Звонок будильника

Каминага, как никто другой, был знаком с ощущением циркулирующей по венам “сыворотки правды”: тело словно свинцом налито, а мысли смешались в кучу. Существовало расхожее мнение, что воздействие препарата ослабевает с каждой инъекцией, однако Каминага обнаружил, что сыворотка воздействует на него словно в первый раз – изнуряет и ослабляет, несмотря на то, что ему приходилось неоднократно испытывать эффект ее влияния на себе. Даже сейчас, единственное, на что его хватало, – пялиться, и пялиться, и пялиться в потолок, лежа в постели, будучи неспособным отличить верх от низа, белое от черного, реальность от фантазий. – Ты так и собираешься проваляться весь день? – знакомый голос прозвучал словно бы издалека, как будто он сам находился под толщей воды, но Каминага списал это на последствия действия сыворотки. Вяло повернув голову, он увидел Миёши, прислонившегося к дверному косяку. – Как ты можешь говорить такое? Я не просто тут валяюсь, я тут из строя выведен, – парировал Каминага, и, какое счастье, что ему удалось произнести фразу довольно-таки внятно. Миёши едва заметно пожал плечами и отлипнул от двери. Звук его шагов был чуть слышен, пока он двигался к кровати. – Несомненно, ты прошел через худшее. – Справедливое замечание, – Каминага решил немного уступить. Пусть сейчас ему соображалось гораздо медленнее, чем обычно, но, даже пребывая в подобном состоянии, черта с два он проиграет Миёши в очередной словесной баталии. В ответ его собеседник лишь приподнял бровь, но ничего не сказал. Вместо этого жестом приказал Каминаге подвинуться, и тот подчинился. Скрип кровати эхом разнесся по комнате, пока Каминага передвигался, но, внезапно, ни единого звука не раздалось, когда Миёши укладывался рядом. Хотя кровать и была довольно-таки узкой, оба соблюли небольшую дистанцию – достаточную для того, чтобы показать, что им обоим комфортно друг с другом, но при этом сделать так, чтобы происходящее не выглядело слишком интимно. Каминага едва чувствовал тепло, исходящее от руки Миёши, почти невесомо касающейся его тела, как будто тот был не более, чем призраком. – Я кое-что заметил, – нарушил установившуюся тишину Миёши. – Да ладно? Что же это может быть? – Без тебя становится тихо. Несмотря на то, что Миёши лежал почти вплотную, Каминаге пришлось напрягать слух, чтобы расслышать сказанное. Странно, тон голоса был, как обычно, бесстрастен, однако слова звучали гораздо мягче. Когда Каминага взглянул на собеседника, то увидел, что Миёши лежал, вперившись взглядом в потолок, как совсем недавно коротал время и он сам. – Звучит так, словно ты по мне скучал, – Каминага легонько ткнул Миёши в плечо. – Не более, чем обычное наблюдение, – отозвался тот, не сводя глаз с потолка. – Если тебе интересно мое мнение, подобные заявления вообще не в твоем стиле. – Меня бы здесь не было, если бы я не был в состоянии замечать подобные мелочи. Пауза. – Хотя, признаться, это весьма освежающая перемена. – Вау! – боковым зрением Каминага отметил, что губы Миёши дернулись, и сам непроизвольно скопировал этот жест. – Никакого сострадания, значит. – Если ты ожидаешь от меня сочувствия, значит произошедшее в Лондоне нанесло твоему рассудку гораздо больший ущерб, чем все мы думали. Было нечто странное в том, как Миёши произнес слово “Лондон” – тоном чуть отчаянным, безрадостным даже. Однако, Каминага для себя решил не развивать эту мысль. Вместо этого он пошутил: – Знаешь, эти белые дьяволы – что-то с чем-то. – Кажется, нам придется приложить больше усилий для твоего восстановления. – Юуки будет, где развернуться. – Будь осторожен с тем, что говоришь, – Миёши произнес эти слова больше поддразнивающе, нежели предостерегающе, – и у стен есть уши. – Ну уж если они слушают, – парировал Каминага, чуть повысив голос, что заставило Миёши закатить глаза, но улыбка, тем не менее, не исчезла с его губ, – то им стоит знать, что я ко всему готов. Он ожидал какой-нибудь язвительной реплики, однако Миёши лишь задумчиво хмыкнул в ответ. А когда между ними вновь установилась тишина, пальцы Миёши погладили его собственные, легко и невесомо, словно пером по коже провели. – Вообще-то, – вновь подал голос Миёши, – есть еще кое-что, что я заметил. – Да ладно. – Без тебя становится по-другому, – продолжил тот, спустя удар сердца. При этих словах они одновременно повернули головы друг к другу. Карие глаза встретились с ореховыми. В другой раз Каминага нашелся бы с ответом: отпустил очередное язвительное замечание или просто отшутился, однако, когда Миёши так на него смотрел, он просто не мог поступить в своем обычном стиле. Драгоценно ускользающие мгновения Миёши смотрел без обычного притворства. На лице не было такого знакомого выражения высокомерия, а из взгляда исчезло постоянное все просчитывающее наперед выражение. Он бы не посмел произнести это вслух, но внутри себя Каминага наслаждался тем, каким нежным выглядел Миёши сейчас. Как же ему хотелось дотянуться и бережно дотронуться до его лица или отодвинуть прядь волос, упавшую на лоб, но было слишком страшно уничтожить образ, что предстал перед ним. – Каминага, – низкий голос разрушил картинку, не дав ему и шанса, сказать хоть что-нибудь. Храня облик Миёши в голове, Каминага оглянулся, узрев Фукумото, стоящего в проеме двери. Обычное выражение равнодушия сохранялось на лице агента, однако взгляд был пристальным и изучающим. – Обед почти готов. Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы к нам присоединиться? – спросил он. Честно говоря, Каминага чувствовал себя, как будто нырнул в озеро с карманами, полными булыжников, – легче ему не становилось. Тем не менее, ничто на свете не заставило бы его в этом признаться, особенно, когда он был в середине реабилитационного периода. Он делал это как будто бы только для того, чтобы доказать самому себе, что его состояние не ухудшилось. Да и сыворотку не мешало бы вывести полностью из организма. – Я приду, – отозвался Каминага, потянувшись, чтобы взять Миёши за руку, но лишь затем, чтобы наткнуться на пустоту, – только вот… Хм? Медленно повернув голову, Каминага нашел вторую половину кровати пустой. Простыня выглядела нетронутой – ни единого свидетельства, что на ней кто-то лежал. Каминага смутно помнил, что чувствовал тепло тела рядом, однако потом до него дошло, что ощущения были на грани восприятия. Да и знакомого запаха одеколона и сигарет не было, а заметил он это только сейчас. – Все точно в порядке? – в раздумья вторгся голос Фукумото. – Я буду в порядке… – Каминага повернулся к нему и одарил одной из своих знаменитых улыбок. – Ты иди, а я следом. Фукумото раздумывал мгновение, потом кивнул: – Ну, если ты так говоришь. Он сам сказал, что будет в порядке, и когда Каминига опустил голову на подушку, то даже поверил в то, что это правда. Воздействие сыворотки никогда не приводило к галлюцинациям, по крайней мере, раньше он мог отличить явь от иллюзии. Хотя было несколько цинично говорить о произошедшем, как о “галлюцинации”. Больше похоже на грезу, ненавязчивую и невинную. Ну а посколько грезы – все, что у него сейчас было, он осознал, что подсознание незаметно собрало все мечты воедино. Миёши давно отправился на свое собственное задание, еще до того, как Каминага вернулся, оставив его наедине с воспоминаниями об их прощании и надеждой на новую встречу. Каминага пошевелил тяжелыми пальцами, как будто желал вернуть назад образ Миёши, однако встретил лишь холодный августовский воздух, проникающий сквозь щели окна. Вздохнул, опустошенный и потерянный, раз за разом прокручивая в голове сцену последнего их с Миёши прощания. Это было глупо, но он желал еще раз увидеться по возвращению в Культурное сообщество: еще раз услышать его голос, еще раз держать его в своих объятьях. До их следующей встречи Каминаге придется довольствоваться лишь призраком мягкого низкого голоса, пронзительного лисьего взгляда, красных губ, насмехающихся над ним. Каминаге пришлось заставить себя встать, пока он совсем не затерялся среди всех этих грез. То была жизнь, которую они сами себе выбрали, и не стоило ожидать от нее чего-то большего.