Оберег

Береги его, ангел сказал мне, что его ждут великие испытания, а я рядом быть не могу. Жозе Сарамаго, «Евангелие от Иисуса»

Есть клятвы, от которых уже невозможно отступиться. В ту ночь Ольга пришла к нему сама. За полукруглым, расчерченным на крупные клетки окном шел дождь, колотясь о стекло, а она, как всегда, забыла зонт. Точнее, не забыла — по привычке о нем не подумала. Если бы она распустила волосы, они бы черными водорослями легли на белый плащ, отсыревший, казалось, до подкладки. С длинных пол и перехваченных тонкими хлястиками рукавов на пол сбегала вода. Она собиралась к нему как на день рождения. Даже надела свое — его — любимое красное платье и, убирая волосы карандашом, выпустила по левому виску тонкий завивающийся от сырости локон. Она стояла перед ним прямая и тонкая, свитая из нервов и призраков, и сжимала в протянутой руке украденный служебный пистолет. — Я хочу тебя попросить только об одном. Он уже давно не вздрагивал, сталкиваясь с ней пальцами, ощущая жесткими фалангами мягкое тепло ее ладони. Но это был последний раз, и они оба это знали. И он позволил себе дрожь, чтобы в будущем ни о чем не жалеть. — Что угодно. — Пистолет Огнарева лежал в его ладони, как собственный, которого у него не было и, он мог поклясться, не будет. — Береги Есеню, Родион. И Андрея. Я бессовестно оставляю их на тебя. — Она еще находила силы шутить. — Я постараюсь заменить им и мать, и жену. — Он не умел сопротивляться ее шуткам. — Клянешься? Меглин взвел курок и, глядя в глаза, медленно кивнул. — Клянусь. А потом щелчок спускового крючка расплескал по красной ткани красную краску... Есть клятвы, от которых не освобождают обстоятельства. Первой его задачей в статусе ангела-хранителя стало принять, что не всегда те, кого он должен оберегать, хотят его помощи. В день, когда хоронили Ольгу, тоже лил дождь. Сырая глинистая почва раскисала и опадала темными комьями на красную с белым распятием крышку гроба. Медленно, тоскливо тянулась скорбная траурная очередь в обход свежей могилы. Лишь Андрей с Есеней стояли неподвижным памятником. Он держал над дочерью раскрытый черный зонт; она была в красном пальто, и красные розы, которые она прижимала к груди, искололи ей порозовевшие от холода пальцы. Дождь лупил Меглина по плечам и прикрывающей голову кепке, заливал лицо и шею. Промокший до нитки, он тихо подошел к Андрею, протянул ему руку, заглядывая в глаза, — и Андрей отвернулся, лишь крепче сжимая лежащую на плече дочери ладонь. Меглин стоял у могилы, пока все не разъехались. На щеке у него еще горел след взгляда, брошенного Есеней, когда папа уводил ее прочь к машине. Он знал, что, возможно, со временем ее глаза поменяют цвет и потемнеют, но пока они были папины: светлые, полупрозрачные и одновременно непроницаемые. Зато взгляд уже ощущался совсем как Олин. — Я сделаю то, что обещал. Будь спокойна. — И ему показалось, что портрет у подножья распятия улыбнулся ему через мутное мокрое стекло. Есть клятвы, от которых не освобождает время. В следующий раз он увидел Есеню на ее собственном выпускном. Со сцены удавалось видеть всех и каждого, не всматриваясь ни в кого конкретно, и он этим воспользовался. Расколоть не умеющего скрываться Праздничного, зацепить его на крючок и вытащить к себе навстречу было делом пары минут. Остальное время он наблюдал. Ее глаза и правда почернели. Отцовская квадратная мягкость черт сменилась острыми, чуть неровными линиями скул и подбородка. Девочка повзрослела, как будто из принципа воплотив в себе всю память о матери, какую могла наскрести в своем еще безмятежном детстве. Высокая и худая, она билась в истерике над вздрагивающим в агонии телом подруги, а потом подняла голову и окровавленной рукой откинула с лица выбившуюся прядь. В ее глазах не было ни страха, ни сомнения — только свирепая ярость и жажда разодрать убийце горло. Где-то в толпе мелькнуло и пропало красное платье. И, когда поутру он пришел к Андрею в кабинет, нарушая его нервный утренний кофе, он сказал ему лишь одно: — Твоя дочь слишком похожа на Олю. Андрей хрипло вдохнул и оттянул охваченный галстуком воротник. На столе рядом с кружкой блестела плоская полированная фляжка. Эта ночь далась ему нелегко. — Ты хочешь, чтобы она была на нее похожа, — выдавил он. — Тебе это было бы приятно. Чтобы наследственность проявилась, чтобы все это не заканчивалось... Но все кончено, Меглин. — Все еще даже не началось, Андрюш, — покачал он головой. Прокурор встал из кресла и отошел к окну. — Когда она умирала, — ему не хватило воли назвать вещи своими именами, — она попросила меня беречь Есеню. И я поклялся ей собственной жизнью, что сделаю все возможное, чтобы защитить ее. Все эти годы я ограждал ее от бед, а теперь огражу и от тебя. Андрей обернулся. Бесцветные глаза бывалого службиста смотрели упрямо и непреклонно. — Самое страшное, что может случиться с Есеней, — это ты. И я ее от тебя спасу. В тот самый момент, когда его губы сомкнулись, простившаяся с девственностью Есеня, кутаясь в черное покрывало, поклялась себе набиться в стажерки Меглину. Есть клятвы, от которых не освобождают чужие намерения. С тех пор как Есеня заняла свое место на пассажирском сидении по правую руку, он понял, как тесно все в мире связано. Подставив себя под удар, она подарила ему способ оберегать не одну лишь себя, но и Андрея. Каждый раз, вытаскивая Есеню из очередной передряги, спасая в который раз ее жизнь и шкурку, он словно отводил пистолет от виска ее отца. Что Андрей это сделает, потеряй он дочь, сомнений не было никаких. Единственное, что Меглин не мог предсказать, это как перед этим пристелят его самого, в голову или между ребер. Андрею бы себе в сердце метить не пришлось. Оно бы разорвалось само, без пули. Так же, как Меглин разорвал узы клятвы, данной пятнадцать лет назад, навсегда отрешившись от мира в палате психиатрической лечебницы. Когда Есеня переплетала свои пальцы с его и, капая слезами на мокрую шею, нашептывала влюбленную муть, он еще узнавал ее голос, хотя и не мог отозваться. А потом нож рывком вошел ему под грудину, и обагрившаяся кровью вода в ванной плавно колыхнулась, как подол платья, развевающийся на ветру. Уже не Есеня, но Ольга смотрела ему в глаза и любовно, не боясь замочить рук, поглаживала прореху на животе. — Ты же не думаешь, что я тебя и правда освобождаю? — усмехнулась она и добавила, озабоченно сдвинув брови: — Она теперь совсем одна, Родион. Ты ей теперь как никогда нужен... И Андрею. — И что сделает им бесплотный дух? — с издевкой спросил он. Ольга зачерпнула в ладонь окровавленной воды и выплеснула ему на лицо: — Убережет от зла... Есть клятвы, от которых не освобождает даже смерть. ...Андрей только что уснул. С тех пор как Есеня окончательно перебралась в заброшенный лофт, родной дом стал для него тем же, чем и для дочери, — зданием. Холодным, неуютным и идеально безжизненным зданием. Быть хозяином в таком месте — одиночество сродни сиротству. Он так ни разу и не простил Меглина вслух, ни при Бергиче или Есене, ни в переговорах со следователями. А тому и не было в этом нужды. Он слишком хорошо еще помнил, как утром после собственной кончины стоял у него за спиной и незримой рукой отводил заряженный пистолет от его рта. А это значило немного больше любых нежных и покаянных некрологов. Андрею он уже ничем не мог помочь. Разве что, как и во все другие ночи, приглушить тянущий по полу ночной сквозняк и, проведя ладонью по напряженным векам, подарить хотя бы несколько часов безмятежной пустоты. ...Есеня сидит за его столом над разбросанными папками, отчетами, фотографиями. Его плащ сидит на ней, как на вешалке. Только что она на его глазах закончила поливать кактусы. Они уже привыкли к ее присутствию и — Меглин видит это один — всякий раз тянут к ней свои иголки, стоит ей подойти ближе. Она ищет. Заварив себе крепкий кофе, переживая одну бессонную ночь за другой, она прокладывает дороги там, куда они не успели шагнуть вместе. Протягивая мосты от одного человека к другому, задавая вопросы и выискивая на них ответы, играя формулировками и идеями, Есеня закрывает глаза и смотрит вглубь выстраивающегося мира, обнажая его изломы и перегибы. Тот, кого они так и не поймали (но она поймает обязательно), всего лишь человек. И, как у всякого человека, у него есть своя слабость. Осталось понять, какая. Легким дуновением ветра он поправляет плащ на ее плечах и раздувает огонь в баках, нагоняя тепло к ее озябшим рукам. Окидывает взглядом небожителя стол, усматривая в хаосе систему, и незаметно придвигает поближе к Есене одну из фотографий, зная, что она обязательно ее заметит, а, заметив, сделает свои выводы. Она не всегда идет кратчайшей дорогой, но еще ни разу не ошиблась. Меглин усмехается и наклоняется незримой тенью над единственным цветущим кактусом. Он не успел научить Есеню всему, что знал сам. Но ничто на свете не помешает ему оберегать ее.