Cellar door

«Cellar door». Тонкие линии переплетались между собой, окутывая завитками белую кожу запястья. Брюс пытается ногтем оттереть эту надпись, смотрит на покрасневшую кожу и со вздохом застёгивает манжету. «Можно счастливо прожить и без родственной души. Тем более, это выражение… Наверняка, какая-нибудь дурочка с романтическими замашками». Вторая сигарета сменяется третьей, пока он идёт по облитой вечерним жёлтым светом фонарей улице, устало иногда переводя взгляд на прохожих, смешивающихся в его голове в одну бессвязную вереницу мыслей. Брюс достаёт маленькую бутылку скотча — убирает обратно в карман уже осушённую наполовину. Встряхивает головой, приподнимает уголок губ в презрительной усмешке и идёт домой. Где достаёт бутылку побольше, где рассматривает давно висящие на стенах картины, будто в надежде отыскать изменения, где забывает сегодняшний день, где его уже нет. Это было бы большой глупостью — искать свою «вторую половинку». Выходить на улицу вечерами, мечтая о той единственной. Потратить время впустую, подпортить лакированные туфли — как же, всё должно быть в лучшем виде во время встречи с «ней» — и, увы и ах, никого не встретив, пойти домой с надеждой на завтра. Дым врывается в лёгкие, наполняет голову; тело расслабляется до кончиков пальцев, а в груди разливается тёплый нежный трепет безразличия. Дом погружается во тьму. Лунный свет нежным мановением завлекает в трепетный вальс вылетающий дым. И растворилась ночь. В темноте её проскальзывали тени-отражения воображения. Холодный воздух покрывал кожу мурашками. Он вздрагивает, жмётся, но приближается к заветной тонкой деревянной преграде, из-за которой слышится глубокое дыхание. Брюс замирает, прислушивается к двери, но внезапные шаги отдаляются. Тишина белыми нитями сплетает утренний свет. Брюс просыпается тут же на диване, под пледом, с размазанной по губам помадой. Что будет днём неважно уже теперь. Главное — не посрамить Робертсонов. Главное — быть впереди всех. Главное бы. В голове неотступно звучал вопрос. Далёким, тихим голосом, в котором уверенность в союзе с любопытством вели ровный тон, звенел: " А достоин ли Брюс Робертсон?» Достоин ли? «Чего достоин, кого достоин?» — Брюс усмехается навязчивому вопросу чужого безмятежного баритона, отводит взгляд от своего тонкого, испещренного синими жилками запястья, найдя объяснение в этом. «Нельзя быть достойным или недостойным для того, чего не существует.» Ногтём упрямо пытается отскоблить надпись. Но дела увлекают его разум, впуская в новый день, мысли продолжают течь в нескончаемом потоке. Вопрос смутным воспоминанием стирается из памяти, утопают мысли в ежедневных заботах. Дни цепляются друг к другу, недели проскальзывают мимо. Раскалённый диск, не успел Брюс заметить, уже алел на крае небосвода, нежно растекаясь по горизонту. А Брюс пьян. Уже настолько, что он не знает точно, просто ли он пьян либо и наркотики уже растравили его. Разум разливается по истерзанной границе, тускнеет, теряется в темноте. И где-то появляется луна. Там, куда Брюс не способен обернуться, там, где она неотступно следует за ним, оставаясь неузнанной. Луна манит его своей тайной, но тяжёлые веки накрывают напряжённые глаза, разум, сделав пару последних усилий, стекает за грань сознания, оставляя Брюса в темноте, такой, что он не может увидеть даже своих рук. Дверь, деревянная преграда перед светом. Где же ему найти этот чёртов ключ? Кажется, он выкинул его в щель под дверью, из которой не льёт свет, который, Брюс уверен, не щадя себя, рассыпается там, вне этого подвала. Он слышит сейчас: там стоят двое, второй — его бывший незнакомец, но кто-то ближе к двери. Такой небрежно уверенный, он невольно ощущается Брюсом. Казалось, он притягивает его почти физически. Брюс вздрагивает от холода, прикасается к двери, но не стучит; ждёт. Он не знает, что именно, но, кажется, они чем-то похожи, что-то сближает их. Какая-то тонкая грань, ощущаемая, но невидимая, лежащая в черте между рассудком и бессознательным. Между подвалом и чердаком… Брюсу кажется, сейчас он не на своём месте. Тот образ, будто стоит лишь коснуться его, и Брюс почувствует нежный холодный трепет потревоженной водной глади: надави ещё сильнее — ты нырнёшь в него с головой. Но твёрдая сухая поверхность двери стоит преградой. Этот подвал, эта темнота и дыхания за дверью. «Они хотят сломать меня», — со злобой прошептал он, но так и не шелохнулся: те двое заговорили. Брюс слышит их голоса: тот спокойный, тихий, задающий вопросы и его, Брюса, самодовольный, на повышенных тонах, но редкий. Тишина — их третий собеседник. Она поддерживает каждый вопрос второго, разливает его по воздуху, окутывает, сжимая, первого. Брюс прикладывает ухо к двери, приподнимается корпусом, и, услышав: «Ты уверена, что он тебе нужен? Ты держишься за него, хотя он того ни разу не заслужил», соскальзывает со ступеньки и вновь падает вниз. Брюс распахивает глаза, находя себя в пустой сухой ванной, в домашнем бардовом халате. Под раковиной валяется копна искусственных светлых волос. Там же оказывается халат, когда Брюс открывает кран, наполняя ванну. Отклоняет голову, закрывает глаза, шумно вздыхает. И замирает, боясь открыть их вновь: он чувствует на себе чей-то пустой холодный и сосредоточенный взгляд. Кто-то рассматривает его напряжённое лицо, Брюс сглатывает ком, вставший в горле, прерывисто выдыхает и резко открывает глаза. И отстраняется к краю ванной, пролив на пол воду. Он смотрит в пустые глаза своего брата, отдалённо в ушах раздаётся его крик. Пытаясь унять дрожащую губу, Брюс начинает оправдываться перед ним. «Я не хотел, я не подумал, мне жаль» — в бесконечно вторящем себе круге он проговаривает правду, которую никто не хочет слушать. Брюс опускается с головой в воду, как может, долго. С шумом вырывается на воздух и неловко выходит из ванной. Оперевшись на раковину, он переводит дыхание, прорывает ряды спутавшихся волос пальцами, часто моргает воспалёнными глазами, смотрит в зеркало и вздрагивает, рассмотрев там свиную голову. С дрожью сжимает раковину, склонившись к ней головой, и его смех, раздражённый, истерический, растекается по стенам, оставаясь на них невидимым слоем сумасшествия и мелкими осколками стекла в ушах и груди. Он насильно поднимает голову, встретив в отражении лишь свои голубые глаза и кривую улыбку. И вдруг бьёт по зеркалу. Стоявшие на полках баночки падают вместе с куском стекла. Тонкой полосой заплетается трещина, вместе с ней заплетает узоры потёкшая в раковину кровь с руки. Порезался, чёрт тебя дери. Он вскидывает голову вновь, смотрит на своё отражение, кривит улыбку, но смех уже не вырывается из груди; и аккуратно ставит на полочку упавшие в раковину прописанные ему таблетки. Педантично подталкивая на какое-то определённое место, хоть бы они там раньше и не стояли. И уходит умыться в раковину на кухне, прежде плотно закрыв дверь ванной комнаты. Пустые дни наполняются серыми оттенками; что бы Брюс ни делал, все яркие на ощущения вечера или дни крепко сжимались в собственной пустоте. По нитке расплетался усталый рассудок Брюса, давно померкшие чувства лишь поддевали их, разрезали. Надпись на запястье была заклеена простым пластырем. Брюс послал всё к чёрту, пытаясь раствориться в этой пустоте, но воспоминания и единственные оставшиеся мерзкие или мучительные посылы души мелкими, но глубокими порезами разрушали его. А он только смеялся, ощущая это. Ему казалось, что что-то важное покидает его, отрывается долго и упрямо, а теперь связано лишь тонкой нитью, которую Брюс поддерживает, завязывая на ней, для крепости, узлы. И это не помогает. Нить натягивалась, выбиваясь из глубокого спутанного совершенно разноцветного мотка, вместе с этим разрывая другие нити, пытаясь, наконец, освободиться, но пока тщетно, тщетно. Из-за этого-то и наступала пустота, которую, не щадя себя, Брюс пытался заполнить. Чем ничтожнее он себя чувствовал, тем больше хотелось ему взять, но что бы он ни брал, это не помогало. Возможно, он не там искал, но не было другого пути, где он мог бы получить что-то равносильное. Быстрого пути, лёгкого. Выхода не было: сил не осталось. Удивительно, что после бессонных ночей он наконец засыпает в своём доме. Как давно он был здесь. Пожалуй, слишком давно. Где-то около восьми месяцев назад, когда Кэрол ещё улыбалась ему, гладила его голову, пока он лежал на её коленях и рассказывал о том, как поймал очередного наркоторгов… Впрочем, не стоит об этом. Брюс садится на диван, оглядывается во все стороны. Раньше здесь не было так холодно. Наверное, время даёт о себе знать. Теперь ничего не остаётся, кроме как пытаться вернуть тепло с помощью воспоминаний. Вроде, немного помогает пока. Он успеет заснуть, по крайней мере. Брюс ложится на диван на спину и начинает рассказывать о своём дне. Но рассказать толком нечего. «Я закончил ещё одно дело. Думаю, скоро меня повысят. Ещё я выпил четыре кружки кофе и пять рюмок виски.» Он резко повернулся на бок, зажмурив глаза. Эти попытки лишь забирают тепло. Не стоит, не стоит. Надо сохранить его, как можно дольше. Пока это ещё действует. Но сон не идёт, вздохнув, Брюс встаёт с дивана и, не открывая глаз, в ожидании, когда головокружение пройдёт, поднимает тяжёлые веки — взгляд его лежит на тонком пластыре на запястье. «Чёрт», — шумно выдыхает он, подходя к гардеробу. Чистит свои кожаные ботинки, надевает пальто и выходит из дома; закуривает, направляясь вдоль по улице. «Нет, это просто смешно. И зачем я только вышел? Как я и думал, это бесполезно», — около двух часов Брюс потратил на пустые прогулки. Он шёл по улицам, рассматривая лица, вслушиваясь в бессмысленные разговоры, внутренне отвечая на них, — Мне совершенно насрать, что ты решила поменять цвет волос, чтобы понравится какому-то неудачнику. А он точно неудачник: только такие работают кассирами в пекарне, где школьницы протирают задницы. Смазливые неудачники.» Переходя дорогу, уже повернувшись к своему дому, он повстречался угрюмым взглядом с серыми глубокими глазами какого-то мужчины. Внезапно сердце его дёрнулось и зашевелилось, капельки пота выступили на висках. Кажется, они ведь не встречались раньше? Нет, нет, кажется, нет. Однако почему этот взгляд такой знакомый, почему так захотелось заговорить? Брюс, огорошив прохожих возле, резко повернул в сторону того человека, но вскоре потерял из виду. Вновь он пару раз видел его профиль или взгляд, но всё оказалось тщетно. Пару раз он обознался, из-за чего потерял его окончательно. Сквозь зубы выругавшись, Брюс развернулся к своему дому и ушёл в его сторону. Уснул он быстро — солнце не успело ещё совершенно зайти. ­­Из сна его вырвал чей-то отрывистый вздох. В темноте подвала он теперь отчётливо слышал голоса. Не стоило прикасаться ухом к двери, не надо было задерживать дыхание, чтобы не мешать себе слышать. Но «его» голос молчал на вопросы первого. А первый продолжал всё тем же отсутствующим, холодным голосом путать его вопросами, на которые у него не было ответа.  — И? Ты всё ещё уверена, что любишь его таким? Он так и не получил повышение, за что же его любить? Брюс ждал ответа другого человека, ждал от него уверенного «да, люблю», ждал хоть слова, но тот молчал. Связь между ними терялась, нити разрывались до конца. Пару раз Брюс хотел закричать вместо него «правильный» ответ, желательный ему ответ. Но он смолчал, лишь сквозь зубы процедив «заткнись».  — Он подводит всю семью Робертсонов. А, значит, стоит либо уйти от него, либо сменить свою фамилию на девичью. Ты же не хочешь чувствовать стыд за чужие ошибки?  — Заткнись, — Брюс бьёт ладонью о дверь, скрипя зубами.  — Он совсем перестал ценить тебя: посмотри сама, получил он прибавку к зарплате? Ведь именно так определяется его любовь к тебе. Тем более, от его ничтожности ты страдаешь ещё больше: тебе нужны деньги, чтобы расцветать. Да любой на его месте выкладывался на полную, а он даже не старается… Хотя, скорее всего,  — Заткнись! — бьёт кулаком дверь. -… скорее всего, — его голос обжигает холодом и насмешкой, — он просто не заслуживает тебя. Брюс жалок, пуст, мерзок. Самое время уйти от него; надеюсь, теперь ты это понимаешь?  — Ублюдок! — Брюс бьётся сквозь дверь, но связь становится призрачнее. Кажется, чем слабее держалась дверь, тем слабее становилась эта связь, тем сильнее натягивалась та нить, которую Брюс не хотел разорвать, — Закрой свою пасть, сукин сын!  — Ну же, Кэрол, выбор очевиден. Дверь продавливается под постоянными толчками.  — Уходи, Кэрол. Брюс вздрагивает, вскакивает со стула, обронив на стол кружку с чаем. Он находит себя в платье, на кухне, искусственные светлые волосы лезут в глаза, напротив сидят те серые глубокие глаза, только теперь они в удивлении и испуге расширены. Тонкие губы приоткрыты, голова слегка откинута назад, руки его крепко стиснули кружку. Брюс ошеломлённо озлобленно рассматривает его, кидает в него парик.  — Какого черта ты здесь забыл, ублюдок? Кто ты?! Не знаю, почему я так выгляжу, но я тебя попрошу свалить-отсюда-нахер! Тот лишь аккуратно стаскивает парик с своего лица, сжимая его у груди и продолжая блестящими глазами смотреть на лицо Брюса. Брюс хочет уйти в гостиную за пистолетом, когда внезапно слышит, как у того с уст вырывается фраза, от которой он вздрагивает и застывает, медленно повернувшись к тому.  — Cellar door.  — Ч-что? — он поворачивается к нему совершенно, с недоумением и тревогой рассматривает его лицо. Тот, сжав губы на секунду, отвечает:  — Cellar door. Ты сумел разбить дверь из подвала, в котором запирался. Поздравляю. Брюс закрыл глаза, устало сев на стул, уронил голову на руки, локти которых стояли на коленях. Прерывистый выдох, глаза закрыты, клокочущий смех вырывается с его губ. Рывком Брюс вскидывает голову, тут же замерев, встретив взгляд серых внимательных глаз, уже стоявших перед ним.  — Прекрасно, — мужчина прикасается к его губам, целует с теплотой, стирая помаду, без напора проходя внутрь. Горячие дыхания сплетаются, когда он разрывает поцелуй, не отводя глаз. Брюс не смеет оторваться от его взгляда, сердце его колотится, и он растягивает в недоумении кривую улыбку.  — Я не понимаю, какого чёрта я в тебя влюблён? — тут же он клянёт себя за эту фразу. С языка срывается мат, отчего мужчина начинает смеяться:  — Идеальное сочетание, Брюс.  — Пошёл ты, козёл.  — Брэндон.  — Брэндон, иди нахер. И снова смех. Брюс молча рассматривает его черты, его растрёпанные короткие волосы и совершенно не понимает, что ему следовало бы сделать и что он сделает назло всем идиотским вывескам «что если в ваш дом пробрался грабитель».