***
В гостиной Освальда в углу, подальше от камина, чтобы не потрескался лак на дереве, стоял рояль. Он был похож на тот, на котором когда-то давным-давно в детстве маленького Кобблпота учила играть матушка. Теперь же Освальд вырос, и у него самого рос сын, пусть и не родной, но все равно — сын. И Освальд очень хотел научить мальчика играть на фортепиано. — Смотри, руки нужно держать вот так, — Освальд расположил пальцы над черно-белыми клавишами. Мартин сидел рядом с ним и внимательно, хотя и без особой заинтересованности, слушал то, что объяснял ему отец. — Теперь повтори сам. Когда Мартин только занес руки над клавишами, раздался дверной звонок. — Кто это может так поздно? — Освальд нахмурился. Сейчас, конечно, было не то, чтобы совсем непозволительно поздно, они даже ужинать еще не садились, но нежданные звонки в темноте все равно немного напрягали. Потрепав мальчика по кудрявым волосам, Освальд улыбнулся чуть более нервно, чем обычно: — Ты пока тренируйся, сынок, а я посмотрю, кого это к нам принесло. Принесло Эдварда. Нахмуренного, взъерошенного, как воробей, и крайне раздраженного Эдварда. — Освальд, ты… — Добрый вечер, Эд. Эдвард уже было собирался прочитать Освальду какую-то очередную гневную тираду, но, заслышав их голоса, из гостиной выбежал Мартин и, не успев вовремя остановиться, с разбегу врезался головой в живот Эда, выбив у него дыхание. А потом крепко-крепко обнял Нигму, показывая, как сильно он соскучился. — Ну хватит, Мартин, хватит, — похлопал мальчишку по спине Освальд и немного виновато улыбнулся Эдварду. — Отпусти уже дядю Эда, ему дышать нечем. Эдварду действительно было нечем дышать, но он вполне мог бы еще потерпеть — не так уж и часто его кто-то встречает настолько искренне. И Эд не думал, что встретит такую неподдельную радость от его прихода именно здесь, в этом доме, в этой… семье. Мартин отстранился и что-то быстро написал в своем извечном блокноте. Потом развернул листок к Эду и Освальду, и они прочли: «Я рад, что ты пришел к нам в гости». Мартин оторвал листочек и написал на следующем еще до того, как Эдвард или Освальд успели что-либо сказать: «Дядя Эд, ты останешься на ужин?». Освальд едва слышно чертыхнулся и закатил глаза, Эд, выглядевший уже чуть менее раздраженным и злым, не придумал ничего другого, кроме как ответить: — Да, конечно. С удовольствием останусь на ужин, — и, переведя взгляд с Мартина на Освальда, выразительно добавил: — Тем более, нам с дядей Освальдом нужно кое-что обсудить. Мартин снова зачеркал в блокноте, с удвоенной энергией написав: «С папой Освальдом». И дважды подчеркнул слово «папа», чтобы Эдвард больше не путался в этих определениях. Эд, тихо рассмеявшись, сказал: — Да, прости. Нам с твоим папой нужно обсудить одну очень важную вещь. Ты нас не оставишь, Мартин? — Мартин, проверь, как там наш ужин, — нашел мальчику занятие Освальд и шутливо упрекнул: — И что-то я не слышу, чтобы ты продолжил тренироваться. — Тренироваться? — Эд вопросительно вскинул брови. — Я учу его играть на рояле, — с поистине отцовской гордостью пояснил Освальд. — У Мартина явный талант! Эд не был бы в этом так уж уверен, впрочем, все родители обычно считают, что их дети — самые лучшие и самые талантливые. Освальд, видимо, исключением не был. А еще Эдвард помнил рассказы Кобблпота о том, как он впервые сел за рояль и как матушка учила его извлекать из него звуки, от которых не хотелось бы убиться головой об стену. Для Освальда, очевидно, это были дорогие сердцу воспоминания, и для него было важно наполнить детство Мартина такими же воспоминаниями — как дань памяти его матери. Иногда Освальд бывал просто поразительно сентиментальным, Эд уже и забыл почти эту его черту. — Так о чем ты хотел поговорить, Эд? — посерьезнев и мгновенно стерев с лица улыбку, спросил Освальд, когда Мартин убежал на кухню донимать Ольгу расспросами про сегодняшний ужин и готовку вообще. — Ли, — глухо и емко выдавил Эдвард, тоже перестав изображать вернувшегося домой любимого дядю. — Она рассказала, что сегодня случилось. — И ты сразу пришел ко мне? — с неприкрытой иронией в голове спросил Освальд. — Зачем? — Ты должен был сказать мне, что она в опасности. — Эй, Э-эд, очнись наконец! — растягивая слова, усмехнулся Пингвин и помахал рукой перед лицом Нигмы, словно пытаясь его разбудить. — Твоя драгоценная Ли — королева Нерроуз. Она всегда в опасности. Эд понимал, что он прав: не только Ли, все они находились в постоянной опасности и чуть ли не буквально ощущали, как в спину им дышит очередной враг. Но принимать это почему-то не хотел. — Ты должен был сказать мне, — упрямо повторил Эдвард, и Освальд очень устало покачал головой, будто этот разговор его здорово утомил: — Ты бы туда все равно не успел, Эд. А я не хотел тратить твое или мое время. — Освальд, даже совершая добрые дела, умудрялся выглядеть самодовольным и донельзя наглым засранцем. Об этой его особенности Эдвард уже тоже начал понемногу забывать, как и о том, что в такие моменты ему всегда… раньше очень хотелось запустить руку в его волосы и, отвесив слабый подзатыльник, сказать: «Эй, Освальд, не прикидывайся. Я знаю настоящего тебя». Когда-то Эдвард, и правда, знал настоящего Освальда. Когда-то Освальд, и правда, знал настоящего Эдварда. — Спасибо, что спас ей жизнь, Освальд. — Ну, а чего не сделаешь для старого друга, Эд? И это «когда-то» было для них обоих уже очень и очень давно. — Я… Я, пожалуй, пойду. — Ты же обещал Мартину остаться на ужин, — напомнил Кобблпот и впервые за весь их разговор улыбнулся. Тепло. По-настоящему. Как улыбался в этом их «давным-давно». — Оставайся, ты ему нравишься. — Будет ли это уместно, Освальд? — Не знаю, — он пожал плечами. — Но почему бы не порадовать ребенка? — Ты становишься сентиментальным. — Зато ты как был, так и остаешься, лед льдом, — не подумав, выпалил Освальд и тут же прикусил язык. Помолчал. — Прости, случайно сорвалось. — Не страшно. Я останусь на ужин.***
— Ты поздно, — Ли лежала на диване, листая какой-то журнал, и повернула голову на тихий скрип входной двери. Эд все еще не мог привыкнуть к тому, что, когда он возвращается… домой, наверное, его кто-то ждет. Еще сложнее ему было привыкнуть к тому, что этот кто-то — Ли. — Был у… Освальда. Освальд, конечно, Пингвин, но называть его Пингвином тоже было сложно. Освальд — и Освальд. Глупый-глупый Освальд Кобблпот, который… Который в последнее время почему-то ведет себя куда менее глупо, чем сам Эдвард. — Оу. — Ли по-прежнему листала журнал, и ее отросшая черная челка наверняка лезла в глаза, мешая читать. — Не думала, что ты к нему пойдешь. — Нам с ним нужно было поговорить. — Поговорили? — Вроде того, да. Можно ли это было назвать разговором? За весь вечер они не обменялись, по сути, никакой важной информацией, а в компании Мартина, и вовсе, просто глупо перешучивались, смеялись и играли в шарады. Абсолютно бессмысленный и бесполезный вечер, который Эд хотел бы растянуть на куда большее количество времени. Но не получилось, и он вернулся в свою квартиру, где его, оказывается, ждала Ли Томпкинс. И это все еще было чертовски непривычно. Эд ослабил галстук и сел на диван, заставив Ли подвинуться немного в сторону, чтобы ему тоже хватило места. — Все настолько плохо? — она села, поджав ноги под себя, и с сочувствием посмотрела на Эда. — Я помню, ты рассказывал, у вас двоих была долгая история. И видеть его теперь, вот так… наверное, сложно? — Я его не понимаю, — честно признал Эдвард. Объятия Ли были теплыми и насквозь пропахшими красным вином. Запах привычный, сама Ли — нет. — Раньше он был… другим. Он бы злился, орал, кому-то что-то доказывал бы, а тут — просто шутит, играет с сыном в шарады и спасает тебя. Разве это на него похоже? — Ну, мы все изменились, — пожала плечами Ли. — И я, и ты. Он тоже изменился. — Меня это нервирует. Все кажется, будто я что-то упускаю и не вижу очевидного. У кого два глаза, и он ничего не видит? Эдвард Нигма, — пробормотал себе под нос Эд, и Ли удивленно взглянула на него. — Что? — Да так, ничего. Просто вспомнилось. — А насчет Пингвина, — Освальдом его Ли не называла почти принципиально. Возможно, не хотела очеловечивать. — Может быть, ты ничего не упускаешь, и никаких коварных планов он не строит? Я слышала, он, и правда, изменился после того, как у него бойфренд появился. — Кто-кто? — Эдварду на миг показалось, что он ослышался. Бойфренд? У Освальда? Да разве такое вообще возможно?! Освальд говорил, что больше никогда не допустит такой страшной ошибки, как влюбленность в кого-то. Освальд раз десять, не меньше, повторял что любит его, Эда, и что они родственные души. Сам Эд его, разумеется, не любил, но… Слышать о том, что у Освальда — внезапно — появился парень, было странно. И слишком подозрительно. А Эдвард Нигма не был бы Эдвардом Нигмой, если бы просто прошел мимо чего-то столь подозрительного. Если это не загадка специально для него, Загадочника, то что тогда? Так началось то, что сама Ли без тени сомнений называла помешательством. Потому что теперь Эд пропадал сутками напролет, а все стены в гостиной были обклеены фотографиями и газетными вырезками, соединены красными и фиолетовыми нитями, отчего квартира Эда все больше напоминала квартиру какого-нибудь помешанного психа, а не обладающего блестящим и острым разумом гения. — А ты знала, что его парня зовут Адам? — спрашивал Эд, когда Ли заходила к нему по вечерам на бокал вина и, например, спагетти с сыром. — Что за дурацкое имя, да? — Имя как имя, — Ли пожимала плечами и доливала себе еще вина. На трезвую голову рассуждения Нигмы воспринимались еще хуже. — Это просто ужасное имя, Ли. И еще он работает в… — В ветклинике, — с неизмеримой тоской договорила за него Ли. — Да, я помню. Ты об этом говорил вчера, — и позавчера, и на прошлой неделе. Но, кажется, таинственный Адам стал новой любимой темой для разговоров Эда. — А что с твоей Фабрикой Загадок? — У меня сейчас нет на это времени, — отмахнулся Эд. И, пожалуй, у его помешательства был всего один, но крайне существенный плюс, заключавшийся в том, что он больше не предпринимал попыток снизить численность жителей Нерроуз своим непосредственным участием. Теперь он даже Готэм с землей сравнять не хотел, так сильно увлекся то ли слежкой, то ли преследованием нового любовного интереса Пингвина. Будто бы бывший, которому все еще есть до всего дело. Ли было смешно, настолько поведение Эда казалось ей несуразным и нелепым. А сам Нигма все больше напоминал того Эда, который работал в полицейском участке и ужинал на двойном свидании вместе с ней и Джимом. Тот Эд был очень-очень умным, но сущим болваном во всем, что касалось отношений с кем-либо. Наверное, потому большая половина его загадок и была про любовь — как попытка ему самому понять, что это вообще за чувство. Сейчас, по идее, любовь была у них. Они работали вместе, как хорошая команда и как напарники, которые могут привести Нерроуз к светлому будущему. Они целовались и обнимались, но — почему-то — ни сама Ли, ни Эд так и не сделали шаг к тому, чтобы перевести их отношения на более близкий уровень. Будто бы им обоим уже и так было более, чем достаточно одних только поцелуев и объятий. Будто и в любви признаваться друг другу им совершенно не было необходимости. Ли помнила, как Загадочник предпочел проиграть, лишь бы только не произносить слова любви. С тех пор они об этом еще не говорили, но… Почему-то об этом и не хотелось говорить: дружить с Эдом Ли нравилось, даже если это была вот именно такая дружба, с поцелуями, объятиями и вином по вечерам. В чем-то большем сейчас, кажется, не нуждалась ни она, ни он. Ли нуждалась в том, чтобы уже наконец отпустить свое горе по погибшему супругу. И немного нуждалась в том, чтобы однажды снова вернуться к Джиму — и в этот раз никогда его не покидать. Ли нуждалась в том, чтобы помочь жителям Нерроуз, чтобы всех спасти и искупить свои грехи, чтобы сделать окружающий мир чуточку лучше. Ли хотела помочь всему миру и, в конечном счете, не могла помочь даже самой себе. А вот в чем нуждался Эд, она не знала. Но понемногу начинала догадываться, глядя на «помешательство» Нигмы. Возможно, конечно, что дело было только в наличие загадки, которую он все никак не мог разгадать. Но Ли думала, что дело в том, что эту — именно эту — загадку он просто боится разгадывать. Ли не могла помочь себе, однако стоило ли ей пытаться помочь Эдварду? — Так какой он, этот Адам? — Он меня бесит, — честно ответил Эд. Врать Ли нужды не было, самому себе — тем более. — Почему? — Он называет Освальда «модной птичкой», — с отвращением сквозь зубы процедил Эдвард, — которая «причесывает перышки». Но бесит не только это, разумеется. — Но вот именно это бесит как-то особенно сильно, да? — участливо спросила Ли. — Ага. И еще… Еще Эда бесило то, что Адам, тридцатилетний мужчина-ветеринар, блондин, белобрысый такой, неприятный. И зверей он спасает. И улыбается слишком широко. И каждым своим словом и действием будто бы нарывается на неприятности, прекрасно зная, что ему за это ничего не будет — в последнее время все реже находятся безумцы, рискнувшие переступить дорогу Пингвину. Это тоже бесило. — Ли, а ты знаешь, как вообще Освальд себе такой кусок власти отхватил? — оборвав себя на полуслове, спросил Эд. — Начинал он ведь с того, что просто носил зонтик Фиш. — Ну, кое-что я слышала от Джима, — осторожно ответила Ли. Гордон о Пингвине высказывался исключительно нелестным образом, но высказывался. Потому что не говорить о человеке, который от лакея и шута дошел до поста мэра и стал королем преступного мира Готэма, как-то не получалось. О Пингвине рано или поздно начинали говорить все: вот, даже Ли теперь говорит. — Он, вроде, мафиозные кланы стравил или типа того. — Не стравил, а воспользовался ситуацией, когда их стравливали другие. Но сейчас я не об этом хотел сказать. Освальд рассказывал, что Фиш в свое время подослала к дону Фальконе девушку, обучила ее, нарядила — и сделала единственным слабым местом самого опасного человека в городе. Тебе эта ситуация не кажется… знакомой? — Думаешь, кто-то нарочно подослал к Пингвину Адама? Но какой в этом смысл? — Освальд сильный, он пообещал больше не влюбляться и не быть слабым. Его единственная слабость — сын, которого охраняют лучше Центрального банка. К нему через Мартина не пробиться. А теперь вдруг из неоткуда появляется этот Адам — и Освальд снова становится слаб. — Ну, даже если и так, — Ли вздохнула и погладила Эда по волосам, — то тебе до этого разве есть дело? — Как оказалось, есть, — Эд невесело улыбнулся в ответ. — Но почему? Вы же не друзья. Могут ли быть друзьями люди, которые несколько раз пытались убить друг друга, предавали, разбивали друг другу сердца и отнимали то, что было для них дороже всего? Но Загадочник появился тогда, когда по имени его позвал именно Освальд. Ли, которая видела, каким бы Эд, и понимала, насколько психологически сложной была его проблема, теперь понимала и то, насколько важным Пингвин был для Нигмы. Настолько важным, что Эдвард буквально готов был меняться и бежать к нему на помощь по одному только его зову. — Не могу же я просто оставаться в стороне, Ли. — А почему нет? — Потому что… — Эд, не договорив, замолчал. Он, скорее всего, и сам не знал. Или не хотел знать. Видя помешательство Эда, Ли думала, что у них с Освальдом какая-то абсолютно неправильная зависимость друг от друга. Но они друг без друга не могли — и это тоже был факт. Как и то, что Эдвард готов был поверить в любые теории о заговорах, лишь не признать то, что у Пингвина все-таки появился любимый человек. Который не Эд. — Тогда почему ты просто не избавишься от Адама? — Кровожадной Ли никогда не была, но желание прикончить этого неуловимого Адама собственными руками, появлялось пропорционально тому, сколько и чего именно Эдвард о нем рассказывал. Точно так же, как когда-то Ли хотелось хорошенько треснуть Пингвина по голове, только чтобы больше не слышать от Эда о том, как сильно он его не любит. Или треснуть самого Эда, но это вряд ли помогло бы. — Предлагаешь его убить? — Эд задумчиво повертел в руках вырезанную из какой-то газеты фотографию, на которой белобрысый и белозубый Адам стоял неприлично близко к Освальду на открытии городского парка. В саму статью Нигма не вчитывался, а фотографии предстояло занять свое место на стене его гостиной, среди прочих газетных вырезок. Адам улыбался отвратительно радостно. И Освальд тоже. — Пытаюсь понять, почему ты сам этого еще до сих пор не сделал. — Не хочу ссориться с Освальдом. Он меня не простит. — Зато тогда вы были бы квиты. Он убил твою любовь, ты — его. — Мы уже и так квиты, Ли. — Тогда почему бы не избавиться от Адама каким-то другим способом, если его существование тебе так жить мешает? — Другим способом? Хм… — Эдвард крепко задумался над этим предложением, и Ли вздохнула с облегчением: свои грандиозные планы Загадочник предпочитал продумывать в одиночестве и в молчании. А значит, хотя бы какое-то время ни про Адама, ни про Пингвина Ли не услышит. Не это ли повод отпраздновать еще одной бутылкой вина? Или лучше лучше сразу достать коньяк?***
Гениальный в своей простоте план Эдвард составил всего за несколько минут. И потом еще много часов думал о том, стоит ли его вообще приводить в исполнение? Ли пила, сидя рядом на диване, периодически дружески и ободряюще похлопывала его по плечу и категорически отказывалась участвовать в обсуждении этого самого плана. Поэтому за советом пришлось обратиться к кому-то еще. Спрашивать совета у самого Освальда показалось глупым даже такому вот «помешанному» Эдварду. Поэтому он решил поговорить с Мартином — в конце концов, Адама мальчик явно знал лучше, чем он сам. Наверное, и свое мнение о его присутствии в их с Кобблпотом жизнях Мартин тоже имел. Если бы Мартин сказал, что они счастливы втроем, с Освальдом и Адамом, Эдвард смирился бы. Или хотя бы попытался. После того совместного ужина Эд иногда заходил к Мартину в гости — исключительно в случаях, когда Освальда не было дома, чтобы не пришлось снова неловко молчать, отводить взгляд и мечтать провалиться сквозь землю. Сегодня, насколько Нигма помнил расписание Кобблпота, у него до позднего вечера должна проходить встреча с боссами других криминальных семей. Опасно, конечно, но к опасностям Освальду не привыкать. А плюс этой встречи был в том, что она проходила на другом конце Готэма. Путь до дома Кобблпота был уже настолько привычен и знаком, что казалось, что Нигма может пройти его с закрытыми глазами и ни разу не свернет в неправильную сторону. Нажать на дверной звонок и спустя пару минут увидеть, как дверь открывает, осторожно выглядывая, кудрявый мальчишка, уже тоже было совсем привычно. — Мартин, — кивнул в знак приветствия Эдвард, переступая порог дома. — Освальд дома? Мартин отрицательно покачал головой и посторонился, пропуская гостя вглубь дома. Нигма — дядя Эд — часто заходил к ним в последнее время и каждый раз первое, что он спрашивал, было: «Дома ли Освальд?». А Мартин качал головой, потому что точно знал, что если бы папа был дома, то дядя Эд не пришел бы. Или пришел, но выбрал бы для этого другой день. И не то, чтобы они друг друга так уж сильно ненавидели, потому что когда папа вспоминал дядю Эдварда, он не говорил про него ничего плохого, только замолкал иногда на полуслове, и взгляд, странный и очень грустный, словно бы уплывал в никуда. Дядя Эд тоже не говорил о папе ничего плохого и тоже, бывало, надолго замолкал при разговорах о нем. И тоже выглядел в такие моменты чересчур грустным для человека, носящего зеленый костюм. Мартин их не понимал, но знал, что у них была слишком долгая и непростая история, еще задолго до того, как сам Мартин встретил Освальда — а вместе с ним встретил и свою семью. Мартин хотел бы, чтобы и дядя Эд был частью их семьи, но… Наверное, их история была слишком тяжелой, а такие не проходят просто так. Поэтому мальчик радовался уже тому, что дядя Эд не пропал окончательно из их жизней после его спасения и время от времени навещает этот дом. — Как твои дела, Мартин? — спросил Эд, присаживаясь на ковер, на котором по игрушечной железной дороге ездил, громко гудя и пуская пар, игрушечный красный поезд. — Это тебе папа подарил? «Да», — коротко написал в ответ Мартин и слегка улыбнулся, тоже садясь на ковер и придвигая к Эду пульт управления поездом. — Отличный подарок, — одобрительно сказал Эдвард, тут же нажимая на кнопку, чтобы поезд загудел. — А как твои уроки? Папа все еще учит тебя играть на фортепиано? «Да, говорит, я делаю успехи». — Не сомневаюсь. Сыграешь мне? «Еще рано, я пока играю недостаточно хорошо». — Ну, значит, сыграешь, когда будет играть просто отлично! Мартин улыбнулся и кивнул. Ему нравились такие обещания, они значили, что этот визит дяди Эда будет не последним. А сам Мартин еще обязательно научится играть на фортепиано просто отлично, ведь это так важно для папы! И вот тогда и папа, и дядя Эд вместе послушают, как он играет. — А Адам? Ты с ним знаком? — будто бы невзначай спросил Эд. — Я слышал, он стал папиным другом? «Они целуются». — И это… хорошо? Или плохо? — не понял Нигма. По лицу Мартина было сложно понять, как он к этому относится, но листок, на котором это было написано, он тут же оторвал и, скомкав, выбросил. «Папа не должен целоваться с Адамом». — Почему? «Потому что папа любит тебя». Эд потеряно прочитал последнюю запись Мартина, слово «любит» болью прошлось по сердцу, снова напомнив о всем том, что он потерял. Он думал, потерять Освальда будет легче. Он думал, что не прощать Освальда будет легче, что будет проще винить его во всем, заглушать до сих пор звучавшие в памяти признания в любви и слова «Я сделал это из любви к тебе, Эд». Эд думал, что так будет проще. Только забыть до сих пор не смог, а те слова по-прежнему назойливо маячили в его памяти и звучали только громче по мере того, как Эдвард узнавал все больше об отношениях Освальда и Адама. — Если бы твой папа не любил Адама, то не стал бы его целовать. «Папа хочет его любить. Но не любит». — Не думаю, что это так. Все же… «Папа любит тебя, дядя Эд». — Мартин, я… «А ты любишь папу?» И в этот момент Нигма сам не понял, почему так вышло, но он вдруг осознал, что именно он должен сейчас сказать. Не должен даже, а всей душой нуждается в том, чтобы сказать об этом хоть кому-нибудь. — Твой папа всегда будет в моем сердце, Мартин, — и это было правдой. Любил ли он его, ненавидел ли, но равнодушным не был никогда. Как и не был по-настоящему чужим, посторонним. Освальд был в сердце Эдварда всегда и навсегда там останется, однако… — Любовь — это сильное чувство. И забавно то, что его, подчас, до последнего не замечают. К примеру, я, как ты знаешь, встречаюсь с доктором Ли Томпкинс и… Я ни разу не говорил ей, что люблю ее, хотя она тоже мне очень дорога. «Почему тогда ты не сказал, что любишь ее?» — Потому что признание в любви — это очень важно, Мартин, — замешкавшись на минуту, все-таки ответил Эдвард. И почувствовал, что сейчас говорит то, что следовало сказать уже давно. Потому что дело всегда было именно в этом. — Оно должно идти от сердца, и говорить его следует только самому важному человеку. А если говорить всем подряд, то слова быстро теряют силу. Свое признание Эд, видимо, берег для кого-то определенного, для кого-то особенного. И понял это только после вопроса Мартина. Мальчик вдруг поднял голову, уставившись на что-то за спиной Нигмы, и радостно улыбнулся. Эдвард собирался обернуться и посмотреть, что так обрадовало Мартина, но этого не потребовалось: на половине разворота его застал насмешливый знакомый голос: — И ты еще обвиняешь меня в сентиментальности, Эд? Освальд вернулся раньше, чем думал Эдвард. — Здравствуй, Освальд, — Эд сдержанно кивнул, будто нисколько не удивленный столь ранним возвращением Кобблпота домой. — У тебя сегодня разве не должно было быть встречи с… — выразительный взгляд в сторону Мартина, — коллегами? Освальд замер. Потом медленно поднес руку к лицу и хлопнул себя по лбу, отчего на коже остался бледно-розовый след. — А представляешь, забыл! — улыбка Освальда была нервная и совсем неискренняя. А Эдвард почему-то вспомнил, как эту же фразу в другое время и при других обстоятельствах однажды произнес Освальд, обращаясь к нему. Он тогда выглядел таким же потерянным и сбитым с толку, но отчаянно, всеми силами, старался казаться расслабленным и уверенным. Тогда Кобблпот пригласил его на ужин… Наверное, тогда же он впервые и решился признаться Эду в любви. А Эд не заметил и не понял. Сейчас Эдвард и сам не знал, почему в голову лезут такие мысли, почему ему сейчас так сильно хочется ухватиться руками за прошлое и не отпускать? — И как только у тебя до сих пор получается помнить мое расписание лучше меня самого? — со смешком спросил Освальд, на что Эд только пожал плечами. — Это была важная встреча? — Очень! Но, может, и хорошо, что не состоялась. — Вот из-за такого отношения ты и… — Стал королем преступного мира Готэма? — усмехнулся в ответ Освальд, и Эдвард закатил глаза: — Освальд! — мол, какой пример ты подаешь сыну? Исключительно отрицательный, но Мартин все-таки затрясся от смеха, когда Освальд поднял руки вверх и уморительным голосом произнес: — Шучу-шучу. Эдвард тоже улыбался и все никак не мог понять, откуда вдруг взялось это приятное чувство, теплом разливающееся по сердцу при одном только взгляде на смеющихся Освальда и Мартина. Чувство, будто он наконец-то дома. И тогда на Эдварда снизошло очень четкое и ясное понимание: в Готэме Адаму делать нечего, в этой семье Адаму делать нечего.***
В жизни Адам оказался таким же раздражающим, как и на фотографиях. Но, по крайней мере, он был более благоразумным, чем показалось Эду изначально. Поэтому, когда в его ветеринарную клинику, зашел Эдвард Нигма, снял с головы черную шляпу и вежливо представился, Адам не стал убегать, бросаться на Эда с кулаками или сразу же звонить в полицию. Только выпроводил всех посетителей из приемной и прошел в пустой кабинет следом за Нигмой, где — опять-таки удивительно! — спокойно выслушал предложение Эдварда. Простое и кристально ясное предложение: ты уезжаешь из Готэма и больше сюда не возвращаешься, тогда остаешься жив и цел. И ему даже хватило ума его принять. Само предложение звучало, конечно, не так претенциозно, как хотелось бы Эдварду, но тратить лишнее время на составление более изящных форм и предложений отчего-то не хотелось. Будто времени и без того уже было потрачено с избытком — того времени, когда Эд мог бы быть не здесь, не так и не с теми. И тратить его попусту, пусть даже и на парня Освальда, действительно не хотелось. В тот же день Адам собрал вещи и с чемоданами сел на ближайший поезд из Готэма, бросив на прощание Эдварду: — Он сказал, что ты именно так и поступишь. — Что? Но Адам уже сел в вагон, а Эд еще некоторое время стоял на месте, удостоверяясь, что Адаму не придет в голову выпрыгнуть из поезда в последний момент. Когда поезд уже отъезжал, стуча колесами, от вокзала, к Эдварду подошел, прихрамывая на одну ногу, из-за чего его когда-то назвали Пингвином, Освальд. Постоял рядом, провожая взглядом уходящий поезд. — Все-таки уехал? — Освальд? Что ты… Встретить его на вокзале Нигма не ожидал, но, кажется, такие вот неожиданные встречи становились уже их традицией. И еще Эдвард предпочел бы, чтобы Освальд никогда не узнал, кто именно настоял на отъезде Адама из Готэма. Однако Освальд узнал и сейчас совершенно спокойно стоял рядом, смотря, как поезд скрывается за поворотом — и только отдаленный гудок и перестук колес напоминали о том, что этот поезд вообще когда-то здесь был. — Я приехал, чтобы убедить его остаться. — Не похоже, чтобы ты торопился, ты не выглядишь запыхавшимся, — заметил Эд. Он все еще не знал, чего именно ждать от Освальда. Очередных слов про предательство и обещание мести? Или угрозы, чтобы он больше никогда не переступал порог их с Мартином дома? — Я торопился, между прочим! Бежал от входа на вокзал, но… — Освальд обернулся к Эдварду, и его лицо все еще было поразительно спокойным, будто бы расслабленным и даже безмятежным. Только щеки слегка порозовели, наверное, и правда, от бега. — Увидел, как он садится в вагон, увидел тебя… И перестал бежать. — Остановился? — Отпустил. Зачем пытаться уговорить не исчезать того, кто сам даже не попытался остаться? Эд знал, что Освальд прав. Также Эд знал и то, что на месте Адама ни за что на свете не согласился бы покинуть Готэм — даже если бы это могло стоить ему жизни. И, возможно, Освальд поступил бы так же. — Я не понимаю только одного, Эд. Зачем это тебе? Какое тебе дело до Адама? — Думаю, я это сделал по той же причине, по которой ты спас Ли. Они помолчали. К перрону подъехал другой поезд, со скрипом распахнув ржавые бурые двери, и из вагонов, как вода из сита, на платформу стали высыпаться люди. — Может, пойдем отсюда, Освальд? — Да, все же на вокзалах слишком людно. Они вышли из вокзала, дошли до припаркованной у входа машины Кобблпота и снова замерли, когда поняли, что по старой привычке встали по разные стороны автомобиля, собираясь сесть вместе. Снова. Как когда-то. Исключительно по привычке, Эдвард ведь и не думал возвращаться — куда возвращаться? — вместе с Освальдом. Да и знать хотя бы, куда он действительно хотел сейчас вернуться? — Так чем тебе так насолил Адам, Эд? — снова спросил Освальд, по-прежнему не садясь в машину и смотря на Эдварда слишком внимательно. Даже как-то чересчур понимающе. — Он встречался с тобой. — А как же Ли? Эдвард подумал о том, Ли вряд ли придет сегодня вечером в его квартиру, вряд ли в эту квартиру добровольно хотел бы прийти даже сам Эд. И вряд ли он бы хотел провести очередной вечер с Ли за вином и поцелуями на диване. — Нам с ней больше нравится быть просто хорошими друзьями. Освальд открыл было рот, чтобы сказать что-то еще. Сам Эд тоже хотел сказать много чего, но на стекла очков упали первые капли начинающегося дождя, и Эдвард только сейчас заметил, что небо затянуто грозовыми черно-серыми тучами. Освальд зябко поежился и первым сел в машину. Эд сел следом за ним — просто не хотел намокнуть. Наверное, дело было только в этом. — Поедем домой, Эд? Мартин тебе всегда рад, ты же знаешь. Послушаешь, как он на рояле играет. — Да, поехали домой, Освальд.