дальше Лондона и не буду. Нет времени… никакого времени… Он плакал, всё лицо блестело от слёз, а на полу были разбросаны баночки с таблетками. Гарри стоял на коленях, обнимая себя руками, и содрогался от рыданий. Луи чувствовал, что находится рядом с бомбой, готовой в любую секунду взорваться. — Нет, — хрипло выдохнул он, впервые произнеся что-то после того, как сам довёл Гарри до истерики. Он просто напомнил ему о лекарствах, просто пытался помочь. Просто забыл о том, что поступает эгоистично, опекая Гарри. Он просто чертовски боится остаться один. Гарри поднял на него полный пустого и холодного безразличия взгляд. — Ты будешь. Полетели в Венецию, попробуем сбежать от всего и всех, — Луи сел рядом с Гарри, стирая с его щёк дорожки почти высохших слёз. — Обойдём все клубы, будем танцевать, заниматься любовью во всех попавшихся местах. Губы Гарри дрожали, изогнувшись в печальной улыбке. Он прижался лбом ко лбу Луи и просто дышал, считая удары своего умирающего сердца. Они считали вместе.
— Мне всё равно… Луи крепче обнял его, поражаясь, как быстро реальность могла разрушить все их плотины, весь их купол эфемерного счастья. — Я такой эгоист, что позволил тебе полюбить меня, — Гарри достал из заднего кармана джинсов Луи пачку сигарет, дрожащими пальцами прикуривая одну, а затем, не успев выдохнуть дым, прижался губами ко рту Луи. Они дышали на двоих. — Это не тебе решать, родной, — Луи перестал чувствовать асфальт под собой, когда перед глазами мерцали звёзды сквозь сизую дымку. Они пытались отстраниться от всех, сбежать и забыться, но даже в такие моменты умиротворения, когда было особенно хорошо, неизбежная истина пробивалась в их мир, разрушая все построенные ими ограды. — Каждую минуту я чувствую, что любой удар может быть последним, Лу… — его пальцы дрожали, а в глазах отражалось небо. В волосах запутались лучи звёзд. Луи молчал, позволяя Гарри говорить то, что тяжёлым грузом лежало у него на плечах. Луи знал, что сейчас его броня дала трещину. Но уже завтра он проснётся первым и разбудит Луи поцелуями. Он отведёт их в ресторан напротив мотеля и предложит убежать, не заплатив за завтрак. Гарри пытался жить, и Луи понимал. — Хочу всегда ходить с тобой по улицам и обсуждать все оттенки неба, хочу до глубокой старости просыпаться рядом с тобой и понимать, как же я счастлив, — Гарри повернулся набок, чтобы быть лицом к Луи. — Я хочу заниматься с тобой любовью с утра до ночи, не боясь того, что это может быть последний раз. Они целовались на холодной брусчатке, не заботясь о риске быть замеченными. Плотно прижимались друг к другу, пока по щекам текли соленые дорожки скопившейся в уголках глаз влаги. Мотель принял их приглашающей темнотой и прохладой, пока они снимали одежду друг с друга, не отрываясь от горячих влажных губ. Безостановочно касались тёплой кожи, словно их могли в любую секунду разлучить. Руки Луи опирались на грудь Гарри, ощущая под ладонями стук сердца — доказательство, что Гарри ещё жив, что всё это реально. Он двигался медленно, осторожно, оттягивая удовольствие, а пальцы Гарри крепко сжимали его бёдра, направляя. Луи любил смотреть на него, намеренно сжимаясь, вырывая из Гарри тихие задушенные стоны. Он любил напряжение в своём теле, когда седлал Стайлса, любил эту сладкую боль после. Он уснул под успокоившееся дыхание Гарри у него под боком с мыслью, что их будет ждать утром. Когда в глаза ударил свет первых утренних лучей, постель рядом была уже холодна, а на стуле напротив кровати висела рубашка Гарри, которую Луи любил больше всех. Она пахла им лишь пару недель, пока не вобрала в себя запах самого Луи. У Гарри не было мобильного; у Луи не было способов связаться с ним, чтобы попросить новую, чтобы он мог дышать им постоянно. Он даже не знал названия одеколона, которым Стайлс пользовался. Он ушёл, не дождавшись пробуждения Луи, оставив лишь рубашку. И Луи мог бы ненавидеть себя за то, что не смог удержать его, уверить Гарри в том, что в этом не будет добродетели, но во всём Гарри казался ему сочетанием противоречий. Он был для него загадкой, с самого начала и до конца. Луи хотелось бы думать, что над ними всё ещё светят одни звёзды, что они до сих пор дышат одним воздухом, а в душе остался лишь покой. И они оба не одиноки.