Danse macabre

Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. «Смерть придет, у нее будут твои глаза».

Чувствует Эраст, как кто-то садится на его кровать, чувствует прохладную ладонь на своем лбу. Маменька? Ласковые руки, холодные, остужают разгорячённый лоб, стирают выступивший пот. Нет, слишком широкая ладонь. Папенька? Но он обычно не касается... Есть внутри Эраста осознание кристально ясное, что если к этим рукам прижаться, если глаза закрыть и позволить себя убаюкать – станет совсем хорошо и покойно. Открывает глаза Эраст, с трудом ресницы разлепляются, под веками тяжёлыми точно песок насыпан. – Ты за мной п-пришёл? – Не знаю, маленький, ты мне скажи. – А г-где Яша? Я без него не хочу... Трудно Эрасту думать, все мысли в голове тяжёлые, неповоротливые, спутанные лихорадочным жаром и слабостью, но всё же вспоминает – Яша в гимназии, учится. На Рождество приедет. Эраст его очень ждет, тоскливо без него совсем, одиноко в усадьбе. Эраст пытался ещё в начале болезни посчитать дни до Рождества, но у него не получалось – болезнь набросилась зверем и не выпускала до сегодняшнего дня. Ведь сейчас ему легче? Когда этот человек гладит его по голове? – Яша? Яше ещё не пора, маленький мой, – гладит по голове ласково. – Не знаю, пора ли тебе со мной. Ты сильный. – Я стараюсь, – шепчет. – А ты Яшеньку знаешь? – Пока ещё не встречал, — улыбается гость хорошо так, светло. – Думаешь, он мне понравится? Эраст мечтательно вздыхает, закашливается вдруг, но снова улыбается, в тёмных, бархатных глазах нежность искренняя плещется. – Яша всем нравится. Он хороший. Смеется тихо гость, подушечками пальцев ласково трогает ресницы чёрные, слипшиеся от слёз и засохших выделений. – А мне нравишься ты. Люблю, когда меня не боятся. Смотрит Эраст удивлённо, вглядывается в красивое лицо. – А обычно б-боятся? Почему? С тобой так спокойно... – Люди боятся покоя. Боятся тишины и темноты. Боятся, потому что нет в мире силы сильнее человеческого воображения, и ужасы, которые они себе придумывают, не сравнимы ни с чем, что мог бы предложить им я. Вот они и бегут, прячутся, оттягивают нашу встречу. Избегают неизвестности, – во взгляде тёмном – миры, мириады звёзд, древняя бездна. – Но ты ведь не такой, мой славный мальчик? – Я не знаю, – честно отвечает Эраст, зевает, тянет руки, чтобы потереть глаза, но опускает на одеяло – нельзя. – Ты интересно рассказываешь. П-побудешь еще со мной? Ты очень похож на Яшу... – закашливается Эраст, воздух вдохнуть пытается. Смеется гость бархатно, шёлковыми-шелестящими перекатами волн морских, над бездной плещущимися. – Вот как? Ах, я так жду встречи с твоим братом, мальчик мой... И он рассказывает. Сказки его удивительные и тёмные – о дальних странах и временах, о людях великих или ужасных, а иногда – самых обычных, но всегда таких непохожих. И каждая эта сказка заканчивается смертью. Слушает Эраст. Слушает голос мягкий, слушает, как дробится он и меняется, как рассыпается сотнями интонаций, десятками незнакомых языков. Сон лихорадочный, жаркий – сменяется дремотой, приносящей покой и отдохновение измученному телу. – Ещё увидимся, маленький, – обещает гость, по волосам в последний раз погладив. – Не забывай меня. Людям на пользу идет – взгляд мой помнить. Жизнь начинают ценить... *** Эраст просыпается под утро. Гладит его узкая, мягкая ладонь. У Яши усталое лицо и примятые кудри. – Яш-шенька... уже Рождество? – Я пораньше приехал, как узнал... Спи, спи, мой хороший. До чего же ты всех напугал... – Напугал? П-почему? Яшенька, – к ласковой руке тянется, ближе жмётся. – Я по т-тебе так скучал. – Почему? Ох, Эрастушка... Яша вздрагивает слабо. Почему? Ох, маленький, славный дурачок. Совсем малыш. Знает ли он слово-то такое – смерть? Понимает ли, что оно значит? Что испытывал Яша, когда криком страшным требовал отпустить его из гимназии немедленно – он плевал на экзамены, его брат может умереть! – Я по тебе тоже, мой маленький, – жмётся, тоненький, исхудавший. Яша сдвигает край взмокшего одеяла, ложится рядом, чтобы обнять хрупкое тельце. Всем собой обнять, от всего мира спрятать, Яша раньше и не думал – не понимал – насколько жизни своей не представляет без этого маленького живого существа. – Я рад тебя видеть, так рад. Так боялся тебя не застать... Слёзы у Яши на глазах наворачиваются, утыкается носом в макушку эрастову – взмокшие тёмные волосы, как у пичужки хрупкой, попавшей под ливень. – Яшенька... – растерянный, ласковый, уже он успокаивающе Яшу по голове гладит тонкой, прозрачной рукой. – Куда бы я ушёл от т-тебя... Я тебя люблю. Сопит тихонько, в плечо Яши уткнувшись, пока Яша слёзы безмолвно глотает. – Знаешь, ко мне п-приходил... человек, – запинается Эраст – человек ли? – Рассказывал много историй, т-так интересно. П-похож на тебя, глазами особенно. Т-ты не бойся, я не был совсем один. Но я скучал по т-тебе... Яшенька... Устаёт Эраст говорить, много это сил отнимает, бессвязной становится его речь, сонливость пробирается в детский голос, от болезни долгой охрипший. Сонный, славный голос с любимым заиканием, самый родной. Яша до крови закусывает губу, чтобы не заплакать в голос. Не нужно Эраста пугать, он только начал засыпать спокойным, ровным сном. "Совсем один" бьёт Яшу особенно сильно. "Не бойся, я не был совсем один". Что за человека он видел? Доктора, который разводил руками последние несколько недель? Или просто – галлюцинацию горячечную, для утешения больным разумом созданную? "На тебя похож..." Скучал, скучал малыш по брату... Зол Яша страшно – на родителей, которые посмели не тратить каждую секунду времени, чтобы поддерживать маленького. На себя – что рядом не оказался. – Ты никогда не будешь один, – шепчет еле слышно в волосы, от пота влажные. – Никогда, я всегда с тобой буду, никогда не оставлю. Мой, мой, хороший мой, маленький. Ты только держись. *** – Я буду с ним! Он уже выздоравливает! Ему нужен кто-то рядом, раз вы на это не способны, не мешайте хотя бы! Дрожит от гнева Яша, шестнадцать лет только-только исполнилось, глазами сверкает на родителей – мой брат, мой родной, любимый братик чуть не умер, а они пытаются его изолировать, кричат ещё! Эраст под одеялом в комок сворачивается, дрожит. – Не смейте орать, вы его пугаете, – шипит Яша – и на кровать присаживается, гладит по плечам. – Все хорошо, маленький, я с тобой. Знает Яша – ещё аукнется ему это непослушание, эта дерзость неоднократно, но он не жалеет ни о чём. Даже когда отец его потом за шиворот как щенка ловит, Яша выкручивается, отбивается яростно, ощеривается. – Да я тебя!.. – Что, папенька? – ядом голос исходит, потряхивает Яшу от злости. – Наследства лишите? Так нет наследства – долги одни! Выпорете? Ну же, давайте! Только на это и способны! И глазищами чёрными сверкает. Искры, искры горят, кудри дыбом. Улыбка – на оскал похожая. Выигрывает Яша эту битву, получает звенящую оплеуху, но остаётся победителем. Возвращается к Эрастушке, обнимает маленького, мурчит, греет собой, истории рассказывает – светлые, радостные – чтобы Эрастушка улыбался, чтобы скорее на поправку шёл. Уговаривает поесть, Эрастушка и так мало ел, а уж во время болезни и вовсе не мог. Мурлычет Яша, упрашивает – ну же, Эрастушка, ещё немного скушай, и я тебе дорасскажу ту историю. Лоб обтирает полотенцем, в тёплой воде смоченным. Радуется, когда у Эраста аппетит появляется, когда щёки запавшие начинают розоветь и округляться. Обнимает крепко. – Люблю тебя, маленький. А когда Эраст ему о том человеке, что приходил к нему, рассказывает, у Яши почему-то мурашки бегать начинают по коже, точно ледяной ветер в комнату врывается. Поёживается Яша, обнимает Эраста крепче. Попытался Яша сначала утешить, мол, Эрастушка, не бойся, он к тебе больше не придет – но Эраст смотрел прозрачно и непонимающе. – О чем т-ты, Яша? Он же обещал. *** Когда пытается Эраст прижать крепко ладонь к глубокой ране, уменьшить кровопотерю, то чувствует, как его ослабевшую руку накрывает другая – ледяная, тяжёлая. – Вот значит, к-кто ты, – улыбается Эраст спокойно, мертвенно, когда видит знакомое – несмотря на прошедшие годы, сразу узнает – лицо и светлые, золотом отливающие волосы. Он и раньше подозревал, кто на самом деле приходил к нему тогда, в детстве, во время тяжёлой болезни. Не видение лихорадочного бреда – сама Смерть. – У т-тебя всегда такой облик? – Тебе не нравится? – улыбается. Он в белом кимоно, белыми же нитками расшитом. Белый в Японии – цвет траура. Смерти. – Я стараюсь нравиться, коли судьба удостоила встречи. Хочешь, девицей прекрасной обернусь? Волосы чёрные шёлковой волной до босых ступней стекают, личико маленькое, фарфоровое – маской красивой застывает. Слишком большое кимоно ложится крупными складками. Трогают Эраста миниатюрные ладошки. Глаза только те же – чёрные, бархатные. – Нравится... И т-тот облик, и этот. Верни прежний, п-пожалуйста, – закашливается Эраст, совсем как тогда. – Я к нему п-привык. Вновь Смерть статным светловолосым мужчиной обращается, смеётся бархатно, мягко. – Когда же ты успел привыкнуть, маленький. – Уже не маленький... Эраст думал – не боялся в тот раз, потому что мал был и глуп, не понял до конца, не постиг всего ужаса. Но нет. И сейчас страха в себе не находит. Напротив, смешно немного и ласково, и такой покой затапливает, стоит в глаза эти посмотреть... Знакомые глаза. Мягкие, тёмные. На яшины похожи. – Задумался о чем-то, мальчик мой? – Яшенька... – выдыхает сквозь зубы – больно дышать. – П-помнишь, брат мой... увидеть бы его, хоть разочек... – Мне бы тоже хотелось, – улыбается Смерть, по волосам поглаживает мягко, таким знакомым жестом. Мутный от боли взгляд вдруг острым становится. Вот и появляется страх. Только не за себя, а за Яшу. Яшенька... – Т-ты... знаешь, когда придешь за ним? Чувствует Эраст сквозь подступающий холод, как пальцы сильные в его волосы запускаются, видит, как приближается к его лицу прекрасное, холодное лицо Смерти. Улыбается мягко, нежно. По щеке поглаживает. – Ответь... п-пожалуйста. Смотрит Смерть ему в глаза. Бездонный этот взгляд, в глубине его – вечность огромная, тяжёлая. – Не могу знать, – нет на лице улыбки, есть – спокойная ласковость, тёплое участие. – Я не знаю даже, пойдёшь ли ты со мной сейчас, малыш. В самые губы выдыхает, замирает так близко, что губы холодом обдаёт. Или это от кровопотери? – Почему так не хочешь моей с ним встречи? — вздрагивают уголки губ Смерти на мгновение. – Али ревнуешь? – Яша... он любит жизнь, – непослушные губы, онемевшие. – И он... с-сам – жизнь... Смерть гладит пальцами смертельно бледную щеку Эраста, пряди тёмные перебирает ласково. Слышит Эраст чьи-то крики, как будто сквозь толщу воды, с трудом ощущает чьи-то – не Смерти – прикосновения. Замирает Смерть, прислушивается. – Ах, чувствуешь? Вытаскивают тебя, – целует его Смерть в щёку, мертвенным холодом обдает. – Не пришло, значит, время идти со мной. Ещё увидимся, маленький. *** Разум человеческий – удивительная вещь. Эраст почти не помнит своих встреч со Смертью, только самую первую – в детстве. Остальные же приглушаются, притупляются, уходят на дно его сознания, ускользают смутными полуснами, туманными образами. Но стоит встретиться вновь – все предыдущие встречи встают перед глазами, вспоминаются ярко. – Ты говорил, что любой образ п-принять можешь... Обратись Яшей, п-прошу. – Нет, маленький мой, этого не могу. Ты же к нему бросишься, – смеется мягко, по волосам гладит. – Ты нравишься мне, но так открыто подыгрывать я тебе не могу. – К кому ты п-пришел до меня? Улыбается Смерть. – Я с тысячами людей одновременно, малыш. – И все-таки? Смерть склоняет голову на бок. Думает. – Предположим, это был пожилой отец семейства. – Х-хороший человек? – Я не делю людей на плохих и хороших, мне все милы и все равны. Вздыхает Эраст, жечь начинает внутри. – Он очень любил своих детей. – П-правда? – снова улыбается. – Каким ты к нему п-пришёл? Накрывается лицо Смерти капюшоном чёрным, бездонным. Эраст тихо фыркает. – Это было то, чего он ждал, – снова Смерть улыбается, тянется погладить по волосам. – Я стараюсь соответствовать. – П-почему ты пришёл ко мне в таком образе? – Дети обычно имеют слабое представление обо мне, не успевают обрасти предрассудками и страхами, поэтому я выбираю обличье сам. Просто это нравится мне больше всего. – Мне тоже нравится. Улыбается. Его корчит от мелких судорог – страшного яда подсыпали сыскарю, сумеет ли спастись? Может быть, если найдут ему противоядие... Они со Смертью никуда не торопятся. – П-послушай... когда придет время Яши, не пугай его. Приди в этом образе, п-прошу. Он и так боится тебя. – Мне нравится, что ты не говоришь «если», – мурлычет Смерть, пряди шёлковые перебирает пальцами. – Хорошо, об этом не беспокойся. Переживает Эраст новый приступ судорог – всё больнее Эрасту, всё сильнее жжение внутри. – П-получается, – сглатывает горькую слюну. – Ты проводник? Люди д-думают, что ты решаешь, кому жить, а к-кому... кому умереть. Задыхаться начинает Эраст, к воротнику тянется скрюченными пальцами. – Да, только проводник, – замирает Смерть, смотрит на попытки Эраста воротник жёсткий расстегнуть, дыхание облегчить. Вздыхает, пальцы скрюченные, непослушные отводит, сам пуговицу расстегивает. Шепчет тихо, словно страшную тайну Эрасту открывает. – Не хочу с тобой расставаться. Дышит Эраст ровнее. Тише. Слабее. Мелкие, едва заметные выдохи. – Мы... мы п-пойдем вместе? – шепчет он, последние силы собирая. – Куда? Ты... ты ещё п-побудешь, да? Со мной? Силится он не закрывать глаза, но веки опускаются. Слабеет дыхание совсем, чувствует он – прохладное прикосновение к губам. Совсем невинное. *** В себя приходит тяжело и трудно. В больничной палате темно – утро? Вечер? Не разобрать. Врач рядом усталый совсем. – У вас сердце не билось добрую минуту, голубчик. Думали – всё, уже хоронить будем. Улыбается Эраст криво, прикрывает тяжёлые веки. Смерть слишком любит танцевать с ним. И они станцуют ещё не раз.