День её смерти

      Огромное кирпичное небо, прорезающее еле прозрачные нити света, падающие то на порванный рюкзак плотно-черного цвета, по бокам увешанный абсолютно негармоничными друг с другом значками — кажется, в последний раз его мыли в прошлом веке, — то на криво сложенные друг на друга старые матрасы — совсем недавно они украшали собой ближайшую свалку, — синие — погрызенные по краям, наверное собаками, и с чем-то липким ближе к середине.       Следующий лучь прошел прямиком на радужку тускло-зелёного глаза. Слёз больше не было — она устала, взяла телефон, наушники, включила что-то из стиля инди-рока и просто смотрела.       Она смотрела на небо, увешанное сыплющейся шпаклёвкой, и кажется вот-вот небо упадёт в её объятия. Это был бы лучший финал — так ей хотелось думать.       Постукивания ногой по краю матраса, припев, опять постукивания ногой, второй раз припев она не пела, это уже скучно. Ей были интересны лишь первые впечатления, лишь первый припев.       «Не хочу домой, — думала девушка, уворачиваясь от лучей солнца, — шумно там».       А если не домой, то куда? Друзей у девушки не было, по крайней мере не в пределах её физической досягаемости, да и кому будет дело до бунтующего подростка.       Восемнадцать лет — ещё ребенок, — этими словами она отнекивалась от гнетущих обязанностей перед родителями. Лень или, может, беспомощность собственного тела всегда брали верх, они были сестрами, сующимися по пятам, слизкими сестрами, скорее, кузинами по линии двоюродной бабушки, которых, суя телефон под ухо, заставляют поздравлять с каждым незначительным праздником. А кузины смотрят, изгибаются да смеются, противно так смеются.       — Не пойду домой, — хотела уже гордо откашляться героиня, — а не пойду — наругают.       Мать девушки была не из высокого воспитания: сама себе ребёнок, сама себе учитель. Ну и ругала она ой как неприятно — не умела, — поэтому пыталась надавить на трещины психики.       — Нет, не хочу, чтобы наругали! — но встать так и не получилось: тело уже крепко влилось в пропотевшую кожу, обертывающую твердые пружины.       Небо не хотело отпускать, небо хотело смотреть прямо на неё, небо хотело быть ею.       Вы наблюдали за тонким, окутывающим воздух синим покрывалом? Чувствовали его взгляд?       А Милия чувствовала — так звали нашу героиню. Но не только взгляд, это было нечто большее — от дыхания до прикосновений.       Только ему она могла открыть душу.       Вставала на край крыши здания, ранее служившего детсадом, протягивала руки вверх и кричала, кричала до тех пор, пока самый последний демон не вернется к спячке.       Наши демоны — это не только прилипшие пожиратели личности, в первую очередь они — это мы. И они никуда не уходили, тогда это было бы то же самое, что потеря самого себя.       Демонов, как животных, надо кормить, но не перекармливать.       Барабанящий топот прохожих отдавался эхом по узкому переулку, к вечеру людей всегда было много. Кто-то спешил с работы, кто-то наоборот. Также не меньше было подростков, опоздавших к двадцатиминутному вступлению первой лекции вечерней смены.       Милия не любила людей, много людей. Она чувствовала себя зажатой в клетке кроликов из контактного зоопарка. Они никогда не питали любовь, смотрели, осуждали.       Она хотела исчезнуть.