Starstrukk

Когда Тога пинком высаживает дверь общественного туалета, двое непонятно что забывших здесь старух пытаются было посмотреть на нее с укоризной, но заканчивают тем, что, стремительно бледнея, по стеночке выползают к выходу. Их можно понять, в общем-то. На светлой ткани ее школьного джемпера уже подсыхает огромное кровавое пятно, а лицо, кажется, до сих пор сводит в судорожной улыбке. Тога небрежно захлопывает за ними дверь, и буквально вваливается в ближайшую узкую кабинку. Она тяжело приваливается к исцарапанной стенке, покрытой многочисленными закорючками - пошлыми стишками и глупенькими записочками. Перед глазами уже мутится от возбуждения, и разобрать их она даже не пытается. Тога задирает юбку, лениво стягивая липкие от влаги трусики до самых щиколоток. Она еще толком не коснулась себя, а низ живота уже тянет приятной истомой. Обычно, в таком состоянии Тога просто заваливалась в какое-нибудь злачное местечко и, подцепив первого попавшегося альфу, чей запах приходился ей по вкусу, кромсала его на кусочки. Собственно, именно этим она и была занята, пока на нее словно из-под земли не выскочил геройский патруль. С Уравити - Очако-чан - в своем составе. О, они обе были удивлены. Тога ловит себя на том, что мурлычет лишь от одного воспоминания того, какой жесткий взгляд был у Очако-чан. И как только выходит, с таким-то личиком? Губы сами по себе расползаются в довольной ухмылке. Тога прикрывает глаза и откидывает голову, легонько стукаясь затылком о грязную стенку. Под веками танцует будто бы выжженная картина чужой недовольной гримаски, и она плавно скользит ладонями вниз, оглаживая липкие от смазки бедра. Очако-чан действительно была очень зла в этот раз. Тоге едва уворачивалась от ее пальчиков - сейчас ей бы хотелось взять их в рот, как минимум, - а под конец та и вовсе чуть не скрутила ее в свой коронный захват. Не то чтобы Тога была против снова полежать под ней, чувствуя жесткую хватку на запястьях и приятную тяжесть чужого тела сверху, но попадаться сейчас было бы слишком глупо и скучно. А поиграть с Очако-чан хотелось бы подольше. С последней их встречи у той чуть отросли волосы. Самую малость, на самом деле, но Тога все равно заметила. Сейчас она жмурится, пытаясь представить, как клочьями выдирала бы эти красивые, здоровые волосы, а в конце срезала скальп. Но ничего не выходит. Тога немного плаксиво ворчит, когда вместо этого представляет себя, запускающую пальцы в шевелюру Очако-чан, заводящую тяжелые гладкие пряди ей за уши и насмешливо треплющую чужое мягкое лицо. От этого Тогу бросает в жар, а движения собственных пальцев ускоряются. Вообще-то ей не слишком нравится, куда именно заходят ее мысли. Поэтому она тычется носом в уже высохшее, но сохранившее запах пятно на джемпере. Кровь покалеченного альфы пахнет сладко, слегка пряно - очень даже неплохо. Если бы ей удалось убить его, его кожа и кровь неплохо развлекали бы ее еще пару недель. Но даже так сосредоточиться на чужом аромате не выходит. Вместо этого в голове назойливо крутятся мысли о том, что та же Очако-чан пахнет совсем по другому. Слабый, почти неуловимый запах то ли ромашки, то ли одуванчика - по-своему уже роскошь для беты, которой та являлась. И уж конечно, у него не было ничего общего с тем, что нравилось Тоге. И кожа и кровь у Очако-чан пахнут абсолютно пресно и скучно - толком и не представить, как можно такую резать и получать при этом удовольствие. И даже кровь ей бы не очень-то и пошла, ведь тогда выцветет весь ее румянец. Тога не может представить Очако-чан без него, а представлять себя целующей холодную белую кожу, пусть даже покрытую такой вкусной пряной кровью - и вовсе противно. Думать почему же так совсем не хочется, она снова ускоряет движения и ноги начинают дрожать. Тога задирает джемпер с матроской, те неохотно отстают от кожи - кровь успела окончательно высохнуть и прилипнуть к коже надоеливой корочкой; царапает ногтями болезненно напряженный сосок и грубо стискивает грудь. Почему-то ей кажется, что Очако-чан делала бы именно так: смотрела бы пылающими праведным гневом глазами прямо в лицо, и жестко стискивала Тогу своими мягкими руками. Тога бы стонала громко, прямо как сейчас, и ухмылялась ей прямо в напряженное бледное лицо. Интересно, возбудилась ли бы Очако-чан хотя бы вполовину так же сильно, как она? Было бы очень нечестно, если нет. Наверняка - нет. От такой несправедливости ее чуть не выворачивает наизнанку, и кончает она быстро и зло. Оргазм оглушает ее, как свет бешеное животное, и она громко хохочет, хлопая выпачканными в смазке ладонями по шатким стенкам кабинки. Тога чувствует себя обманутой и преданной Очако-чан, ведь та не только поселилась накрепко в ее мыслях, но и перекроила их под себя. А убивать ее не хочется - толку-то, если даже подрочить на это не выходит? Тога зло стягивает и выкидывает уже насквозь промокшие трусики. Сегодня она текла не хуже течной, хотя до этого оставалась еще добрая неделя. Неплохое утешение, что в таком состоянии легче легкого сначала вскружить голову любому альфе, а затем поиграться с ним и неплохо поднять себе настроение. Тога уже нашаривает в кармане джемпера заброшенный туда впопыхах любимый нож, когда одуревший от удовольствия и обиды мозг раскаленным лезвием пронзает мысль: перед течной омегой сложно устоять не только альфе. Остается только решить, где им с Очако-чан будет удобнее всего.