Шрамы

      Лиана откладывает «очень важные бумаги» в сторону и совершенно не хочет прикасаться к ним вновь. Она уверяет всех вокруг (и саму себя), что обожает свою работу, но иногда начинает сомневаться в правдивости своих же слов.       «Ты точно влюблена в работу, а не в того, кто дает её тебе?» — едко уточняет Крылова, Лиана швыряет в неё что-то тяжелое, то, что первое попадается под руку, но Крыловой уже нет рядом. Мелкая убегает по лестнице, петляя и пригибаясь, потому что с таким скверным характером не уметь вовремя убегать — чревато последствиями и в целом опасно. Григорьева давно научилась не реагировать на пустые остроты или слишком толстые шутки, но Крылова всегда говорит правду, будто бьет мокрой тряпкой по лицу, и тогда Лиана опускает лицо в ладони и совершенно не знает, что делать.       Лиана горделиво и вызывающе улыбается партнерам, самоуверенно вскидывает голову, и, осмелев, иногда мимолетно дотрагивается пальцами до плеча шефа. Обычный жест, который можно расценить, разве что, как легкое панибратство, которому, в прочем, Альберт Фёдорович не придает какого-то смысла, касаясь её руки в ответ, но у Лианы в груди что-то едва заметно лопается, расходясь и растекаясь по всему телу звоном и вибрацией, от которой хочется кричать.       Крылова бросает на сестру насмешливый взгляд, но молчит, потому что доводить её молчанием гораздо приятней, чем тратить слова, а потом, ко всему прочему, оказываться виноватой. Лиана рывком поднимается со стула и выходит на веранду, чтобы закурить и перевести дух. Она вспоминает белые длинные пальцы, сжимающие ручку зонта, который ежесекундно причиняет боль своему владельцу, и не может понять: каково это? Каково испытывать боль постоянно? Взгляд Григорьевой падает на кончик сигареты, мерцающий в темноте алым угольком, но Лиана тут же вздрагивает и отбрасывает окурок подальше, будто опомнившись. Она много раз видела у Крыловой белые выпуклые шрамы от сигарет на коже рук, но приложить горящий окурок к собственной плоти никогда не хватало духу. Наверное, это и хорошо, что Лиана не знает: каково чувствовать резкую боль, отрезвляющую, но тупую и страшную.        Долбушин улыбается ей своей новой улыбкой — встречи с дочерью явно идут ему на пользу, но Лиана всегда отводит глаза, потому что боится, что какая-нибудь случайная мысль выдаст её с потрохами. Она каждый день ходит по очень тонкому льду, удивляясь, как до сих пор умудряется принимать какие-то решения, которые, ко всему прочему, оказываются правильными, но эта маска уверенности и холодности никогда не сможет обмануть одного человека — Крылову. Лиана хочет орать на сводную сестру, хочет дать ей самую сильную затрещину, на которую вообще способна, и её не останавливает даже то, что Крылова в долгу явно не останется. Это было невыносимо: шутки мелкой давно никто не воспринимал всерьез, но Лиана каждый раз вздрагивала, когда шутка попадала ровно в цель, а Крылова смотрела в глаза так смело и страшно, что Григорьева не могла отшутиться в ответ. Крылова права. Крылова снова, чёрт возьми, права, и эта правота, эта до пошлости безоговорочная правота, выводит Лиану больше всего, потому что той наглой смелости и прямоты, граничащей с безумием, всегда так не хватало самой Лиане.       Григорьева действует осторожно, практически исподтишка: мимолетное прикосновение, едва заметный жест — всё то, что никогда не сможет выдать её шефу, который даже мысли не допускает, что его заместитель может что-то к нему испытывать, пусть хоть тысячу раз его взгляд будет чудесным, он просто не догадается смотреть им в её глаза. Лиана сама не знает, что ждёт, сама не знает, на что рассчитывает. Привыкшая к точности и определенности, она мечется из угла в угол, как дикий зверь в клетке, но ощущает себя бесконечно слабой, глупой и беспомощной, даже когда горделиво вскидывает голову и отвечает смело и бойко — Крылова в её голове отводит насмешливый взгляд.       Лиана Григорьева долго курит, не обращая внимания ни на испортившуюся погоду, ни на дурноту от количества никотина, поступившего в кровь. В пачке не остается сигарет, и глядя на мерцающий кончик последней, Лиана всё-таки решается. Решается причинить себе боль. Зажмурившись, она со всей силы вдавливает окурок в нежную кожу предплечья. Боль вспыхивает на секунду, перекрывая собой все остальные чувства, в нос бьет запах паленого мяса. Лиана зажмуривается сильнее, так, что в ушах начинает звенеть, а потом отбрасывает окурок, будто он — причина всех её бед. У неё больше нет сил сдерживать слёзы, потому что Крылова, эта вездесущая и наглая Крылова, как обычно, оказывается права, когда шутит про чувства Лианы, когда называет её слабачкой и лицемеркой, она права миллион раз, потому что у Григорьевой просто не хватает сил не отрицать очевидные вещи.       Крылова оказывается на веранде внезапно, совершенно бесшумно поднявшись по ступеням из сада. Григорьева поднимает заплаканные глаза на маленькую зловредную фигуру, уже готовясь принимать очередную правду, но Крылова молчит. Молчит и смотрит своим обычным прямым взглядом, который больше напоминает пощечину. — Теперь будет шрам. — заключает Крылова, а в голосе её, на удивление, нет ни насмешки, ни злорадства.       Лиана отворачивает лицо и молчит. Ей уже всё равно, что мелкая застала её именно сейчас, а ведь это — самый лучший повод для шуток. Крылова опускается на корточки напротив Григорьевой и бесцеремонно берет её руку, разглядывая набухший ожег. — Я назову это «шрам Альберта Долбушина» — усмехается Крылова, но голос звучит мягче и понимающее обычного. — И что ты планируешь делать? — устало спрашивает Лиана. — Придумаешь тысячу и одну шутку? — Успеется. — Крылова поднимается и разминает спину. — Сначала надо обработать это безобразие. Пошли, у меня еще есть мазь.       Лиана тащится в гостиную вслед за бодрой Крыловой, а в голову лезут совсем нелепые и тупые мысли. Например, о том, что шрам Альберта Долбушина на руке она прятать сможет долго, а вот на сердце — вряд ли.