***
Она случайно увидела обратную трансформацию Кота в один из обычных дождливых дней. Глупее ситуации и не придумаешь, наверное, — после боя они разбежались по разные стороны первого попавшегося забора, а рядом с ним была несуразно-большая лужа, гладкая поверхность которой до последней искорки отразила превращение Кота Нуара в… Адриана. Маринетт была поражена сначала до тихой внутренней истерики, потом — до дрожи в коленках. Влюблённость в Адриана усилилась ровно настолько, насколько Ледибаг дорожила Котом Нуаром, и не было для неё большей радости, чем осознавать, что эти двое оказались одним целым. Её захлестнули чувства; вихрь восторга и слепого трепета вскружил голову, напрочь лишив способности размышлять здраво. Первой ошибкой было скрыть от Адриана то, что она знает. Второй — позволить Коту случайно раскрыть личность Ледибаг. Разрушительной — не решиться рассказать правду, не решиться всего лишь поговорить. Маринетт была до безумия счастлива, когда Адриан обратил на неё внимание. О, как волшебно было понять, что он не разочаровался, узнав, кто скрывается под маской! Словно на крыльях она бежала к нему каждый раз, как он её звал; как можно быстрее заканчивала патрули, чтобы скорее увидеться с Адрианом в негеройском облике, и совершенно не замечала, что Кот с каждым разом становился всё более и более хмурым. Полгода и два дня после дня рождения были самыми счастливыми в жизни Маринетт. (И самыми фальшивыми, но это она поймёт слишком поздно). Каждое слово, сказанное Адрианом в тот день, вспарывало её изнутри даже сейчас, спустя двадцать лет. В несколько фраз он смог обнажить все ошибки, которые Маринетт так старательно отрицала, старалась похоронить глубоко в душе. Она оказалась под шквалом обвинений, которых так боялась, которых неосознанно ожидала. Быть может, найди Маринетт тогда в себе силы сказать Адриану хотя бы «Прости!», не было бы такой живучей боли, которую она пронесла в себе через жизнь.***
Тоска по Коту разъедала изнутри. Маринетт не смогла отказаться от талисмана и через силу собирала себя по осколкам, чтобы выйти на вечерний патруль. Она знала, что он не придёт больше никогда, но ничего не могла с собой поделать; задыхалась в прохладе ночного Парижа, до крика желая ощутить на плечах тёплые руки, захлёбывалась непрекращающимся градом слёз в солнечные дни, готовая отдать многое, лишь бы услышать ещё одну глупую шутку. Она никогда не думала, что расставание может забрать с собой душу до последних крупиц. Прийти в себя стоило Маринетт чудовищных усилий. Ещё больших — убедить родителей, Алю и Нино, что не Адриан виноват в сложившейся ситуации. Она едва сдержала незыблемое правило сокрытия личностей; так хотелось выплакаться кому-то, кроме Тикки. Кому-то близкому, кто поймёт и не осудит, кто скажет, что иначе быть не могло. Но у Маринетт не было никого, кто мог бы соврать об этом так же искусно, как она сама врала себе. Она старалась вести прежнюю жизнь, вычеркнув из неё того, за кого готова была без раздумий эту самую жизнь отдать. Через некоторое время у неё получилось убедить себя, что жить без Адриана можно, без Кота, клявшегося быть всегда рядом и бросившего её из-за глупых недомолвок, — тем более. Нежно любимый образ раскололся на два почти ненавистных. Маринетт запрещала себе даже вспоминать о том времени, и это кое-как, но помогало. А потом она снова встретила Луку. В её пятнадцать, когда она была по самые хвостики влюблена в Адриана, мимолётное общение с ним осталось для Маринетт незамеченным. На слова Джулеки о том, что Лука посчитал её милой, она лишь отмахивалась и сразу же об этом забывала. Как оказалось, об этом отлично помнил Лука. Маринетт и раньше думала, что между ними целая пропасть в три года разницы, а теперь рядом с ним — повзрослевшим, таким рассудительным, — она и вовсе себя чувствовала маленькой девочкой. А Лука словно ждал того момента, когда он будет ей нужен — словно из ниоткуда появился в её жизни, да так прочно и надёжно, будто так и должно быть. Сил, чтобы ему сопротивляться, у Маринетт не было. Да и желания, если честно, тоже. Лука оказался очень проницательным — не в меру даже, пожалуй. Маринетт совершенно не хотела слышать всего того, что он говорил, по полочкам раскладывая осколки её разбитого сердца, но его слова несли какую-то живительную боль. Она впервые за прошедшее с момента расставания с***
Он не был её мечтой, но Маринетт изо всех сил старалась это исправить — мучить ещё и его совсем не хотелось. Ей хватало осознания того, что Лука всё прекрасно понимает. В противовес первому впечатлению Лука был спокойным и рассудительным — сглаживал их споры, всегда мог найти какое-то общее мнение. Их отношения были… безукоризненными — именно так охарактеризовала бы их Маринетт, если бы кто-то спросил. С Лукой ей было лишь комфортно и надёжно, и она часто почти молилась, чтобы у неё получалось показать ему больше. Лука был потрясающим, достойным гораздо лучшей спутницы жизни, но его выбор почему-то слепо пал на неё. Маринетт негласно была для него на первом месте, и этого первенства ей было слишком много. Кот Нуар много лет назад говорил ей-Ледибаг, что она для него словно недосягаемая звезда, которую хочется достать любой ценой и спрятать за пазухой, ни с кем не делиться её светом. Лука же будто бы обжигался, но скрыться ей не позволял. Он подстраивался под неё — под любое изменение, любое решение, любое состояние. Он подстраивался под Маринетт, и она отчётливо понимала, что этого не заслуживает.***
Сделав Маринетт предложение ещё в её двадцать один, Лука терпеливо ждал; сначала она заканчивала институт, потом упорно искала работу, доведя несколько фирм до конкуренции за неё, а к двадцати трём добилась «испытательного срока» у Габриэля Агреста. Маринетт знала, что Луке это не понравится, но всё решило напоминание о том, что это была цель последних тринадцати лет, и новость, что у них будет ребёнок. Четыре следующих года пролетели незаметно, и Маринетт, набравшись смелости и понимая, что глупо тянуть, заговорила о свадьбе сама. Тогда же произошла первая за десять лет ссора — Лука впервые стоял на своём, не желая видеть на торжестве Адриана, причинившего ей столько боли десять лет назад. Ссора эта была совсем недолгой — Лука сдался и уступил, как это всегда бывало. Маринетт с тоской, от которой хотелось выть, подумала, что***
В тот день, когда они с Адрианом встретились первый раз за десять лет, Маринетт ждала его, конечно, пусть и снова устроила случайную встречу. Она стояла спиной к лестнице в холле, по которой он должен был спуститься после фотосессии, и делала вид, что внимательно изучает экран телефона. Но он был выключен и нужен был лишь для того, чтобы увидеть Адриана за спиной. Маринетт с трудом совладала с собой; она ведь не знала, что он испытывает к ней сейчас. Может, по-прежнему ненавидит и не хочет знать? Прикосновение тёплой ладони к плечу выбило её из колеи. — Ой, Адриан! — Маринетт вздрогнула против воли, снова почувствовав себя так же, как много лет назад, когда робела перед ним. Самообладание вернулось после долгих уговоров. — Какой ты уставший… Совсем тебя замучают! …только Тикки знала, что Маринетт украдкой наблюдала за Адрианом, но не могла её винить — она осталась единственным существом, знавшим ту боль, которой была пропитана её подопечная насквозь, которая и сейчас пронзала Маринетт, плавила изнутри. Это их общая боль, она была, есть и будет, как бы сильно они ни старались сделать из себя счастливых. — Если честно, — продолжила Маринетт, с трудом подбирая слова, — я именно тебя тут жду. Я помню, конечно, о чём ты просил меня в нашем последнем разговоре… — Маринетт, послушай, — Адриан перебил её, не дав договорить, — я все десять лет виню себя за те слова… — Не стоило так долго, — Маринетт улыбнулась, хотя ей казалось, что она вот-вот заплачет. — Что было, то прошло, надо жить настоящим. Ты был… не последним человеком в моей жизни, одним из самых важных, если честно. И как Адриан, и как… Ты понимаешь. — Адриан отрывисто кивнул. — Скоро я выхожу замуж, и я хотела бы видеть тебя на моей свадьбе. Маринетт осознала, что в этот миг своими же словами закончила свою жизнь. Она выдавливала из себя слова, думая лишь о том, как бы не расплакаться, не завыть прямо тут. Что, кроме сухого поздравления, она ждала? Слов о том, что все эти годы он любил только её? — Что… у тебя на руке? — спросил Адриан, а Маринетт поймала себя на том, что судорожно ищет небольшой циферблат часов среди объёмного браслета, сделанного подросшей дочкой. — Это? — Она улыбнулась сквозь подступающие слёзы, тихо радуясь, что эти несколько секунд можно не поднимать глаза. — Я же говорила, что Кот Нуар был одним из самых важных людей в моей жизни, — Маринетт большим пальцем правой руки погладила татуировку, сделанную другом Луки. — Мой жених знает мою тайну, конечно, извини. Но про тебя я так и не раскололась, хотя он и не спрашивал. — А что написано ниже? Маринетт до боли закусила губу. Она не хотела никогда слышать этого вопроса, и она молилась, чтобы Адриан его задал, позволив ей сказать то, о чём она мечтала двенадцать лет. — «Эмма», — прочитала она. — Так зовут нашу… Тихое «дочь» потонуло в звонком крике и топоте ножек, который Маринетт узнала бы среди тысячи звуков. Она качнула головой, выражая смущение, но сердце запело на мгновение, будто ей снова пятнадцать и вот она рассказывает Але, как будут звать их с Адрианом детей. А сейчас ей должно бы быть стыдно перед Лукой, но Маринетт словно исполнила свою мечту, почти сказав Адриану «Так зовут нашу дочь». — Мамочка, ты ещё долго? Мы тебя зажда… Ой, — Маринетт почувствовала, как Эмма вцепилась в её ногу, и пошатнулась по инерции. — Здравствуйте, дядя Адриан.***
Каждый день, прошедший с момента встречи с Адрианом, Маринетт не переставала о нём думать. Она бы хотела знать его решение, ведь тогда, когда она его пригласила, мужества выслушать ответ не хватило; Маринетт позволила Эмме утянуть себя наружу, где уже ждал Лука. В день торжества она не могла найти себе места, пока в комнату невесты не влетела Эмма с огромным плюшевым котом наперевес и не сообщила, что пришёл дядя Адриан, и не спросила, можно ли ей взять кота с собой. Маринетт слушала дочь вполуха, разрешая всё, что ей вздумается. Она хотела быть прекрасной сегодня именно для него — для того, кого любила несмотря ни на что, для того, кому желала счастья, оставив много лет назад по первой просьбе. Она горела, разъедаемая ненавистью к себе за то, что врёт Луке. Она умирала, говоря ему заветное «Да!» у алтаря, ощущая на себе потухший взгляд до сих пор любимых зелёных глаз. Маринетт хотела, чтобы Адриан как прежде называл её «Принцессой», чтобы сейчас он держал на руках их дочь и каламбурил напропалую о том, что «наша мама всегда слишком занята, даже замуж выходит во время перерыва на обед!». Она бы хотела побыть одна, чтобы её слёзы впитала подушка, а не рубашка теперь уже мужа, но Лука не оставит её в одиночестве, потому что обещал. За прошедшие с того дня десять лет не было ни одного вечера, когда бы Маринетт, засыпая на его плече, не вымаливала у судьбы ещё один шанс.***
— Принцесса? Принцесса, проснись! — М-м… Адриан? — Ты плачешь… — М-мне просто опять приснился тот сон.