X X X
Гермиона подняла голову от домашнего задания по Трансфигурации, которое она переделывала уже в течение нескольких часов. Её призрак только что вернулся. Драко мельком глянул на неё, бросив сумку на чёрный диван, перед тем как направиться в ванную. Она вздохнула. Несколько недель он вёл себя так. Ни слова, ни приветствия, ни жеста. Он входил, спал, поднимался, уходил, вместе со всеми посещал занятия и ел, но больше не говорил. Будучи старостами, молодые люди делили между собой одну спальню, уцелевшую после разрушения Хогвартса. Огромное помещение после перепланировки теперь разделилось на две небольшие комнаты, одна – для него и другая – для неё. На их общую ванную было наложено множество заклинаний, чтобы не допустить чьего-нибудь неожиданного вторжения в тот момент, когда девушка принимала бы душ. Ванна была убрана, чтобы осталось больше места для гостиной. Мягкие кресла и чёрный диван, потрескивающий камин, стол и стулья из тёмного дерева, а также широкий алый ковер – эта маленькая гостиная была тёплой, изящной и уютной. Гермионе нравилась её холодная атмосфера, как в общей гостиной Слизерина. В любом случае она любила спокойствие, которое царило здесь, – она лучше концентрировалась, избавляясь от громких разговоров, происходивших в других спальнях. Драко не был для неё неприятным сожителем, каким он мог быть несколько месяцев назад. Выйдя из ванной, он устроился перед ней и взялся за свою домашнюю работу. Черты его лица осунулись, взгляд был угасшим, движения – лихорадочными. Он думал, что она ничего не замечает. Но Гермиона всегда восхищала друзей своими удивительными дедуктивными способностями. Она прекрасно видела, что он страдает. Она не знала, что он пережил, подчиняясь Тёмному Лорду, однако она уже заметила черную метку на его запястье и паутину шрамов, которая её окружала. Иногда он задумчиво тёр их. Несколько недель Драко едва держался на поверхности реальной жизни. Она чувствовала, что для него больше ничего не имело значения. Его мать, заключенная в Азкабане, ждала решения суда, а отец был пожизненно приговорён к пребыванию в Чёрной крепости. Так как этого было недостаточно, всё его состояние было конфисковано Министерством Магии. У него больше ничего не было, и он оставался в Хогвартсе только потому, что у него не было никакого желания хоронить себя заживо рядом со своими мутными кузенами по отцовской линии с сомнительной политической репутацией. Итак, он сжал зубы. Он закрылся в своей гордости, не позволяя обнаруживаться ничему, связанному с его страданиями и его ужасным состоянием. Ей, грязнокровке, столь ненавидимой его отцом, он не говорил ни слова. Однако он постоянно посмеивался и шептался с Паркинсон и Забини на Зельеварении, продолжая бойко на публику поднимать на смех её или других. Всё это звучало фальшиво. Они больше не могли использовать прежние оскорбления, связанные с чистотой крови. Это было табу, это слишком сильно напоминало о войне, прошедших событиях. Они хотели забыть их. Насмешки становились совсем пресными. Ни у кого уже не было желания или силы давать отпор. И Драко боролся день за днём, чтобы успевать по предметам, улыбаться на заигрывания Пенси, ухмыляться на грязные шуточки Забини, быть вежливым с профессорами и сохранять свой внешний вид безупречным, форму - безукоризненной, а волосы - уложенными. Драко сохранял свой внешний вид. Но наедине с ним Гермиона была свидетелем всего. Его нервных срывов, когда он мощно хлопал дверью, его панических атак, которые она слышала через стену, его приступов оцепенения, когда он оставался на одном месте, ничего не говоря, ничего не делая, перебирая в уме свои мысли и уставившись в потолок. Она видела, как он отказывался причесываться, когда не хотел никуда выходить. Часто перед ней был словно незнакомый Драко – с волосами на глазах, в небрежной одежде: слишком растянутом свитере и в брюках, болтающихся на бедрах. Какой-то Малфой, в котором не было ничего аристократического, который потерял свою маску высокомерия и уверенности в завтрашнем дне. Некто, кто, как и другие, сдавался после одного неверного шага, кто день за днём следил за своими действиями и валился с ног по вечерам, как уставший мальчишка. Он не смотрел на неё, не говорил с ней, но она, она наблюдала за ним. День за днём. Неделя за неделей. Она рисовала в своей голове этого человека, которого она не узнавала. Познавать его она училась на собственном горьком опыте. И она чувствовала, как сжимается её сердце, когда его погасший взгляд пересекался с её взглядом во время ужина, движения, вздоха. Эти глаза, когда-то ледяные, а теперь пепельные, которые взвывали в тишине и которые никто не мог прочесть. – Малфой, я закажу нам еду сюда на этот вечер? – вдруг спросила Гермиона. – Это домашнее задание по Трансфигурации ужасно сложное, я никогда его не закончу, если мы пойдём вниз. Скрип пера прервался. Он медленно покачал головой, не поднимая её. Никто из них не осмелился пойти в Большой зал.X
– Малфой, я забыла мои конспекты по Зельям, можно я возьму твои? Скользящий листок. – Спасибо. – Малфой! Твой галстук! Протянутая рука. Чуть улыбаясь, она отдает ему его зелёный галстук. Никакой благодарности. Она привыкла. – Малфой, чистокровка, твои носки на диване! Вздох. Вышеупомянутые носки улетают в комнату их владельца. – Малфой, Мерлиновы панталоны, убирайся хоть немного в ванной! Заклинание, процеженное сквозь зубы, блестящий фаянс. «Идиот», - шепчет она, хлопая своей дверью. – Малфой, верни мои конспекты по Заклинаниям! – Малфой, мне надоели твои носки! И ты опять забыл свой галстук!X X X
Они ели в тишине. Снова. В одиночестве, друг перед другом в их маленькой гостиной. Она не знала, почему она осталась с ним, когда он отказался спускаться на ужин в Большой Зал. Что-то в ней сопротивлялось идее оставить его одного, хотя она не знала, чего боялась. Она ему была не нужна. Но когда она видела, как он проводит рукой по волосам, не беспокоясь об испорченной безупречной укладке, когда она слышала, как он вздыхает, склонившись над домашним заданием, когда она видела покрасневшие шрамы на его ладонях или предплечьях, когда она встречала расплавленное серебро его взгляда, поразительная волна сострадания накрывала её и она оставалась. Потому что она знала, что он одинок, потому что она пыталась убедить саму себя в том, что в его ситуации она полюбила бы того, кто составил бы ей компанию, даже не говоря ни слова, даже без единого утешительного жеста. И Драко не говорил, ел в тишине, не поднимая глаз, а в свои хорошие дни адресовал ей какой-то неясный знак рукой, перед тем как щелкнуть дверью в свою спальню. И Гермиона уважала его безмолвие, убирала со стола, чтобы облегчить работу домашних эльфов, желала ему спокойной ночи, а сама всю ночь слушала, как он стонет во сне. Она могла бы наложить чары тишины на свою комнату, чтобы забыть о его криках и спать спокойно, но не могла решиться на это. Она ощущала себя неспособной сделать что-то и чувствовала бы себя ещё более виноватой, добровольно отрезав себя от его прорывающейся тоски с эгоистической целью спокойно спать по ночам. Она спала плохо. Она думала о нём. Как он должен был чувствовать себя один в жизненном потоке, один в темноте ночи? Она пыталась найти слова для него, но знала, что всё будет бесполезно. В письмах Рону и Гарри она писала, что всё хорошо, что Малфой – тот же высокомерный кретин, как и в прежние годы, и что она скучает по ним.X X X
– Чёрт, Малфой, прекрати оставлять свою сумку валяться повсюду, однажды меня удар хватит из-за тебя! – Малфой, твой галстук здесь… – Малфой, у тебя нет конспектов по Нумерологии? – Малфой, ТВОИ НОСКИ!X X X
А потом однажды она не услышала его, пока спала. Ничего не потревожило сон Гермионы. Было тяжело это признать, но она забеспокоилась. Он решил принять сонное зелье, чтобы избавиться от снов? Его кошмары прекратились? Отныне он накладывал заклятье тишины на стены своей спальни? Ничего в его поведении не изменилось. Он забывал свой галстук, бросал тут и там сумку и носки, не открывал рта и тщательно укладывал волосы каждое утро. Они работали бок о бок, отправлялись на занятия в одно время, часто ужинали вместе по вечерам. Какая-то безмолвная рутина сложилась между ними – из раздраженных замечаний Гермионы и усталых движений Драко. Она привыкла к его беспокойным ночам, стонам во тьме. Это доказывало то, что он жив, что он ещё испытывает эмоции, даже такие мерзкие, как страх. Здесь у неё действительно создавалось впечатление, что она живёт с призраком. Светловолосым, бледным и безмолвным.X X X
В то утро он не запер дверь в ванную. В то утро она не заметила этого, опаздывая и забыв постучать. В то утро баланс разрушился. Она толкнула дверь, как торнадо, и резко застыла на пороге: он был обнажен по пояс и застёгивал брюки, стоя спиной к ней. Она увидела то, что он, несомненно, никому никогда не показывал и, конечно, хотел бы скрывать и дальше. Вся его спина – от корней волос до изгиба поясницы – была истерзана. Шрамы оплетали измученные мускулы, страшно пересекались на каждом квадратном сантиметре кожи. Несколько зеленоватых синяков застыли на его плечах. Старая вздувшаяся рана протянулась вертикально от плеча до левого бедра, повторяя изгиб его торса, всего исполосованного белым и красным. Другие раны были меньше и перетекали из молочно-белого в фиолетовый – обыкновенный цвет ещё свежих рубцов, испещрявших кожу, кромсающих тело того, кого раньше называли Принцем Слизерина. Шрамы разрезали его спину, его руки и, наверное, его грудь на какой-то отвратительный пазл из страданий и крови, навсегда высеченный на плоти. Она думала, что Драко Малфой страдал. Она, пораженная, поняла только сегодня, в эту самую секунду, как ошибалась всё это время. Он не страдал. Он был тщательно уничтожен, раздроблён, сломан Тёмным Лордом, истерзан пытками до потери сознания по прихоти Зла. И его отец, жертва безумств Лорда, невозмутимый – из-за трусости и ужаса – должен был присутствовать при этом. Должно быть, в нём было столько боли… Он должен был реветь от малейшего соприкосновения обнажённой кожи с одеждой, каждое движение должно было ему стоить нечеловеческих усилий, чтобы контролировать боль и выражение своего лица. Ею овладело резкое желание коснуться его, коснуться этой изуродованной спины, провести по ней пальцами, совсем нежно, слегка коснуться измученной плоти. Провести пальцем по его шрамам, тронуть этот огромный рубец на его ладони, положить на него холодную дрожащую руку, словно это могло усмирить горящий огонь под кожей. Перед тем как она едва смогла пошевелиться, он повернулся к ней и она увидела его лицо, искажённое от бешенства и гнева, в то время как он рванулся к ней и грубо сжал её запястье. Она хотела бы взвыть, крикнуть, чтобы он не сердился, но из-за вспышки ярости в его ледяных глазах слова застыли в горле. Его рот искривился от злости и отвращения – к кому? К чему? Он стиснул её руку с такой силой, что она почувствовала, как слезы выступили на глазах. Она ждала слова, раската голоса, яростного крика. Но было только прерывистое дыхание, сбивающееся от гнева, и дверь, которая хлопнула у неё перед носом – он грубо вытолкнул её наружу. Этот Малфой, это лицо, перекошенное от бешенства и муки, это был тот Малфой с войны. Он вышел из ванной несколько минут спустя с аккуратно завязанным галстуком и уложенными волосами. Более живой, чем обычно, походкой он обогнал девушку, не глядя на неё, схватил свою сумку и ушёл. Она хотела его задержать, схватить его за руку, чтобы он остался на мгновение, но он выскользнул, как надоедливый комар, которого пытаются поймать. Снова хлопнула дверь. И Гермиона залилась слезами, вызванными смесью ужаса и мучения. Она плакала из-за юноши, чьи глаза оставались сухими, когда война высекалась прямо на его коже. Она плакала из-за человека, который избегал смотреть на себя в зеркало и трясся от злобы при мысли о том, что кто-то приподнимет его футболку. Из-за того, кто должен был бояться взгляда других, кто должен был осознавать, что его тело отныне безобразно, изранено и неприкасаемо. Этот Драко, который не отвечал на флирт Пенси, потому что не хотел, чтобы она касалась его, не хотел, чтобы она видела его. Она плакала из-за него, из-за часов боли, пытки, которую он, должно быть, перенёс. Она плакала долго, воскрешая в памяти белёсую паутину отметин на его скульптурном теле, которое раньше было идеальным. Раньше – в мире, который не знал войны. Несмотря ни на что, Гермиона не испытывала отвращения к этой груде развороченной плоти. Прежде она никогда по-настоящему не рассматривала Малфоя. Он был светловолос, сероглаз и, наверное, очень красив вплоть до изящного тела под одеждой. Она никогда не задерживала на нём взгляд. Это был Малфой, заносчивый подонок, который отравлял их жизнь с первого дня их пребывания в Хогвартсе. Сегодня под холодным неоновым светом ванной она открыла для себя Драко. Человека под аристократическим одеянием. Прекрасно сложенное тело, гордо поднятая голова, чувственный изгиб спины. Шрамы, склоненный под гнётом испытаний затылок и следуемая за яростью боль в глазах, мучительное осознание того, что он, такой безобразный и такой слабый, стоит перед ней, этой грязнокровой подругой Поттера. Кто-то был под панцирем. Человеческое существо, которое пострадало, как каждый из них, если не больше. И где-то в ней родилось, раскрылось, проникло в её вены, столкнулось с преградой её рассудка новое чувство. Уверенная, но осторожная змея скрутила её внутренности и ждала своего часа.X X X
– Малфой, я… – Малфой, послушай… Вздох. – Малфой, твой галстук… Его пальцы, которые избегают прикосновения, её сердце, которое сжимается. – Малфой, я хотела тебе сказать… Щелчок двери. – Малфой, подними свои носки, пожалуйста… Голос усталый. Грустный. Надтреснутый. Он приподнимает бровь, собирая свои вещи. Может быть, ей тоже плохо. – Малфой, я сожалею. Вилка замирает на полпути к его рту. Она продолжает. – В тот день… Я не нарочно. Прости. Он положил вилку и вышел. – Чёрт возьми. Она ругается. Он слышит, как она ругается. Он улыбается, слегка, разрезая своё мясо.X X X
Он решает посмотреть на неё, немного, украдкой. Она казалась печальной. Она продолжает заказывать им еду наверх, когда он не хочет спускаться. Он не понимает, как она угадывает каждый раз. Он ценил ужины в тишине. Она продолжает делать свою домашнюю работу за столом в гостиной в окружении пирамид из книг. Они обменялись конспектами недавно. Сейчас он заперся в своей комнате и оставил её одну. Он не хочет её жалости, её сочувствия, её помощи. Он не хочет боли в её глазах. Ему не нужны её снисходительные взгляды, которые заставляют его чувствовать себя таким жалким. Он расплачивался за ошибки – свои и своей семьи. Особенно – отца. За ошибки остальных – тоже иногда. Он расплачивался за каждую провинность, каждый неверный шаг более сурово, чем член Ордена Феникса, пойманный и приведенный к Хозяину. Он был мальчиком для битья у Лорда Волан-де-Морта. Он делал всё, чего он от него ждал, он служил наилучшим образом, но он не мог предвидеть идиотизм других. Он терпел это неделями. Он прятался от чужих взглядов так, как мог. Кто, кто мог понять? Кто познал эту муку на своей шкуре, у кого, как у него, война запечатлелась прямо на коже? Поттер, он, он пережил всё. Поттер, этот герой. Остальные умерли. На его теле следы ударов Волан-де-Морта, отметины после финальной битвы, рубцы после пыток, перенесенных в одном лагере, потом в другом. Последствия увечий заставляют его беззвучно выть по ночам, чтобы не разбудить девушку, спящую поблизости. Он чувствует стойкое и непрекращающееся жжение. Он живет с окровавленными призраками, с криками в "си-бемоль", с преломленным светом. Малфой, этот предатель. Часто Драко представляет, как ответит на заигрывания Пенси. Пенси милая, смешная, и у неё чистая кровь. Это бы доставило наслаждение его отцу, но Драко теперь плевать на удовольствие его заключенного отца. Потом Драко представляет лицо Пенси, которая еле коснулась бы его затылка и почувствовала бы шрамы. Пенси, которая провела бы руками под его футболкой, чтобы немного поиграть, и почувствовала бы шрамы на его груди. Пенси, которая вцепилась бы в его бёдра, чтобы притянуть его к себе, и почувствовала бы шрам на его спине. Которая болезненно проникла бы пальцами внутрь, и он бы взревел в тишине, в то время как она ничего не понимала бы и смотрела бы на него с ужасом и отвращением. Он больше не Принц, он отброс. Отход войны. Иногда он думал о том, что предпочёл бы умереть. И иногда он вновь думал о взгляде Грейнджер в тот день. Не было отвращения в её глазах. Ужас и потрясение – да. И печаль, столько печали в её голосе с тех пор... Драко закрывает глаза и представляет, что он не один. Драко делает неверное движение, и железное острие в его спине напоминает ему о порядке, напоминает, где его место, напоминает ему о его убогом существовании как подлеца и сына подлеца, его жалком существовании как предателя крови. Он смотрит на руки Грейнджер на столе, которые немного трясутся, и вспоминает каждый удар, каждое заклятье, каждое ранение, нанесенное его телу. Драко берет свою тарелку и идёт есть в свою комнату, чтобы перестать чувствовать на себе взгляд Гермионы, как раскаленное железо.X X X
Крик раздирает тишину, как гроза. Это крик чистого страха. До-мажор, чистое "до". Пульсирующий, мучительный. Гермиона резко просыпается. Сердце её бешено колотится. На миг в своём собственном сне она словно ощутила проникающее в неё щупальце страха, чистого ужаса. Всё ей кажется размытым. И вдруг крик, надрывающиеся голосовые связки, надорванное горло, вкус крови на губах. Её тошнит. Ещё стон в темноте, который дробит внутренности. Хриплый, треснувший голос разрывался, слишком сильно завопив. Она бросается в соседнюю спальню с волшебной палочкой в руке. Она сбрасывает защитные заклинания, недолго борется, пока другой сражается со своими воплями, своими простынями и своим свистящим дыханием. От увиденного зрелища её слёзы испаряются. Малфой кричит, его открытые глаза неподвижно устремлены в одну точку. Узник своего собственного сознания. Он обнажен, и его шрамы блестят при свете луны. Она не знает, что делать. У неё никогда не было брата или сестры, которую надо было бы утешить... Её первая реакция – это чары тишины. Она больше не хочет слышать этот крик, который разрывает барабанные перепонки. Она приближается к кровати, Малфой весь в поту, и все его простыни мокрые. Его рот искривлен в неслышных стонах. Он настолько напряжен, что весь сотрясается. Она медленно касается пальцами его предплечья, ловит его руку, сильно сжимает её, надеясь, что это его пробудит. Она садится на край кровати, гладит его по лбу. – Малфой, проснись... Прошу тебя, проснись, это просто кошмар. Она чувствует, как рука Малфоя сжимает её руку. – Драко, я здесь, – шепчет она. Это был первый раз, когда она произнесла его имя. Она не думала, что оно произносится так нежно, даже при таких обстоятельствах. Другая рука Малфоя напрягается, он хватает и сжимает её. Она чувствует, как он трясется перед ней. Он сжимает так сильно, что ей больно. Она неловко гладит его лоб, повторяя те же лишенные смысла слова, которые повторяют детям, которым приснились страшные сны. Что всё будет хорошо, что она сейчас здесь. Он расслабляется. Она осторожно кладёт его голову себе на колени и играет с прядями его светлых волос, почти белых ночью. Одеяло сминается вокруг его ног. Его глаза вновь закрываются, он успокаивается, опять засыпает. Она борется со сном, гладя его лицо. Почему она раньше никогда не замечала, насколько изящны его черты? Прямой нос, гордый подбородок, аристократические скулы, правильно прочерченные брови и пухлые губы. Когда он ронял маску, когда боль больше не удерживала покров, Гермиона открывала другого Его, такого нежного, такого хрупкого и такого прекрасного. Она почувствовала, что она исчезает, засыпает. Она не могла вернуться в свою постель: он продолжал держать её руку. Поэтому она уснула прямо так, сидя, с головой Драко Малфоя на своих коленях.X X X
Она не могла этого знать, но он помнил эту ночь. Свои кошмары. Её и её холодную руку на своём лбу, её слова во тьме. Её тепло. Он не удивился, когда проснулся на рассвете. Что-то изменилось, но он не смог бы сказать что. Она ещё спала, откинув голову назад, с болтающимися ногами, со смешным выражением лица: рот приоткрыт, а брови нахмурены. Медленно, чтобы не разбудить её, он поднялся и отправился в ванную для того, чтобы натянуть футболку и спрятать ужасные отметины на своём теле. Умыв лицо водой, он внезапно понял, что изменилось. Он не чувствовал себя усталым. Он выспался, положив руку на ладонь Гермионы, а голову – на её колени. Если бы его отец узнал об этом… Его драгоценный сынок, спящий с грязнокровкой, неважно какой, нет – с лучшей подругой Поттера. Он бы почти расхохотался… Он оделся перед тем, как решил разбудить её, осторожно потрясти. Первое, что увидела Грейнджер, открыв глаза в это утро, была полуулыбка Малфоя в нескольких сантиметрах от её лица. Она моргнула, но он все ещё был здесь. Ещё сонная, она привела свои мысли в порядок и вспомнила подробности прошлой ночи. О господи. Она вскочила, покраснев: – Малфой, прости, мне очень жаль, это не… Она унеслась, не глядя на него. Он проводил её взглядом серых глаз. Мисс Грейнджер, на самом деле, была забавной.X X X
– Малфой, галстук! Это уже почти вошло в привычку. Он не виноват, что так ненавидел эту штуку, которая сдавливала его горло, что забывал его каждое утро… – Малфой, ты не один пользуешься этой ванной! Ещё чего! Она принимает его за домашнего эльфа? Однако он милостиво подчинился с той же полуулыбкой, какая появилась накануне. – Малфой, ты написал сочинение по Защите От Тёмных Искусств? Он протянул ей плотно свёрнутый пергамент, не поднимая глаз с другого, который исцарапывал пером уже час. – Малфой, НОСКИ, оборотня мне в камин! Тихий смех заставил её исчезнуть. Это было слишком просто. Но она, она слышала первый настоящий взрыв хохота своего сожителя за многие месяцы. – Малфой, я закажу на вечер еду… Но как она понимала каждый раз?X X X
Это было начало весны, конец марта с его бурными ливнями. Угрюмые ученики, заточенные в замке, смотрели на идущий дождь. Но Гермиону это мало волновало. Этим вечером Драко вернулся в отвратительнейшем настроении. Такая ярость исходила от него, что девушка предпочла не сметь ни сдвинуться со стула, ни поднять глаз на него. Он развалился перед потрескивающим в камине огнём, устроившись в кресле, таком же мрачном, как его состояние. У неё не было никакого предположения о том, что могло вызвать такую вспышку злости у него. Окаменев, она вновь погрузилась в свою домашнюю работу по Рунам, одной из немногих дисциплин, которых не было у её соседа, не обращая больше на него внимания. Его припадки пройдут, как и всегда. Но в этот раз что-то заставило её поднять голову. Вздох, дыхание, более учащённое, чем обычно. Икота, может быть… Нет… Озадаченная, она посмотрела на Малфоя, задыхающегося в горьких рыданиях. Его красивое лицо скорчилось, и слёзы катились по щекам, горькие и солёные. Ни единого звука не выходило из его горла, но глаза его были полны влаги. И он взглянул на неё с таким отчаяньем, что она не могла встать и приблизиться к нему. Она никогда не замечала, что его глаза не полностью серые. Они были с необычным оттенком синего сапфира под слезами. Как ночное грозовое небо. Она села перед ним на колени. – Малфой, что случилось? Но он вцепился в неё, неспособный сказать ни слова, уставившись в её глаза. Когда он коснулся её, что-то зашевелилось в Гермионе, что-то глубоко спрятанное. Затем произошло немыслимое. Она обхватила его руками, и он не оттолкнул её. Напротив. Он прислонил голову к её плечу, сжал её рукав и заплакал, он плакал долго в её объятьях, не сотрясаясь, не всхлипывая, просто с горячими слезами, падающими на её платье. Улетучившаяся прекрасная уверенность Драко, его ухищрения, чтобы оставаться невозмутимым и гордым перед всеми. Исчезнувшее непробиваемое эго, которое ни перед кем не отступало, сминало его страдание и не находило никого достаточно интересным, чтобы снисходить до сближения с ним. Разбившиеся предрассудки чистокровных магов о неполноценности маглорожденных – был только заплаканный мальчик на плече у девушки, которая принимала его со всей нежностью, что есть в мире. Раздавленный Драко Люциус Абраксас Малфой, сын Люциуса Абраксаса Малуса Малфоя и Нарциссы Друэллы Элладоры Блэк. Остался только Драко, подросток, сломленный Волдемортом, Войной, тысячей и одним шрамом на его теле, плачущий на плече той, в которой он никогда не нуждался. В этот день Пенси была особенно настойчивой, а Драко был таким же парнем, как другие, с тем же влечением, с теми же желаниями. Он поддался, немного. Она поцеловала его – он позволил ей это. Он забыл на мгновение от нахлынувшей страсти картинку, на которой Пенси поднимала его рубашку и морщила нос от омерзения. Но именно это произошло. Она хотела проскользнуть руками под его мантию, коснуться спины. Она не знала, что разодрала его ещё не заживший рубец, и он услышал собственный крик боли от прикосновения, потеряв весь контроль над собой от жаркого поцелуя. Она не поняла. Она стала настойчивее, чтобы увидеть, чтобы узнать. И настал её черед кричать, после чего она, рыдая, убежала. Драко вспомнил, кем он был, и всё, что он потерял. Идеальный сын Люциуса Малфоя, который никогда не думал даже на миг отклониться от отцовского пути до последней секунды – той, когда он увидел Смерть, его Смерть, прямо в глазах, и понял, что он упустил жизнь. Избалованный сынок Нарциссы Блэк, который никогда не боролся за то, что желал получить, и который оказался теперь без ничего, неудачливый и неимущий. Принц Слизерина, которого уважали, боялись и всегда обожали. Драко Люциус Абраксас Малфой, предатель своей крови, подлец и сын подлеца, груда разбитой и отвратительной плоти, живое изображение Войны и ошибок, которые нужно было предотвратить. И ласковые руки Гермионы успокаивают его, медленно, медленно, так медленно… Он чувствует себя так хорошо и так нелепо. Он вспомнил ночь на её коленях. Он вспомнил её взгляд, который не отталкивал его. Он вспомнил её ежедневные действия, свой галстук, который она ему протягивала, книги, которые она шла искать в библиотеке, еду, которую она заказывала наверх, когда угадывала, что у него нет сил пересекаться с другими внизу. И она каждый раз оставалась с ним, поддерживая его молчание, никогда ничего не прося, помимо того, что он сам хотел дать ей, ничего не требуя от него, кроме как убираться в этой чёртовой ванной и поднимать носки, с чем он, на самом деле, тянул, чтобы позлить её. Она была тут каждый день в течение месяцев, не ворча, не жалуясь, не жалея его. Они были врагами с первого дня их знакомства, но она позволила ему плакать на своём плече, словно ничего не было, словно он не портил жизнь в течение семи лет ей и её лучшим друзьям, завидуя этой настоящей дружбе, которой он никогда не знал. Она приняла его в свои руки, как будто он не был уничтожен и подвержен пыткам прежде, как будто она забыла, что он не был на стороне добра во время войны, что он делал ошибки на своём пути все девятнадцать лет… Проклятые долгие девятнадцать лет. Она долго не отпускала его, не касаясь его, чтобы не сделать ему больно. Он успокоился, уснув у её шеи. Она заставила появиться покрывало и встала, чтобы закончить домашнюю работу. Где-то в её груди проснулась змея и раскалила свою чешую вокруг её стучащего сердца.X
– Малфой, ты заказал еду?! Удивленный голос. Он улыбнулся ей в ответ. Настоящей улыбкой. Искренней, сияющей, светлой. Первой за несколько месяцев. Она почувствовала, как всё её нутро сжимается. – Малфой, я сплю или ты убрался? – Малфой, я могу узнать, что ты делаешь? Он наполовину раздет в их жилище. Она опускает глаза, она знает, что не должна смотреть. Он берёт её руку и кладёт её на свой шрам. На свои шрамы. Её сорвавшийся выдох. Она поднимает глаза на него. Его затуманенный взгляд. Кажется, он ждёт её реакции. Но она не плачет, не кричит, не убегает. Она зачарованно гладит фиолетовую паутину на его полупрозрачной коже. И медленно, очень медленно, движимая внезапным и неудержимым желанием, она касается губами самого большого рубца, который навсегда обезобразил спину Драко Малфоя. И медленно, очень медленно он берёт руку Гермионы Грейнджер и притягивает девушку к себе, сжимая её так сильно, что она чувствует, что не может дышать. Очень быстро она понимает, что он плачет, зарываясь лицом в копну её волос. – Малфой, ты опять забыл свой галстук… Она протягивает ему серо-зелёный кусок ткани, но, готовясь взять его, его рука вновь сжимает запястье девушки, и он резко привлекает её к себе, накрывая её губы своими.X
Она с трудом открывает глаза в спальне, где она провела ночь. Это не её комната. Это Драко. Её друга. Её любовника. Он поворачивается к ней спиной, застёгивая брюки. Красный шрам пламенеет у него на боку. Она любит этот некрасивый и вздувшийся рубец. Ей кажется, что благодаря ей Малфой-Младший стал Драко. Упавшая белоснежная рубашка притягивает её взгляд. Он разворачивается, смотрит на неё, проснувшуюся, и тепло улыбается: – Гермиона, где мой галстук?