Экзамен лёжа

«Билет 28. Крестьянская реформа 1861 года» — значится на бумажке. «Кирилл Алексеевич» — значится на доске. — Всё понятно? — спрашивает препод. — Угу, — бормочет Люся. — Ну, идите, готовьтесь. Запинаясь, Люся тащится к последней парте, садится, смотрит на экзаменатора, потом на расплывающиеся буквы в билете, потом опять на экзаменатора… и убеждается в том, что не помнит ничего, совсем ничего. Лицо преподавателя как будто вырезано античным скульптором. Чёрные волосы — самое нежное, что только можно представить. Холодные голубые глаза буравят очередную жертву. Идеальные пальцы небрежно листают её зачётку… Потом закрывают её и протягивают обладателю. — Достаточно. Готовьтесь к пересдаче, — произносят чувственно изогнутые губы. Ох, у него даже голос такой, что у Люси весь мозг выключается!.. Но как его теперь включить обратно?.. Как вспомнить эту чёртову реформу? Ведь учила же, учила же… Который это «неуд»? Может, десятый… А то и больше… Кажется, на пересдачу сегодня идёт половина группы… А началось всё с того, что старенького профессора, который читал у них лекции весь семестр, и уже успел принять экзамены у двух других групп, положили в больницу. Чтобы решить вопрос с третьей, он попросил на один день прийти своего ученика из другого института, молодого кандидата наук. По крайней мере, так эту историю рассказывали девчонки в коридоре перед экзаменом. Еще болтали, будто этот временный экзаменатор похож на какого-то киноактёра — только, непонятно, на кого именно. Но когда из аудитории один из другим стали выходить люди с двойками и тройками, разговоры закончились. Стало ясно: дело плохо. Привыкшие к благодушному попустительству старого профессора, студенты как-то и учили-то не особо… И тут этот, молодой, стал лютовать! Впрочем, что касается Люси Морковкиной, то она учила. Учила, и как раз очень старательно! Она вообще всегда тщательно готовилась к экзаменам: сидела с тетрадью и зубрила всё наизусть. Но то ли дело было в том, что при зубрёжке мозг постоянно подсовывал ей образы каких-то голых парней, о которых она думать вовсе даже не собиралась, то ли в том, что она знала смысл лишь примерно половины слов из лекции, то ли в том, что музыку на время занятий следовало бы выключить… Ну, в общем, до экзамена ей как-то мало что удавалось донести. В этой сессии у Люси уже было два хвоста, так что, еще одна двойка, скорее всего, означала бы отчисление. Получить её было нельзя, никак нельзя… …И оторвать глаза от этого нового препода — тоже. Люся как его увидела — так сразу и забыла всё, что учила. И вот теперь она сидела на последней парте, силилась припомнить суть реформы, наслаждалась голосом и видом экзаменатора и страдала от сознания неминуемого конца. Она всегда боялась и тянула, так что заставила себя войти в аудиторию лишь одной из последних. И вот теперь ребята подходили к преподавательскому столу, что-то мямлили, выкатывались наружу со своими «удами» и «неудами», а Люся всё страдала и страшилась… Наконец, настал момент, когда она и лютый экзаменатор остались в аудитории один на один… На дрожащих ногах Люся подходит к преподавательскому столу и садится. — Итак, — препод смотрит в зачётку, — Людмила Степановна… что вы нам расскажете о крестьянской реформе? Он глядит на Морковкину прямо в упор. Сперва — вопросительно-выжидающе, а через пару секунд её молчанья — скучающе-иронически. От этого, второго, взгляда по ногам и спине Люси начинают бегать мурашки. Она ёжится, поводит плечами и втягивает носом воздух. Пахнет чем-то горьковатым, чем-то терпким и чем-то очень волнующим. Ни один из её группы не пахнет так, как этот Кирилл Алексеевич. — Ну так что? — нетерпеливо спрашивает экзаменатор. — Так и будете молчать? Теперь его взгляд становится отчётливо насмешливым, несколько раздражённым — и от этого еще более прекрасным. Люсе кажется, что эти голубые глаза её щекочут. Вспомнить, вспомнить хоть что-то!.. — Эээ… Ыыы. Ну… Это… Царь тогда был… Александр… — Так-так, — преподаватель ухмыляется. — Который? От его кривой усмешки Люся чувствует отвлекающее шевеление внизу живота. Она ёрзает попой на стуле, но это не помогает: воспоминания убежали. — Третий? — говорит она чуть слышно. Кирилл Алексеевич выразительно закатывает глаза и глубоко вздыхает. Люся замечает, как поднимается грудь под его рубашкой. Июнь, летняя сессия, день жаркий: препод без пиджака и без галстука. Верхняя пуговица расстёгнута. Воображаемый микроскопический двойник Люси ныряет в этот разрез… Воображаемый двойник с рентгеновским зрением силится заглянуть сквозь рубашку. Он, должно быть, тёплый там, внутри… Большое окно аудитории не занавешено и приоткрыто, преподавательский стол залит светом… Лёгкий ветерок шевелит чёрные волосы… Всё равно, ему, наверно, жарко… Не вспотел ли? Рассуждения прерывает сладкий голос: — Так, я вижу, экзамен окончен. Возьмите зачётку. Сознание возвращается к Людмиле: — Нет-нет-нет! Пожалуйста! Я вспомнила! Не третий! — И какой же? Препод подаётся в её сторону и, опершись на руку, смотрит прямо в глаза — то ли любопытно, то ли заботливо, то ли издевательски. Люся пьянеет от этого взгляда. Она рискует тоже пододвинуться поближе. Теперь между ними всего сантиментов пятнадцать. Кирилл Алексеевич строгий, такой строгий, что от одной только мысли, насколько, дыхание сбивается… Нет-нет, дышать нужно ровно… Хотелось бы длить этот миг бесконечно, но так не получится. Надо ответить. Подумать… Еще раз подумать… — Четвертый. Кирилл Алексеевич шумно вздыхает. Видать, не угадала… Всё. Конец. — Всё с вами ясно, голубушка. Когда Фаддей Игнатьевич вернётся из больницы, пойдёте к нему на пересдачу. Зачётку свою не забудьте… Экзаменатор встаёт. До чего он высокий, красивый! Люся впивается глазами в узкие бёдра в идеально сидящих брюках, мысленно ощупывает ремень, машинально пересчитывает пуговицы на рубашке… Да какой еще Фаддей Игнатьевич! Всё кончено. Теперь её отчислят. Препод тянется к портфелю. Затем бросает взгляд на несколько листов бумаги и ключи, лежащие на столе: — Закройте, пожалуйста, аудиторию и отнесите ключи в деканат. И ведомости тоже захватите… И тут Люсю пронзает ужасная мысль: он уходит! Ещё несколько секунд, и она больше не увидит Кирилла Алексеевича никогда в жизни! Не нюхнёт, не потрогает, не поцелует… А что ей терять, между тем?.. Поддавшись порыву, Людмила хватает ключи. Мгновение — и она у дверей. Запирает их изнутри. Ещё мгновение — и Люда у окна. И вот уже ключи летят на улицу. Вниз. С пятого этажа. Глаза Кирилла Алексеевича округляются (какие они голубые, с ума сойти можно!) — Что вы сделали? Что это значит? — потрясённо произносит он. А затем глядит на свой мобильный на столе. Но Морковкина быстрее. Резкий выпад в сторону стола — и телефон в руках. Ещё секунда — и он отправляется в окно следом за ключами. — Это… значит… я нас тут закрыла, — поясняет Люся после. — Вы не выйдете отсюда, пока не удовлетворите меня. — Что?! — Займитесь со мной сексом. — Вы с ума сошли?! — Пожалуйста! Ведь это же не трудно, а? — Людмила Степановна! Вы понимаете, что говорите?! И что делаете тоже — понимаете?! — Кирилл Алексеич, возьмите меня… Что вам стоит? — Вы вообще в своём уме, а? Люся не уверена. Она просто знает, что теперь уже не отступится. Восхитительный зверь мечется в её ловушке. Дело почти сделано. Хотя, чтобы взять его, надо еще постараться: он злой, очень злой… и от этого еще более сладкий. Давай, нападай же! — Если вы сделаете это прямо сейчас, я куплю вам новый телефон, — говорит Люся. Потом она понимает, что предложение это звучит оскорбительно, и добавляет на всякий случай: — А может, и не куплю. И потом, еще подумав, завершает: — Если вы меня не трахнете, то я вас. Покачав головой с выражением «всё с тобой ясно», Кирилл Алексеевич направляется к двери и предпринимает несколько попыток её выбить — безуспешно. Покуда он возится с дверью, Людмила решает начать и снимает платье. Теперь на ней простой белый бюстгальтер и зелёные трусики с медвежонком, которые она носит с десятого класса и надевает на все экзамены: они потёртые, зато «счастливые» и приносят удачу… время от времени. Поняв, что с дверью не выйдет, экзаменатор со вздохом отворачивается от неё и оказывается лицом к лицу с Морковкиной. Замечает отсутствие платья. Шокирован. Так он ещё желаннее, замечает Люся. Но ей некогда наслаждаться видом этого идеального лица, надо действовать. Сделав шаг вперёд, она решительно приникает к губам кандидата наук, и, пока тот не опомнился, нашаривает руками пуговицы его рубашки и решительно вытаскивает из петельки верхнюю из тех, что были застёгнуты. Рубашка такая тонкая, Кирилл Алексеевич такой тёплый, а губы у него такие мягкие, что Люсю покидают остатки разума вместе с последними сомнениями в том, что она поступает, как надо. Но всё это длится секунду. — Людмила Степановна! Возьмите себя в руки! Похоже, вы вообще не отдаёте себе отчёта в том, что творите! Мы находимся в учебном заведении, в конце концов! — выпаливает экзаменатор, оттолкнув Морковкину. Прежде чем он успевает застегнуть ту пуговицу, Люся замечает чёрные волосы на груди. Они смотрятся так соблазнительно, так непристойно, так волновательно, что она просто не может прожить жизнь и не потрогать их. Поэтому спокойно отвечает: — Да, находимся. И будем тут, пока вы не зайдёте ко мне в гости. Это выражение вызывает тень улыбки на лице экзаменатора. — Ага! — замечает она. — Вы не против! — Нет, я против, — мягко говорит он, видимо, решив взять такой тон, как будто говорит с глупым ребёнком. — Голубушка, мы на экзамене, а не на свидании! — Но экзамен закончился. — А свидание не началось! Так что вам лучше одеться. Вы студентка, а я преподаватель, понимаете? Я не ваш парень. — А вот и нет. Вы здесь не работаете. А я здесь не учусь, можно сказать. Меня отчислят. Это третий хвост. — Мне очень жаль. Тем не менее. Вероятно, вам следовало лучше готовиться к экзамену, а не думать о… — Кирилл Алексеевич ищет подходящее слово. — О сексе, — помогает ему Люся. — Я не всё время о нём думаю, зря вы так считаете. Просто, когда вас увидела, сразу начала, и вот не могу перестать. Кирилл Алексеевич поднимает брови. Люся чувствует: он смущён, он чувствует себя глупо, но ему нравятся эти слова. — Пытаюсь думать о крестьянской реформе, а в голове, — добавляет она, — только то, как мы с вами соединимся. — Ну вот что! Прекращайте этот бред! У вас есть телефон деканата? Или кого-нибудь, кто мог бы нас открыть? Если вы поможете мне выйти по-хорошему, то я никому не буду говорить о том, как вы вели себя. — А если вы меня возьмёте по-хорошему, то я помогу вам выйти, — отвечает Люся, не раздумывая. Но затем, подумав, добавляет: — По-плохому тоже можно. — Ну, хватит! — Нет, не хватит. Если б вы не препирались, уже сделали бы дело. Что тянуть? — Да прекратите же! Имейте уже стыд, в конце концов! — Тут Кирилл Алексеевич повышает голос. От того, какой он злой и строгий, у Людмилы начинает кружиться голова. Она вновь тянется к пуговицам на рубашке, но экзаменатор перехватывает её руки своими и удерживает за запястья. Морковкина вырывается — но без толку. Ей больно. Кирилл Алексеевич смотрит в упор, агрессивно и мрачно. От осознания того, что она в его власти, Люся пьянеет так, как ещё не пьянела ни разу в жизни. Она дёргается раз за разом, чтобы снова ощутить своё бессилие перед ним, и, в конце концов, не может сдержать стона. Поняв, что добился не того, чего хотел, экзаменатор отпускает её запястья и даже отходит подальше: — Чёрт возьми, вы сумасшедшая! — Полечите меня, доктор. — Я не доктор. — Но, конечно, обязательно им станете! — «подмазывает» Люся. — И докторскую пишете, наверно? Или только тему выбрали? Кирилл Алексеевич шумно вздыхает. — Вам нужно одеться. Давайте. Немного подумав, Людмила снимает бюстгальтер. — Людмила Степановна! — Вы сказали, мне нужно раздеться. Или я что-то спутала? Впрочем, неважно. Идите сюда. Кирилл Алексеевич, видимо, потрясён. Он отводит глаза, смотрит вниз. — Я хотела бы, чтоб вы пощекотали мои соски своими ресницами, — не считает нужным скрывать Люся. — А я тоже вам пощекочу. Где захотите. Экзаменатор отворачивается. Идёт быстрым шагом к окну, высовывается в него, что-то там высматривает: видимо, планирует звать на помощь. Пока он пялится туда, Люся снимает трусики и аккуратно кладёт их на парту третьего ряда возле бюстгальтера. Затем тихо приближается и нежно, чуть заметно, гладит преподавателя по спине, а затем чуть ниже. — Степановна!.. — начинает он возмущаться учительским тоном, поворачиваясь к ней. — Люд… мила… Степановна!!! Люся делает шаг назад, чтобы экзаменатору было удобнее рассмотреть всё, чем её одарила природа. Тот краснеет, но не может оторваться и торопливо обшаривает её взглядом. Люся нежится в лучах солнца и думает о том, что одежду хорошо бы не носить вовсе. Она надеется, что так же, как эти лучи, её скоро будут ласкать руки экзаменатора… Давай же, зверь, бросайся! Но он всё ещё намерен сопротивляться: — Людмила Степановна… Знаете, это всё просто какое-то безумие… У меня нет слов… Я никогда не встречал… Я ни разу ещё… В общем, имейте в виду, что между нами ничего не может быть! Но холмик, образовавшийся в верхней части его штанов, говорит об обратном. Понимая, как ему тесно, Люся без разговоров спешит на помощь. Она расстёгивает молнию на брюках. Кирилл Алексеевич ничего не говорит и не сопротивляется: слышно только, как он дышит чаще нормы. На пути к пуговице и полному освобождению узника лежит ремень. Люся расстёгивает его, глядя в глаза своему сокровищу. В этих глазах вдруг мелькает хитринка. Кирилл Алексеевич ухмыляется и вытаскивает ремень полностью, а затем берёт его за концы так, словно это уже вовсе не предмет одежды. — А ну-ка поворачивайся, — говорит он. — Мы уже перешли на ты? — удивляется Люся, справляясь с брючной пуговицей. — Поворачивайтесь, Людмила Степановна, — поправляется преподаватель, а затем грубо берет её за руку и сам ставит задом к себе. — Я знаю одно средство для лечения таких чокнутых, как вы. В следующую секунду ремень обжигает Люсину попу. Она вскрикивает. Хочет повернуться, убежать — но Кирилл Алексеевич ей не даёт. Следует второй удар, потом третий, потом четвёртый. — Хватит! — пищит Люся. Пятый. Шестой. Седьмой. — Ну хватит же, серьёзно! Больно же! Восьмой. — Только если вы оденетесь и выпустите меня! — Ни за что! Девятый… После двенадцатого Люсю разрывает от какого-то бессмысленного восторга и ужаса: больше она не выдержит. Может, договориться? — Кирилл Алексеевич, стойте! — Ну что? Порка прекращается. В следующее мгновение Морковкина с удивлением понимает, что хочет ещё. — Да так. Кажется, надо добавить. Кирилл Алексеич смеётся и добавляет. — Извращенец, — шепчет Люся. И получает за это особенно сильный удар. — Сумасшедшая, — отзывается экзаменатор. Люся согласно хихикает. Всё ещё больно, но это неважно. Её накрывают волны счастья и непонятного чувства освобождения. Они с Кириллом Алексеевичем близки как никогда. Это почти то, чего она хотела с самого начала экзамена. И вдруг в голове что-то щёлкает: — Это же был Александр Второй! — кричит Люся. — В 1861 году! Преподаватель отбрасывает ремень и поворачивает Люсю к себе. На его лице она читает такой же восторг, какой испытывает сама. Они тянутся друг к другу. В этот раз он отвечает на её поцелуй и не мешает расстегнуть рубашку до конца. Позволяя его языку проникнуть в свой рот и не открывая глаз, Люся зарывается рукой в восхитительный мех на груди кандидата наук. Кандидат прижимается ближе и ощупывает всюду, где достаёт. Люся кладёт руки ему на голову и ерошит шёлковые волосы. Что-то твёрдое тычется ей в живот. Немного отстранившись, Люся шарит руками внизу и исследует, что бы это могло быть такое. Ещё несколько секунд спустя Кирилл Алексеевич сбрасывает с себя всё лишнее, подхватывает Люсю на руки и кладёт на тот стол, за которым он сидел совсем недавно. Ведомость оказывается у нее под попой, с собственная зачётка служит подушкой. — Вы ненормальная, Людмила Степановна… Правда, вы ненормальная… Никогда не встречал таких, честно… Полнейшее безобразие… — шепчет преподаватель, разводя её ноги и пристраиваясь с торца. И когда он, наконец, оказывается внутри, на Люсю снисходит озарение. — Я вспомнила! — выдыхает она. — Что? — пыхтит преподаватель. — Вспомнила я! Это! Всё! Что учила! — О… — только и может сказать ей Кирилл Алексеевич, увлечённый своей работой. Но Люсю теперь не унять. — Разработкой проекта отмены крепостного… права занималась Редакционная комиссия! — кричит она. — Её председателем был Ростовцев, а затем… Панин! Крестьяне получали свободу бесплатно, а землю… за выкуп! Размер надела записывался… в уставной грамоте… Её помогал заключить… мировой посредник… Выкуп исчислялся… из оброка! Государство… вносило восемьдесят… процентов выкупа… за всех… крестьян, а двадцать… они должны были… выплатить барину… И потом они… должны были… платить государству… выкупные… п-п-платежи-и-и… А до того… были… вре… мен… но… а… бяяяя… зан… ны… еееее!!! Кандидат переводит дыхание. — Давайте зачётку.