Зимнее утро

Быстрые шаги гулко отзывались от холодных мраморных стен, слабым эхом разносясь по пустым коридорам. Мирон сгрузил пакеты с продуктами прямо на пол и, поставив чайник, начал включать небольшой ноутбук на столе. В квартире было очень тихо. Такого давно не было: тишина, как и одиночество, являлись редкими гостями этого дома. В бесконечном угаре, в наспех приготовленных ужинах и бессонных ночах минуты покоя Мирону только снились. Постоянный движ помогал дышать, словно рядом находился кто-то, кто не уставал напоминать: «Стены обитаемы». Мирон и сейчас это себе повторил, но у «YouTube» получилось убедительней. Мирон выкрутил громкость сильнее, чтобы было не так скучно, и потянулся к покупкам. Внезапный звонок в дверь заставил его замереть: до прихода парней оставалась еще куча времени, а больше он не ждал и не знал никого, кто пришел бы к нему без предупреждения. Но звонок повторился. Тихо матерясь, Мирон все же опустил пакеты обратно на пол и медленно, нехотя, поплелся к двери. Он распахнул дверь настежь, и ледяной сквозняк ворвался внутрь, заставляя зябко переступить с ноги на ногу. А через секунду чихая, и оставляя за собой грязные следы от ботинок, у его порога остановился раскрасневшийся и взъерошенный Слава, и Мирону захотелось заорать в голос. — Какого хуя ты здесь делаешь? — Привет, — он тряхнул головой, избавляясь от снежинок в волосах, и счастливо улыбнулся, словно увидел Мирона после долгих лет разлуки. — Я пришел к тебе. — Зачем? — Слушай, можно, я зайду? — Слава нервно посмотрел по сторонам. — Здесь становится жарко. — Нет, нельзя, пока ты не скажешь, зачем пришел. — Хотел тебя увидеть. День рождения и все такое, и блять, Окси, — впусти меня, не то я превращусь в огромную сосульку, и тебе придется держать ответ перед моими фанатами, как лицу непосредственно виновному… Слава продолжал нести дальше какую-то околесицу, а Мирон не отрывал от него глаз. Происходящее походило на сон, на дикий, вывернутый наизнанку сюрреалистичный сон. Карелин, мокрый от снега, стоял, демонстрируя белые пальцы без перчаток, и Мирон подумал: вдруг они уже отмерзли? Он кивнул и протянул руку — Слава тут же ее пожал, быстро переступая порог. Он очутился в его квартире. Мирон даже в порядке бреда не мог предположить, что когда-нибудь Слава Карелин окажется в его прихожей, не мог предположить, что он будет ходить по его кухне, рассматривать картины на стенах и совершенно серьезно спрашивать, как Мирон относится к сладкому. Это было одновременно смешно и странно: Гнойный — посреди его личного маленького мира. Будто в душу влез. — Заебись! — с восторгом подытожил Слава. — Всегда мечтал побывать у тебя дома. Он уже скинул промокшую куртку на спинку стула и остался в красном джемпере с оленями, рога которых сплетались в замысловатый рисунок. Ладонью взъерошил волосы, разбрызгивая в стороны капли растаявшего снега, и уставился на Мирона. А его вдруг бросило в жар и руки стали весить целую тонну. Он поспешно стал доставать неразобранные продукты и беспорядочно их складывать на полки, цепляясь взглядом за надписи на упаковках. Нелепое волнение расползлось по венам и застряло в районе солнечного сплетения, и Мирон ненавидел себя за это. Мысли путались. Слава всегда появлялся внезапно, приносил с собой мятеж и так же быстро исчезал за невидимой границей. Мирон не мог ответить однозначно, нравилось ему это или нет: он давно научился не обращать на него внимания, но когда Слава был — внутри поднимался ураган. Своим напором и самоуверенным видом Слава вызывал желание съездить разок по ебалу, но вот смятение, которое за этим крылось, приятно характеризовало его как нормального человека. И приятно било по нервам. Мирон слышал, как с тихим щелчком отключился чайник, и замявшийся было Карелин, схватил его в руки, перекатываясь с пятки на носок от нетерпения и грозясь ненароком ошпариться; требовательно заглянул в глаза. Мирон возмущенно сложил руки на груди, правда, больше из вредности. — Не сучься, — Слава с изяществом факира уже ставил две кружки на стол, сахарницу и опасно покачивающийся в одной руке чайник, и Мирон мысленно попрощался с ясеневым белым паркетом. — Тащи заварку. Картина виделась Мирону какой-то нереальной. На щеках Славы проступил лихорадочный румянец, застывший на коже, словно он в зимней куртке оказался у огня, а всегда подвижные и лукавые глаза смотрели в одну точку. Они стали очень темными — глаза, которые нередко оглядывали Мирона так, что от досады и чего-то еще у него дергался кадык. —Я принес тебе шоколадный торт, кстати. Не знаю, почему, но подумал, тебе понравится. — Спасибо, — улыбнулся Мирон. — Ты благодарил бы меня гораздо охотнее, зная, на какие жертвы мне пришлось пойти, — закатив глаза, сообщил Слава и принялся загибать пальцы: — Свалить из переполненной хаты, ехать в битком набитом вагоне, потому, что такси было реальнее дождаться даже в новогоднюю ночь, и потом еще переться полчаса от метро… — Да ты просто герой! — рассмеялся Мирон. Ему было так свободно смеяться, словно он вынырнул на поверхность после долгого нахождения под водой, и воздух приятно заполнил легкие. Слава с довольной улыбкой посмотрел на него. — Это скорее приступ филантропии. Почему ты один? — БЧС подтянется к вечеру. — А настоящая семья? — Родители остались в Лондоне. Да и нет у нас такой традиции, отмечать вместе. — Потому, что вы не особо ладите? — С чего ты взял? — Ну, — Слава пожал плечами, — читал, давно, где-то. Мирон ничего не ответил. В один миг у его моста словно выбили доску, и он отвернулся, всматриваясь в мутную белую стену за окном. Он не любил говорить о непростых отношениях в своей семье. Это было крайне личным, сокровенным, сокрытым и никого не касалось. Но в этом и заключалась обратная сторона славы, к которой он до сих пор не привык и думал, что не привыкнет никогда. Люди почему-то интересовались его жизнью сильнее, чем своей, их упрямое желание покопаться в чужом грязном белье перерастало в навязчивую идею, в нездоровое желание — знать. Но гораздо паршивей, когда был кто-то, все свое внимание обративший на тебя. Кто-то знающий о том, кем ты стал, о чем думаешь и на что надеешься. Знал, где ты живешь. Доебывал в твиттере, посвящал диссы и треки, наблюдал за тобой и незримой тенью стоял за спиной. Это была одна из черт, которая пугала Мирона в Славе. Он знал о нем столько всего. Шоколадные крошки глазури прилипали к губам, таяли, и Мирону невообразимо хотелось слизать их. Рефлекторно он кусал сахарные от торта губы и не мог перестать думать о том, что внимательные немигающие глаза Славы считывают каждое его движение. Было душно, и, кажется, Мирон плохо соображал, что делает, иначе он прекратил бы это. Он же понимал, что Слава наблюдает за ним, долго, пялится на приоткрытые губы и скользит взглядом по шее… Непослушными руками Мирон застегнул верхнюю пуговицу, действуя машинально… Славин телефон напомнил о себе неожиданно, когда Мирону почти удалось совладать с собой и начать разговор. От неожиданности он выругался и тут же забрал у Савы тарелку, злясь на этот балаган, на свою глупость, неблагоразумие и сумасбродство. «Ебаный стыд, — фейспалмил внутри Мирон. — Словно вернулся в чертов пубертатный период». — Ты всегда так звереешь, когда звонит телефон? — послышался его глумливый голос, и Мирон, с мрачным удовольствием показал ему фак. — Иди на хуй. Слава закатил глаза. Мирон резко схватил подушку с дивана, хорошенько прицеливаясь, и вид охуевшего взъерошенного Славы, который от неожиданности открыл рот и силился пригладить волосы, внезапно сделал Мирона счастливым. — Все, Окси, это война! — проревел он, и Мирон, смеясь уже в голос, и на бегу хватая вторую подушку, вылетел из кухни. *** Потом, когда спустя полчаса Мирон привалился к спинке кровати, вспотевший, уставший и довольный собой, не осталось сил даже слабо улыбнуться. Мышцы приятно ныли от напряжения, рубашка липла к влажному телу, а на лбу бисеринками собрались капли пота, которые Мирон вытирал прямо ее рукавом. Слава растянулся на дивине, что-то быстро набирая в телефоне, а Мирон наблюдал за ним из-под опущенных ресниц. Здесь, в его спальне, в окружении виниловых пластинок и стеллажей с множеством книг, Слава не выглядел лишним, в отличие от идеально стерильной кухни или строгой гостиной, где все буквально кричало о достатке хозяина. — Ты такой костлявый, Мирон Яныч, — вяло сказал он, — до сих пор ребро ноет. Мирон только отмахнулся. — Помню, в прошлом году, Фаллен захотел тихо-мирно отпраздновать свой юбилей. Мы завалились в какой-то бар, взяли бухла и нажирались всю ночь. К утру, мы были пьяны в слюни, Ваньку шатало от собственного перегара, и я помню, как тащил его до такси, а сам он смешно возмущался и время от времени вдавливался в меня своими костями, прямо как ты сейчас. — Прямо-таки как я? — усмехнулся Мирон. — Не знал, что так похож на него. — Если бы ты был похож на Фаллена, я бы вышел в окно, — Слава открыл глаза и насмешливым взглядом окинул пространство над его головой. — Друган, это одно, а ты… — Хватит! — Как скажешь, — он развел руки в стороны, а через несколько минут рассматривал названия книг, где вымысел соседствовал с реальностью, а поэзия Мандельштама фантасмагорично перемежалась с диковатой мистикой Лавкрафта. Мирон не утруждал себя наведением порядка на полках, пахнущих толуолом и бензальдегидом, ведь заглядывал он сюда не так уж часто. Слава вытянул первую попавшуюся, не задерживаясь подолгу, пролистал страницы — Мирон помнил, что они были шершавыми на ощупь. — Бродский на английском? Кощунство! — Это подарок, — подошел Мирон. Он казался таким мелким рядом со Славой — едва доставал макушкой до плеч, видел, как напряглась крепкая шея и непослушные волосы скрутились маленькими кольцами на затылке. Разница в росте не мешала, когда они с Гнойным срались на глазах у изумленной публики, не стесняясь в выражениях. Но сейчас на него смотрел незнакомец — человек, от которого пахло сандалом и январским ветром, человек с горячими пальцами и потемневшими, блестящими глазами. — Что? — Я пишу и не жду никогда ответа… — Прочел он вслух строчку из стихотворения и резко захлопнул книгу. — Может, хотя бы ты понимаешь, что происходит? — Слава посмотрел на него, и Мирон совершенно точно знал ответ на вопрос, который ему никогда не хватило бы смелости озвучить. Проблеск зимнего солнца скользнул по стеклу и на мгновение утонул в волосах Славы. Мирон почувствовал, как задрожали руки: было странно стоять так: перед полками, заставленными книгами, рядом с ним, из всех — именно рядом с ним. — Ты как будто изменился. — Серьезно? И когда ты это понял? — Не знаю, — сказал он, — не знаю, как именно, когда и где ты перестал быть заносчивым мудаком. Может быть, давно — а я не заметил, а может, такие подарки случаются только в особенные дни. — Блять, — Слава шагнул вперед и коснулся его пальцев своими — холодных безвольных пальцев, — и Мирон сразу же опустил глаза. Слава все не отпускал, а внутри сердце стучало набатом, заглушавшим все прочие чувства. Спустя мгновение он вывернул руку, одновременно делая несколько шагов назад, и уставился Славе куда-то в район ключицы. Он знал, если посмотрит в глаза, это все запутает еще больше - там было противоречие, что-то, чего Мирон не мог до конца понять. Словно человек со сломанной ногой, ненавидящий костыли, но неспособный без них ходить. — Тебе пора. Будет много вопросов, если сейчас кто-нибудь… Ничего не проходит бесследно, думал Мирон, спешно шагая по коридору в сторону выхода. Еще несколько часов назад было так спокойно и безопасно; несколько часов назад Мирон не сомневался, что Гнойный — аррогантный чувак с горячей головой, его хейтер, и Мирону давно на него похуй. Сейчас он не был уверен ни в чем. Его шаги в пустой квартире сворачивались на шее Мирона ошейником из иголок, каждый шаг звучал как приговор. Мирон слышал, как Слава прошел на кухню, забрал свои вещи и теперь нетвердо, нехотя возвращался к нему. — Это твое, — он зло сунул в руки контейнер с остатками торта, и Мирон нутром чувствовал, как он взбешен. Но сейчас самым большим желанием из всех было, чтобы Слава поскорей ушел. — Ты, бля, придурок, — сказал Слава, уже стоя за дверью, посреди серых крашеных стен, на ходу зашнуровывая ботинки. — Разберись в себе, и если все же решишь, что тебе это нужно — позвони. Просто подумай. Пожалуйста, — смягчился он, улыбнувшись одними губами. — Я ведь знаю, что здесь бы не стоял, если бы не был тебе по-своему важен. — Я подумаю, — ответил Мирон, — обещаю. Ритм сердца постепенно выравнивался, самообладание возвращалось к нему, и все снова стало привычным, как четкая картинка в телевизоре после монотонных серых помех. Слава махнул на прощание рукой, тут же скрываясь в лифте, и Мирон захлопнул дверь. Он улыбался. В его руках по-прежнему был контейнер с тортом, а в памяти — неудержимые, радостные смешинки в Славиных глазах. Конечно, когда-нибудь он все ему расскажет. Но пока они в разных лодках.