Слишком разные

Они были слишком разные для того, чтобы быть вместе. Противоположности притягиваются, скажете вы? Увы и ах, но не в этот раз и не с этими людьми. Они были слишком разными во всем – даже в маленьких мелочах, почти ничего не значащих для окружающих. Но только не для них. Он – высокий, а она - маленькая, едва достающая макушкой его плеча. И постоянные подначки про свой рост Рукия едва ли могла стерпеть, крепким ударом в лицо отправляя противника и насмешника в нокаут на долгие два-три часа. Сколько раз так Куросаки выпадал из реальности – точно подсчитать не мог никто, все давно перестали обращать на это внимание после тридцатого раза. Она любила рисовать, а он ненавидел живопись в целом и ее рисунки в частности, называя их неумелыми и глупыми. Сколько шишек Ичиго получал после таких слов и как часто был разрисован перманентным маркером – вспоминать было страшно. Но Куросаки ничему не учился на своих ошибках, а упрямству младшей Кучики стоило позавидовать, поэтому рисование и в частности рисунки Рукии были камнем преткновения. Он любил острое и, очень-очень, пригоревший рис, а она – сладости и кремовое мороженное. Рукия не раз и не два слышала насмешки в свой адрес, касаемо своих пристрастий, но ничего с собой поделать не могла. К тому же, этот глупый Ичиго тоже был не прочь пожевать чего-нибудь сладкого, только так, чтобы никто не видел. От этого Рукия злилась еще больше, потому как обвинения от Куросаки были такими несправедливыми и глупыми, что кулаки сами тянулись к этой нагло ухмыляющейся роже. Она просыпалась рано, счастливо улыбаясь солнечным лучам и чувствуя себя бодрой и живой, готовой к новым открытиям нового дня, а он спал до упору, до последнего, до тех пор, пока его не будил Иссин пинками и криками. Эта странная семейная традиция была по началу так непривычна маленькой шинигами, что та старательно молчала в шкафу, боязливо выглядывая в щелку. Ичиго же, со свойственной ему горячностью, громко кричал, пинался и проявлял всяческие попытки не быть поднятым, сам не понимая, что ведется, как маленький мальчик, выпрыгивая из постели, стоит только отцу высоко подпрыгнуть над полом. Но, спустя некоторое время, Рукия привыкла и к такому, поэтому всегда громко смеялась, стоило только Куросаки пропустить хотя бы удар своего сверх меры активного папаши. Это было забавно. Он злился, когда Рукия называла его болваном, а она – громко, почти оглушительно смеялась, слушая жалкие попытки Ичиго зацепить маленькую шинигами словом. Нет, конечно этот рыжий придурок иногда находил больные места и те самые слова, которые девушка не могла стерпеть, но, как правило, после такого оскорбления Орихиме старательно залечивала покалеченного и притихшего друга, молчком рассматривая силуэт уходящей Шинигами. Во всех остальных случаях, у Ичиго не удавалось ни на йоту сдвинуть хороший (или не очень) настрой Рукии, как бы ни старался. Хотя, как многие думали, такие вот ругательства были своего рода признаками чего-то… Чего-то. Она любила зеленый чай, простой и немного горький, без всяких примесей, а он – растворимый кофе с сахаром. Куросаки всегда недоумевал над привычками и поведением своего товарища: если от сладкого Рукию нельзя было оттащить никакими силами и правдами, то чай она пила исключительно «вхолостую», редко когда заедая его традиционными японскими сладостями. Конечно, юноша догадывался, что тут, возможно, причина в том, что братец у Рукии был немного двинут на правилах, а значит, чайные церемонии у него проводились дома не реже одного раза в месяц. И, если верить всезнающему Исиде, то чай стоило пить без всяких там сахаров и молочных производных. И, как следствие, глупая Рукия сама того не желая, переняла эту привычку от Бьякуи. Она была бессмертной (в некотором смысле) шинигами, прожившей уже больше сотни лет, а он – простым смертным, ограниченным во времени своего существования. Иногда, глядя на то, как Ичиго ругается со своими друзьями в школе, наблюдая за тем, как тот старается чего-то добиться, искренне сокрушаясь из-за неудач или нехватки опыта, Кучики едва ли могла сдержать свой смех, больше похожий на подступающую истерику. На самом деле девушка завидовала этому человеку, потому что его время было кончено. Будь у Куросаки впереди целая вечность, он бы так не стремился куда-то, потому что рано или поздно, но все получится. У людей не было времени на сомнения, они должны действовать прямо здесь и прямо сейчас. Это было для Рукии так непривычно, что та только и могла, что завороженно смотреть на спину своих товарищей Людей, что упорно шли вперед, несмотря на преграды и трудности. Потому что они должны были успеть все сделать. Он был слишком яркий, больше похожий на пятно свежей краски, брызнутой на светлые страницы, а она – обычной, не выделяющейся из толпы прохожих. Ичиго даже несколько раз, гуляя по городу с Рукией, терял ту на пешеходном переходе, потому как маленький рост и слишком обычная для местных жителей внешность делали девушку почти неотличимой от проходящих мимо людей. Куросаки только странно вздыхал, словно бы и не злился, но негодовал по этому поводу, в следующий раз хватая девушку за руку и не отпуская ту до тех пор, пока они не покидали оживленную местность. «Это чтобы ты не потерялась», - буркал в свое оправдание парень, отворачиваясь в другую сторону и совсем не замечая легкого румянца на щеках девушки. Она ненавидела сражаться, стараясь разрешить все мирным путем, а он с головой кидался в гущу сражений, совершенно не боясь за себя, иногда даже улыбаясь настолько счастливо, что тревожно билось сердце маленькой шинигами. Все же, в этом Ичиго был похож на Кенпачи, ища каждый раз нового сильного противника. И пусть парень каждый раз утверждал, что он не желает сражаться, что он устал от всего этого, но то, с каким наслаждением Куросаки размахивал своим Зангецу, невозможно было передать никакими словами. Он не любил говорить о своем возрасте, словно бы стеснялся его, а она гордилась и с радостью называла точную цифру своего существования. Правда, предварительно поколотив Ичиго за его немереное любопытство и короткую память. Было в этом что-то волнительное для Рукии, знать больше – чем знал Куросаки. Быть мудрее – и от этого печальней, потому как Кучики было свойственно корить себя за прошлые ошибки очень долго, так долго, что и жизни человеческой бы не хватило, что бы пережить подобное. Он был глуповатым, временами совсем тупым, особенно, если дело касалось чувств окружающих его людей, а она все видела и понимала, даже когда люди пытались скрыть это. Именно поэтому, каждый раз Ичиго снова и снова огребался, стоит ему только ляпнуть какую-нибудь глупость, которая больным эхо отзывалась в Орихиме. Кучики на такое не жалела сил, мечтая просто вытрясти из этого рыжего остатки серого вещества, надеясь, что так он хоть глупости перестанет делать, но ничего лучше не становилось. К тому же, все было настолько туго в плане того, что Куросаки ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не подозревал, отчего Инуэ краснеет каждый раз, когда он оказывался слишком близко, что у Рукии просто опускались руки от бессилия – тут помочь могла только лоботомия. Или что-то посильнее. Она следовала правилам Общества Душ, подчиняясь приказам капитана и просьбам Бьякуя, а он плевал на всех и вся, действуя только так, как считал важным и правильным. Каждый раз, когда дело доходило до того, что мнения Куросаки и Готея-13 расходилось, все заканчивалось очень печально – ремонтировать приходилось многое, и счастьем было, если хотя бы бараки двух отрядов оставались нетронутыми. То, сколько раз приходилось ремонтировать сам Готей и как часто проводилась перепланировка улиц Общества Душ благодаря упертости некоторых рыжих, становилось уже притчей во языцех. Он не молчал о том, что творилось в его сердце и душе, пытаясь разобраться во всем с дотошностью, достойной капитана 12 отряда, а она – угрюмо молчала, сдерживая обидные слезы и сжимая губы в тонкую полоску. И его странные вопросы: «А почему…», «А зачем…», «А что, если я…» лишь больше баламутили и без того неспокойную душу маленькой шинигами. Она помнила всегда, не забывая ни на одну секунду, что она была шинигами, а он смертным человеком, лишь временно выполняющий обязанности шинигами. Помнила о том, что она из клана Кучики, а значит, просто не имеет никакого права даже надеяться на что-то, чего так отчаянно желало ее сердце, в чем так упорно пытался разобраться глупый Куросаки. Слишком многое их разделяло, слишком правильной была Рукия. Она мечтала о взаимности, украдкой бросая косые взгляды на лохматую рыжую голову, а он не желал ничего, никаких чувств, думая только о том, как бы всех защитить и одновременно сдать вступительные экзамены. Для Куросаки подобные чувства были бесполезными, больше похожими на выдумку мечтательных и романтичных девушек. Рукия себя к таким не относила, реально оценивая свои взгляды на жизнь и поведение, но все равно тайно, немного грустно, ждала чего-то от Ичиго, временами тяжело вздыхая в пустоту. Она ждала от него действий, первых и главных, а парень, зная характер своей подруги, зная ее принципиальность и ранимость, молчал, задвигая на задний план подобные мысли, скрываясь за маской, такой уже привычной, что сводило скулы от притворных улыбок, которые на ура различала Рукия. И все потому, что они были слишком разные, словно из разных эпох: он – человек, смертный, слишком упертый и непокорный, а она – шинигами, покорно следующая правилам Готея.