Andraste is watching

С самого начала знакомства Хоук не кажется Себастьяну истово верующей. Но она прилежно посещает проповеди Владычицы Эльтины и Преподобных матерей, и Себастьян быстро привыкает видеть Хоук среди прихожан, даже неосознанно ищет вновь и вновь в толпе, а не найдя, гадает, что же случилось на этот раз, придумывая причины одна нелепее другой. Хоук ничего толком о себе не рассказывает, хотя в совместных походах она всегда шумная, любит много, со вкусом посмеяться, обсудить новейшие сплетни. Однако спустя какое-то время Себастьян вдруг понимает, что знает о ней катастрофически мало. Выспрашивая Варрика и Авелин о предыдущей жизни Хоук, Себастьян убеждает себя, что это долг настоящего брата Церкви — знать о бедах и помыслах паствы, дабы оказать посильную помощь. Он хочет, чтобы свет Создателя и Песен Пророчицы осветил самые потаенные уголки души Хоук. Из всех, с кем Себастьян разделяет тяготы сражений, только Хоук всегда молится вместе с ним. Ночью ли, днем ли, по локоть в крови и грязи, она опускается на колени, закрывает глаза и послушно вторит ему, читая Песнь Света. В такие моменты Хоук кажется самой прекрасной женщиной из всех, кого он когда-либо знал. И он перед самим собой делает вид, что ему вовсе не хочется прикоснуться к ней. Когда Себастьян с удивлением обнаруживает, что Хоук занимает в его сердце и мыслях слишком большое место, уже поздно искать спасения в вере. Но он пытается. Пылко, возносит молитвы по несколько часов в день, глядя в мраморно-белое, идеальное лицо статуи Андрасте. А ночью во сне снова к нему приходит Хоук. Она соблазняет его медленными, похожими на танец орлейских куртизанок, движениями. Себастьян не видит ее лица — оно будто в дымке и никак невозможно сфокусироваться на отдельных чертах, но знает, что это именно Хоук. Во сне он силится дотронуться до ее скрытого полупрозрачной тканью тела. Хоук смеется, убегает, тает в его руках, дразнит. Иногда она позволяет все же догнать себя, сорвать все ненужные тряпки, и тогда Себастьян будто наяву чувствует языком солоноватый вкус ее кожи, упругость сморщенного маленького соска, а под пальцами мягкость и податливость женской плоти.

***

Он вновь просыпается среди измятых влажных простыней и долго пытается унять колотящееся сердце. Весь день Себастьян просит прощения у Пророчицы, истязает себя обычным трудом наравне с самыми младшими служками, постится, силясь обрести успокоение. Ему почти это удается, но однажды вечером на проповеди он снова замечает Хоук. После она дожидается, пока все прихожане не покинут церковь, и у Себастьяна не остается иного выбора, кроме как подойти и поприветствовать ее. — Прекрасная была проповедь, — вежливо говорит Хоук. Намеренно игнорируя пустую скамью рядом с ней, Себастьян прислоняется к колонне. — Эльтина умеет подобрать слова, которые находят путь к самому сердцу, но мне кажется, что я слышу эхо сомнения в твоем голосе. Хоук задумчиво трет кончик носа. — Я должна как следует обдумать ее слова, — произносит она и после небольшой паузы продолжает: — На самом деле, я пришла исповедаться. — Как пожелаешь. Я позову одну из Преподобных матерей… Хоук качает головой. — Я хочу исповедаться тебе. — Мне? — натянуто улыбается Себастьян. — Но почему? — Потому что таково мое желание. Ему становится по-настоящему неловко. Он мог бы спокойно исповедовать Фенриса, Авелин или даже Изабеллу, да кого угодно, но не Хоук. И все-таки отказать страждущему в покаянии — грех для Брата Церкви. Себастьян ловит внимательный взгляд Хоук и кивает: — Хорошо. Хоук слегка похлопывает по скамье подле себя. — Сядь, пожалуйста. Себастьян колеблется, но садится. С напускным спокойствием спрашивает: — Итак, в чем бы ты хотела исповедаться? — В любви к тому, кто не может на нее ответить. Ибо я не Пророчица наша, а он... — В любви к Создателю нет ничего зазорного, — быстро перебивает ее Себастьян. Хоук не отвечает. Она даже не смотрит на Себастьяна, но внезапно от ее близости ему становится трудно дышать, как будто воздух между ними исчез. Он старается вызвать в памяти лик Андрасте, когда ладонь Хоук внезапно находит его ладонь. Себастьян сам себе напоминает тонущего в замерзшей реке: с таким трудом обретенное душевное равновесие крошится и обламывается, как ледяная корка, под невыносимой тяжестью этого невесомого прикосновения. — И вот открыла глаза я, сияние предо мной… — тихо начинает Хоук Песнь Андрасте. Ее пальцы переплетаются с его, ощущение ледяной воды сменяется жаром, который охватывает все тело Себастьяна. — Величественнее, чем горы, возвышается, могучее… Себастьян стискивает зубы, закрыв глаза, с трудом сглатывает ставшую вязкой слюну. Он поглаживает руку Хоук, чувствует слегка шершавую кожу на тыльной стороне ладони, мозоли от меча. — Руки... протянуты... Звёзды... как... самоцветы… — срывающимся шепотом продолжает Хоук. Их пальцы слово живут отдельно от них, соединясь, на миг теряя друг друга и тут же снова сплетаясь. Себастьян откидывается на спинку скамьи, полностью отдается этому горячечному наслаждению. — Горят на перстнях, что на пальцах его… Голос Хоук обволакивает, возносит куда-то высоко, и Себастьян хрипло, едва сдерживая дрожь, вторит ей: — Горят… на перстнях... что на пальцах… его... На внутренней стороне зажмуренных век он видит бесстыдно обнаженную Хоук — такую, какой она является ему во сне. А наяву она сильно, до боли, сжимает его ладонь и со стоном выдыхает: — И в короне на Его челе... Хоук убирает руку. Себастьян слышит, как она поднимается со скамьи и уходит. Лишь только после этого он отваживается открыть глаза, некоторое время бессмысленно смотрит в высокий сводчатый потолок, пока не спадает напряжение неудовлетворенной плоти. Этой ночью впервые за много дней Себастьян спит спокойно.