За оранжевой дымкой заката

      Отель был почти пуст, толпы туристов наводнили узкую полосу берега, простиравшуюся сразу перед ним, оставив немногочисленных обитателей заброшенного летнего уголка наблюдать за тем, как небо над крышей отеля покроется золотой дымкой, окрасив дорожку вековых кипарисов в ярко оранжевые тона. До ночи оставался всего лишь час – упоительный и чудный час, когда медленно блекнут краски окружающего летнего пейзажа, с неба опускается мрак, бесшумные полосы которого захлестывают выложенную пилястрами стену фасада. Воздух в этот необыкновенный час пахнет совершенно не так, как в ясный и солнечный летний день, он наполняет легкие, позволяя дышать полной грудью, погружая в легкую дремоту, и смыкается, охватывая всего тебя в тесные объятия. Небо матово поблескивает, белоснежные мраморные колонны отеля излучают мягкий перламутровый свет, а тени от них, мрачные, словно коршуны, простираются по аллее. Когда в этот удивительный летний час всматриваешься в сидящего напротив тебя друга, воспоминания прежних лет, словно неповторимые и драгоценные сокровища, окутывают вас с головой, - не забытые, но затянутые прозрачной дымкой на пылящейся полке памяти. Невольно замечаешь, что на знакомом лице лежит легкая тень грусти, а дыхание его в тишине летней ночи кажется необычайно громким.        В тот вечер мы сидели перед отелем, наблюдая за тем, как сумерки опускаются на поблескивающее в просветах между ветвями древних кипарисов море. В крови играло сладостное чувство дурмана, нам был по душе этот мягкий полумрак и неожиданное одиночество, нарушаемое лишь отдаленным, глухим шумом музыки, доносившейся с берега. Нам обеим была по душе знойная и душноватая теплота, она ласкала нас, словно нежная рука, обнимая, наполняя воздух ароматом скрывшихся в темноте цветов. Эта теплота протекала по волосам, касалась рук, гладила ресницы, донося до нас редкие капли недалекого моря. Она, эта теплота, пришла, заглянув прежде в другие города, плескаясь там в фонтанах и опять взмывая в небо, чтобы сейчас оказаться возле нас, наполнив все вокруг немой дымкой дурмана.       Мы пошли по чудесной алее, оставляя позади белеющее на фоне темного неба классическое сооружение нашего отеля, сведшего нас после нескольких лет разлуки. Ты первая заговорила, твой голос в окружавшей нас тишине звучал слишком громко, хотя ты и говорила шепотом: - С чего начать? Ты хочешь, чтобы я поделилась с тобой своей историей, а я не знаю, с чего начать. Образы, многоцветные и черно-белые, яркие и не очень плывут передо мной, томятся во тьме моих воспоминаний живыми или безликими красками. Я знаю, что должна вырвать из этой тьмы хоть один миг, одно мгновение, один образ, чтобы начать, и я не нахожу ничего лучше, чем показать тебе это.       Ты потянулась к своей маленькой сумочке, достав оттуда слегка помятый конверт с множеством марок на нем. Я была уверена, что письмо, находившееся в измятом конверте, ты рассматривала и перечитывала каждый вечер, потому что я знаю, ты относишься к этому редкому типу «винтажных людей», любящих написанные от руки длинные послания. Ты любишь высматривать чернильные точки, слегка склоненные вправо буквы и кривоватые строчки, вдыхая запах слегка пожелтевшей бумаги.       Ты протянула мне конверт и откинулась назад, позволив ветру дразняще играть с твоими коротко остриженными волосами. Я аккуратно, стараясь не измять конверт еще больше, достало находившееся в нем письмо. Оно было написано торопливым и неровным мужским почерком, с каплями чернил на помятой бумаге. Я удивленно взглянула на тебя, но ты закрыла глаза, и. понимая, что сейчас тебе ничего не хочется мне объяснять, я просто принялась читать.       «Знаешь, пока я не встретил тебя…», - выныривая из собственных воспоминаний, прочла первую строчку, - «Пока я не встретил тебя, я всегда сохранял легкомыслие, подавлял свои эмоции, маскируя их молчанием или злобой. Я не желал быть уязвимым. Каждая женщина для меня была лишь забавным существом, погружающим на время в веселую беззаботность. Но ты не принадлежала к их числу. Ты была особенная.       С чего все началось, я не знаю. Ты просто ворвалась в мою тихую гавань, как штурмовая волна. Появилась, словно закрытая книга, потому что я, сколько не пытался прочесть тебя, не понимал твоих поступков, не понимал тебя, твоих глаз, твоей скрытной, удивительной, непредсказуемой души. Я пытался постичь, прочитать тебя, но ты всегда оставалась для меня неразгаданной тайной. Я посвятил тебе целую жизнь. Ты все изменила во мне – и для этого тебе понадобилось всего одно мгновение.        Сейчас уже время потеряло для меня значение, не помню, когда произошла наша первая встреча, вчера или полвека назад, но помню каждый день, проведенный рядом с тобой, когда я не понимал, как далек я был от тебя. Помню, что ты вошла в мою жизнь без стука и звонка, так, как ты потом обычно и делала. Мы просто столкнулись на улице, типичная сцена из фильма, в которой я обернулся и увидел твою упавшую папку и бесконечно множество, исписанных мелким, аккуратным почерком и изрисованных человеческими лицами листов. Ты присела, поспешно собирая свои бумажки, челка заслоняла твое лицо так, что я не мог разглядеть твои черты.       Я уже писал, каким был дикарем, наглым и насмешливым, поэтому, видимо, я не нашел ничего лучше, чем наступить ногой на один из твоих рисунков. Потом я много раз благодарил свои ноги за то, что не унесли меня оттуда прочь в ту же минуту, а мозг за эту бредовую мысль наступить на исписанный тонкими линиями листок. Ты, наконец, подняла голову.        Я присел, на несколько секунд погружаясь в глубину твоих глаз, лаская взглядом смуглую кожу твоих щек, останавливая взгляд на маленькой ямочке чуть ниже твоего глаза. Я соступил с бумаги, успев, однако, вырвать ее у тебя: - Ты, что ли, рисовала? Ты кивнула. Я оттряхнул след от ботинка и протянул тебе листок. - Хорошо получилось, - тут же, испуганный ощущениями внутри себя, я, засунув руки в карманы, пошел прочь.       Я думал о тебе весь день, сидя на дощатом полу моей квартиры, стряхивая пепел с почти докуренной сигареты. Перед глазами все время возникала ты, девушка в темно сером кардигане, выскочившая прямо передо мной из ниоткуда. Стараясь отогнать навязчивые мысли и образы в моей голове, я невидящем взглядом смотрел в угол гостиной. Мысли о тебе не уходили. Я чувствовал себя как эгоистичный ребенок, которому нужна именно эта игрушка. Тогда я не знал, что никто другой в целом мире не способен вызвать во мне эту простейшую химическую реакцию, кроме тебя. Только потом, углубившись в твою тьму, я понял, в какую западню попал.       Мы встретились снова. Я узнал твой ежик на затылке, когда ты стояла лицом к загадочно улыбающейся женщине, смотрящей прямо через тебя с потускневшего полотна Леонардо. По моему телу пробежало что-то теплое, я приблизился к тебе с другой стороны, наблюдая за твоим безмятежно-счастливым лицом, не замечающим ничего вокруг. Я хотел услышать звук твоего голоса, хоть одно слово. «Кто ты? Как тебя зовут?». Я помню каждую мелочь, связанную с тобой. Каждый пустяк. О, какую власть ты обрела надо мной. Я рассказываю тебе все это, чтобы ты поняла, что даже после стольких лет, ты прочно засела в моем некогда черством сердце и не желаешь покидать его.        Была ли наша встреча случайной? Не знаю. Но после встречи с тобой я поверил в судьбу. И я ринулся в нее, сломя голову, словно в бездонную пропасть. Помнишь, как ты рисовала меня? Ты с неистовым усердием проводила по листу быстрые штрихи, я знаю, ты помнишь процесс. Но помнишь ли введение?       Мы сидели в твоей мастерской, найдя в твоем неуемном беспорядке кусочек чистого пространства. Я с неотступным вниманием следил за каждым твоим движением, я сопровождал каждое из них неслышным биением сердца, а ты всего лишь бросала на меня беглый взгляд в одну из миллионных отстукиваемых им секунд. - Как бы ты меня нарисовала? – я нарушил затянувшееся молчание вопросом, интересовавшим меня с нашей первой встречи.       Ты фыркнула, с насмешкой произнеся: «Обнаженным, конечно же». Я знал, что ты издеваешься, но встал, положил на стул галстук, и расстегнул все пуговицы на рубашке. - Ограничимся этим, иначе я не смогу потом не перед кем похвастаться собственным портретом, - я уселся в кожаное кресло, - ну как тебе, господин художник? Ты снова посмотрела на меня с пренебрежением, но произнесла: - Выпрямись и не запрокидывай голову. Ты выглядишь глупо. И повернись чуть ко мне.       А помнишь, как проторчал в назначенном тобой для первого официального свидания месте почти сорок минут? Сначала медленно кружил вокруг парковой аллеи, ожидая, что ты появишься с минуты на минуту, то - замедлял шаг, прислушиваясь к мимолетным звукам, то снова шагал быстро, словно подгоняемый недвижной духотой вечера. Кепка давила лоб, я снял ее, чтобы ощутить прикосновение прохладного ветра к своим вискам, в которых звенела разгоряченная кровь. Время как будто остановилось. Но вот ты появилась, порывистая, даже чересчур, и мои руки жадно, цепкой хваткой, сомкнулись вокруг твоего разгоряченного бегом тела. Я принялся расстегивать твою рубашку, ты залилась краской и оттолкнула меня: «Ты что?» Я растерялся, ответив в смятении: - Я перестегиваю. Ты даже рубашку не можешь застегнуть по-человечески.        Мы начали встречаться. Помнишь, как мы сходили в небольшой бар – помнишь, где это было? Воздух был наполнен табачным дымом, словно туманом. Когда ты вошла, взгляды всех присутствующих устремились к тебе. Все бессовестно на тебя глазели, вертя головами и откидываясь назад на своих стульях. Я злился, и я знал, что ты видишь это. Но ты склонила голову и внезапно взглянула на меня так, что я забыл, где мы и как там оказались. Ох, это обаяние и этот очаровывающий взгляд твоих миндалевидных глаз, им ты могла выразить все, и при этом, однако, могла все позже отрицать, ведь взгляд не поймаешь на слове.       В тот вечер я выхлестал полбутылки виски, чтобы успокоить «зверей» внутри себя. Ты кружилась в танце прямо напротив, слегка запыхавшаяся и немного вспотевшая, ровно настолько, чтобы стать еще желаннее. Я встал и потащил тебя за собой в самый центр отчаянно зовущего танцпола. Ты была совсем рядом, я со страхом стиснул твои мокрые ладони, мое тело нерешительно, робко, словно вопрошая, прижалось к тебе. Мои руки жадно двигались по твоим плавным линиям, замешкаясь на мгновение, но я, словно опьяненный спешил дальше, еще взволнованней и настойчивей. Мне чудилось, что звезды вдруг начали падать с небосвода, но это всего лишь огни зала мерцали перед глазами, сгорая в пламени моей любви. Сердце упоенно колотилось о ребра, твои волосы, касающиеся моего лица, заставляли все вокруг искриться в диком танце. Тогда, попробовав тебя раз, коснувшись тебя, я не мог унять зверей, живущих в моем теле. Сейчас ты не со мной, ты оставила меня, другая теперь греет мое одеяло. Но мои злые, ненасытные звери спят, видя тебя во сне. Они мечтатели, революционеры, завоеватели, тигры и львы, рвущиеся из клетки. У них самые смелые желания, и им кажется, что все возможно. Что у нас есть шанс. Ночь стирает между нами границы. Но утром я уже не могу выпустить их наружу. Утром я запираю все замки.        Сейчас ты не со мной, ты оставила меня, и все, что мне осталось – это воспоминания о тебе.       Какое твое самое светлое воспоминание обо мне? Я скажу о своем. Я стою в аэропорту, и вижу, как ты бежишь ко мне, я счастлив, что хоть на несколько минут я могу всецело завладеть тобой, пока внимание других не украдет тебя у меня. Я бросаюсь тебе навстречу. Ты растворяешься в моих руках. Мои губы – это твои губы. От нашего учащенного дыхания, более пьянящего, чем выдержанный виски, мутнел рассудок. Это был лучший наш момент, лучшее, что я пережил в жизни. Ты ускользнула после, но это лучшее из всего, что я когда-либо переживу. Лучше, чем «Мона Лиза» в розовом зале, без пуленепробиваемого стекла, а я – могу прикоснуться к ней.       А какое твое самое ужасное воспоминание? Уверен, ты знаешь, какое мое. Ты помнишь тот день? Все до сих пор представляется мне так отчетливо, все мои чувства до сих пор в таком же смятении. Сердце так стучало в груди, что заглушало гомон и шум бара под нашей квартирой и какофонию транспорта. Мне пришлось ухватиться за стену, потому что ноги подкосились и отказывались меня слушаться. Время остановилось для меня, я выпал из реальности, мозг отказывался воспринимать то, что видели глаза. Я застыл, так и остался стоять, из-за угла наблюдая за тем, как твои родные губы оторвались от чужих. Но темная пелена, окутавшая мой мозг, быстро спала, картинка перед моими глазами, словно в фильме, сменилась на другую, перед глазами, словно вспышками неотступной действительности происходящего, возникало его забрызганное кровью лицо. Следующее мое воспоминание то, как я бегу по широкому тротуару, сбивая на ходу прохожих, углубляясь еще больше во тьму моей реальности, а кровь так сильно звенит в висках, что заглушает весь шум улицы вокруг. За капюшон мне падали крупные и холодные капли дождя, вовсю барабанившего по вымощенным аллеям. Я впервые был рад дождю, потому что он скрывал мои слезы, прочерчивающие соленые дорожки на моем лице.       Я больше не могу писать, прощай. Все что было, было прекрасно, вопреки всему. Сейчас мне хорошо, я сказал тебе все, теперь ты не будешь гадать или догадываться, ты будешь знать, как я любил тебя. Меня утешает то, что тебе не будет недоставать меня. Ты не найдешь меня, хотя разве ты будешь разыскивать? Прощай, дружок. Надеюсь, ты счастлива».        Я дочитала письмо, подняв с него взгляд, взглянула на раскинувшийся перед нами мрачный небосвод, с которым сливались нечетко очерченная линия горизонта. Та сторона письма была недосягаема, как этот далекий небосвод, не соприкасавшийся с близкой к ним, умиротворенной землей. Бездна - бесстрастная, смутная и звенящая, как ночь, лежала между этим мгновением и этим письмом.       Тишина, окружавшая меня те несколько минут, пока я читала письмо, взорвалась нескончаемыми звуками. Обитатели отеля возвращались с пляжа, все вокруг двигалось, смех звучал громко, порвались оковы душной ночи. Сквозь шум окружавшей толпы я ясно услышала твой дрожащий голос:       - Я могла бы прожить сотню жизней, но не заслужить его.