Я найду тебя!

      Он не имеет ни малейшего понятия о том, сколько времени он здесь находится. Может неделю, может две. А может месяц? Или больше? Встречи с психотерапевтом, на приеме которого не можешь даже шевельнуться пока тот не позволит, становятся обыденными, и даже кажутся нормальными, естественными. Который уже раз его ведут по темному коридору взятым на мушку два «санитара» с бластерами? Который раз его запирают в темной клетке и оставляют в ожидании следующего сеанса наедине со своими мыслями и тетрадкой, которую ему вручили чтобы он записывал все, что придет к нему в голову? Он не знает. Но ему же хотят помочь, ведь так?       И только тогда, когда он забывается в беспокойном сне, на границе сознания мелькает что-то, что связывает его с прошлым. Но в круговороте повторения одних и тех же действий (очнуться у психотерапевта, пройти под конвоем по коридору, бездумно метаться по клетке, забыться), он не может вытащить эти обрывки воспоминаний из подсознания, даже осознанно пытаясь это сделать, сосредотачиваясь, сжимая голову руками до стучащей боли в висках, чувствуя как к ней приливает кровь и как темнеет в глазах. Срываясь иногда, теряя надежду, он начинает метаться по своей камере, как раненный зверь по клетке, что не так уж и далеко от истины. Он напирает всем телом на решетку, в надежде, что металл поддастся, он разбивает костяшки пальцев в кровь, в бездумных порывах ярости и отчаяния избивая стены. А после, опустошенный морально и физически, сидит устало прислонившись к стене, прижав колени к груди. Острая боль пронзает грудную клетку, и он не может понять, душевная она, или он поражен какой-нибудь неведомой ему болезнью. Мало ли что с ним могли сделать его тюремщики, кто их знает.       На самом деле, он не хочет признаваться самому себе в страхе перед теми, кто держит его в плену. Он отчаянно старается скрыть это, но доктор в странных очках будто читает его насквозь, не оставляя не малейшего шанса утаить что-то. Лишь память о том, что было до появления здесь, недоступна психотерапевту, он видит это, чувствует глухое, подавленное раздражение в глазах этого человека. Он чувствует опасность, исходящую от него, и понимает, что противопоставить доктору нечего. Он не знает что за неведомая сила подвластна таким как этот мозгоправ, и, если честно, не очень хочет знать. И тем более, испытать на себе.       Это пугает. Пугает неизвестность, пугают минуты, часы, пролетающие в темном помещении без окон и часов, не давая возможности узнать сколько же он здесь томится. Пугают стены, покрытые чем-то наподобие кафеля, сжимающего пространство казалось бы широкого коридора. Пугает решетка, преграждающая ему путь на свободу. Он трус. Он самый настоящий трус, боящийся всего, что его окружает. Но кажется, он не уверен — не стоит доверять обрывкам снов — он не был таким раньше. Или был?       Он видит бескрайние просторы космоса перед глазами, каждый раз, когда проваливается в дрёму. Астероиды несутся к нему навстречу, преграждая путь и не давая пролететь мимо. А он маневрирует, уклоняется от них, стремится преодолеть опасную зону и продолжить свой путь дальше, к назначенной цели. Знать бы еще, что это за цель…       А потом он вспоминает её. Внезапно, без каких-либо предпосылок. Сначала он просто слышит голос, когда в сотый наверное раз (он давно перестал считать) пребывает в суматошном, беспорядочном сне. Когда снова летит сквозь астероиды к неведомой цели, закрытой огромными, темными облаками. Тогда, именно в тот раз, он точно помнит, они впервые расступились, позволяя увидеть то, из-за чего он вынужден каждый раз повторять одни и те же действия. Или он просто наконец преодолел поток небесных тел, доселе не дающих ему такой возможности. И пусть, это был всего лишь сон, который он, проснувшись, будет проклинать за то, что не помнит ничего другого, но голос, услышанный им там, абсолютно реален, он в этом уверен!       Этот голос… Нежный, полный заботы. Гортанный, с нотками хрипотцы. Иногда он слышит в нем толику напряжения и испуга, как в том самом сне, в котором они впервые подлетают ближе к той неправильной, другой Земле. А бывает, что ему чудится в этом голосе радость, и что-то такое, чего ни в одном другом голосе не услышать. Интонации этого голоса он знает откуда-то наизусть. Он точно знает, что это слово голос произнесет именно так, что на этой букве он всегда спотыкается. Голос. Такой знакомый и в то же время далёкий, полузабытый. Будто бы его владелец является его давним и близким приятелем, а может и кем-то большим, он не может сказать наверняка. Голос-то женский.       Гораздо больше времени уходит на то, чтобы вспомнить лицо напарника. К голосовым галлюцинациям прибавляются зрительные в момент сильного потрясения, когда к нему в камеру переводят ещё одного пленника и он понимает что все это время был здесь не один. Когда с глаз спадает пелена и он осознает что бластеры, клетка, и паралич во время сеанса, управляемый самим же доктором — это ненормально. Так же, как и слепое доверие невесть к кому. Он слушает историю своего новоиспеченного сокамерника и непроизвольно отрубается. Только тогда ему впервые удается увидеть, и что самое главное — рассмотреть человека, вместе с которым он покорял космос. С которым преодолевал трудности полета и общению с которым отдавал свое свободное время.       Светлые, коротко стриженные и аккуратно уложенные волосы, серо-голубые глаза, припухлые розовые губы. Она ниже его ростом и одета в форменный костюм, выгодно подчёркивающий фигуру. Но сейчас он об этом не думает. Он смотрит лишь ей в глаза, глубокие как озера, в которых так легко утонуть, не в силах оторваться. Он хочет обнять ее, прижать к себе и не отпускать, пропустить ее волосы сквозь пальцы. Целовать, целовать ее в восхитительные полные губы до умопомрачения.       Он просыпается и повторяет одну фразу не обращая внимания на обеспокоенного сокамерника пытавшегося его растрясти, шепчет ее как мантру — Я найду тебя.