И песню нам заменил гудок электрички

— Не прекращай бежать, придурок! — первый парень говорил рвано и громко, так как скорость уносила и глушила его слова. — Еле ноги волочишь! — Они уже близко? — другой настороженный голос со сбитым неровным дыханием. — Как я сейчас посмотрю? Обернусь назад, что ли? А под ноги кто смотреть будет?       Парни бежали по железнодорожным путям, дыша ртом и пропуская через себя зябкий туман, алый свет прожекторов над своими головами, холодные отблески фонарей на влажных рельсах. Они стремительно убегали прочь и не замечали, ни как кровь бурлит по венам и отстукивает в висках, словно где-то внутри молот бил по наковальне — адреналин застилал глаза пеленой, ни как ночная прохлада промышленных свалок окутывает все вокруг них — жар исходил от всего тела, от ладоней, плеч, растрепанных взмокших волос, но двое не останавливались и неслись вперёд.       И эти двое никогда бы не сказали друг другу что-то простое и искреннее, но в голове у каждого крутилось: "Просто продолжай бежать. Что со мной будет, если даже ты остановишься?" В реальности же эти мысли превращались в грубые замечания в адрес друг друга, просто потому что они привыкли так общаться. Холодно, не показывая друг другу своего волнения.       Их тёмные фигуры то терялись в ночном тумане, то вспыхивали яркими пятнами под светом наблюдательных вышек. Один из них порою оглядывался назад — не отстали ли те, что бежали за ними, но первый требовал не останавливаться и продолжать бежать, ведь им обоим было известно - не важно, видят ли они своих преследователей, как и не важно, могут ли они сосчитать их. Их всегда будет куда больше, чем можно заметить и они будут куда ближе, чем эти двое предполагают. И если их заметят, выделят взглядом среди ночи, то ничто уже не поможет.       Темнота и туман были их затишьем. Таинственными чужаками, которые согласились дать приют на время по своим, неясным простым людям причинам. Они словно безмолвно дарили им покой, сонно моргая придорожными фонарями. Если это можно было назвать милостью, то парни её молча принимали. Здесь нигде не было полного укрытия от преследователей, день был так же тёмен и тяжёл, а тот свет прожекторов и наблюдательных вышек, отражающийся в мертвых глазах камер, блестящих зрачках парней, рельсах и металле громкоговорителей, сейчас был способен выдать их, лишить будущего и поставить последнюю точку.       Но в душном дыме промышленного района, в чёрном смоге жестяных труб и переулке с блестящими осколками разбитых бутылок, в месте, которое скрыто от чужих глаз козырьками наехавших друг на друга листов шифера и испещрено свалками, ржавыми спутавшимися трубами, мертвыми бездонными окнами, они обрели минуты спокойствия. Это место, которое не увидят. Которое пропустят мимо и не найдут, потому что оно убого и мерзко.       Именно поэтому они свернули с железной дороги туда, в переулок. Стало тихо. Второй из них опустился на колени, тяжело дыша. — Эй, чувак, мы правда оторвались? — раздался его смеющийся голос. Еще несколько минут назад он почти потерял веру в то, что это возможно, поэтому сейчас этот закоулок был для него сродни чуду.       Первый лишь раздражённо фыркнул с видом, словно ответ на этот вопрос являлся чем-то очевидным, и они в любом случае смогли бы сбежать, если бы постарались. После этого он прикрыл глаза и прислонился спиной к стене, штукатурка которой крошилась от малейших прикосновений, а затем… вздрогнул и обратил раскрытый взгляд на второго — похоже, он вдруг захотел что-то ответить или сказать, но, стоило ему начать говорить, его слова заглушил гудок несущегося неподалёку поезда — фары холодной белой тенью рассекли темноту и унеслись прочь. Поняв, что его в любом случае не услышат, первый замолчал, выдохнув и отрешённо прислушиваясь к грохоту колёс на рельсах. И, стоило поезду уйти — двоих окружило их общим молчанием.