Купля-продажа

      Родиться под покровительством серебряной Джоун в семье катаев значит быть воплощением Печали Шандара. М’шаса всю свою жизнь так думала, глядя на рослых, мускулистых родителей. Напрасно она надеялась, что когда-нибудь постыдно голую кожу укроет песочный мех, как у отца… или хотя бы игривые полоски, как у тётки-сутая. Шкура по-прежнему оставалась отвратительно голой.       Отец ни словом, ни делом ни разу не упрекнул её, но М’шаса и без того прекрасно знала, что вместо лысой крысы ожидали достойного наследника.       — Завтра у нас будут гости, — заговорила с ней мать, отвлекая от мрачных мыслей. Невозмутимая, вечно-спокойная Ра’шми возвышалась над своей сгорбившейся на стуле дочерью, глядя на неё прозрачными зелёными глазами. М’шаса наконец поднялась и прямо посмотрела на мать, как того требовали правила настоящего каджита.       И почему она не родилась хотя бы сутаем? Как жизнерадостная тётка, развращённая имперцами. Дж’эз всегда приезжала в компании немногословного темноглазого человека, и отец терпел его из любви к сестре, но когда они переехали в Торвал, тётка перестала их навещать. Отец раздражённо хмыкал на миролюбивые сетования жены и ворчал что-то про поганый приплод.       М’шаса вздохнула, устав разглядывать крепкие лапы матери, которая вот уже несколько минут что-то ей рассказывала. Разумеется, она ничего не услышала, неблагодарное дитя, но этого больше не повторится.       — Эта должна будет пропустить занятия? Ри’джару потребуется записка, иначе эту ждёт наказание, — М’шаса говорила о своей школе Шастравидья, куда несколько лет назад её направил отец, не желая отдавать в ученики Гильдии бойцов, где работали и он сам, и дед, и бабка, и тётка, и… М’шасе было непонятно, почему именно на ней, несущей не благословение, но проклятие Джоун, семья позволила прервать традицию.       — До’равинда уже отправил посыльного, — мать произнесла это так же бесцветно, как и всё, что она говорила всю свою жизнь. — Приготовь приличную одежду, Мэши.       Как же, приличную — М’шаса и не подумает заматываться в эти бесконечные куски ткани, обвешиваясь сверху бренчащими бусами и цветами. На ней, бледной и бесшерстной, это смотрится так… жалко. Так… неприлично. ***       М’шаса, уныло заткнув подол цветастой юбки за пояс, расставляла тарелки по длинному столу, стараясь не сталкиваться с суетящимися служанками, нанятыми по случаю торжества. Отец всё утро наставлял её, как следует себя вести с уважаемыми валенвудскими соседями. М’шаса кисло скривилась, вспомнив его попытки познакомить сестру с кем-то из этих узкоглазых. Дж’эз высказалась кратко и недвусмысленно, своенравно хлестнув хвостом и уперев руки в бока. Затянутые в превосходную броню, не тряпки и безделушки. Как хотела бы М’шаса быть такой! Смысл некоторых слов, пусть и сказанных на родном та’агра, остался для М’шасы невыясненным до первой же беседы с одногруппниками, а после М’шаса даже гордилась некоторое время тем, какая дерзкая у неё тётка… пока мать не принялась за лекцию о вреде богохульных ругательств.       Уши оттягивали серьги — самые лёгкие. Из-за нежных, тонких мерских ушей М’шасы отцу пришлось искать особенные украшения, что потерялись бы в ухе любой каджитки. М’шаса могла только мечтать, чтобы она могла когда-нибудь с такой же небрежной роскошью носить ряды толстых золотых колец, инкрустированных рассыпающими блики камнями. Как мать. Или Дж’эз.       М’шаса взглянула на своё отражение в серебряном блюде, приготовленном для фруктов, и с гримасой разочарования отвернулась к окну. Во двор, залитый беспощадным эльсвейрским солнцем, въезжали первые гости — эти остроухие. М’шаса читала, что эльфы называют себя «древесным соком», и сейчас, разглядывая новоприбывших из-за занавеси, она признавала, что сравнение весьма подходит чужеземцам с оливковой кожей и какими-то пегими волосами. На террасу вышел отец, велеречиво приветствуя гостей и раскрывая мощные объятия одному из тощих, с седыми прядями и усталым выражением вытянутого лица.       М’шаса отметила, что служанки, хорошенькие сутаи, тоже прильнули к окнам, возбуждённо щебеча и хихикая. Переведя взгляд на двор, она с бранью отскочила, одновременно думая о том, что служанки непременно наябедничают матери, и о том, что воин из неё пока неважный — М’шаса поняла, что пока она рассматривала прибывших, её тоже разглядывали. ***       — Это уже слишком! — М’шаса ошарашенно смотрела на кусок полупрозрачной ткани, призванный скрыть половину её лица. Что бы сделала Дж’эз, попробуй дед надеть на неё этот покров? Она бы напялила на себя мешок с прорезями для глаз и ушей или — нет, нет, тётка бы зашвырнула проклятую тряпку в воды Нибен и явилась перед гостями в полной боевой амуниции. И с деревянным луком из самой дорогой породы, бесы раздери этот Зелёный Пакт!       — М’шаса ещё совсем котёнок, — со вздохом ответила мать, и ом, еле уняв гнев, позволила прохладному шёлку дупатты прильнуть к её нагому лицу. Возможно, так и должно быть: М’шасе следует пожалеть отца, который наверняка будет испытывать стыд за такого отпрыска. Мать поправила шарф, чтобы скрыть расшитое золотом чоли. М’шаса раздражённо дёрнула плечом, избегая смотреть в зеркало, где — она и так знала — отразится не то человек, не то мер в изящных и мускулистых лапах красивой, высокой, любимой богами и песками Эльсвейра катая.       Впрочем, о накидке М’шаса ничуть не пожалела: к моменту, когда женщины смогли занять свои места за столом, в зале было так накурено, что надушенный шёлк спасал не только отца от позора и её саму от недоумённых взглядов, но и от невыносимого чада — даже от трубки отца так не щипало нос и горло, как сейчас. М’шаса так боялась вдохнуть лишний раз этот едкий воздух, что почти не притронулась к пище, хитро расставленной по столу: там, где сидели валенвудские гости, было только мясо, тогда как за частью стола хозяев были и фрукты, и овощи.       «Ещё немного, и накидка превратится в носовой платок», — в панике подумала ом. Словно услышав её мысли, отец прекратил рокотать с седым босмером и сделал знак, звякнув массивными кольцами с воинскими метами: можно было уходить. Седой откинулся на подушки, коротко затянулся трубкой и выдохнул:       — Многоуважаемый До’равинда, позвольте и моей молодёжи отдохнуть. Вряд ли после столь долгого пути они способны воспринимать серьёзные вещи так, как следует.       Как следует. М’шаса почувствовала, как соскальзывает с узкой ступни ножной браслет, предназначенный обнимать восхитительной лепки лапу катая, но никак не её ногу. Мешкать было недосуг, позорить отца ещё больше, чем она уже это сделала, М’шаса не хотела и потому исподтишка поддала безделушке ногой — сверкнув на прощание серебряным боком, штуковина скрылась под столом.       Прохладный вечерний воздух соблазнил М’шасу сдёрнуть покров с лица, и к ней приблизилась молоденькая сутай, Дж’ун, неверяще оглядывая подругу:       — М’шаса сегодня сама радость Джоун, — не понимая, отчего ом грустно смотрит на неё в ответ. — Эта уже присмотрела себе пару узкоглазых, а Мэши?       — Надышалась, что ли? — М’шаса, распутав дупатту, повесила его на перила веранды. — Что их рассматривать?       — Отец выдаст замуж за одного из самых достойных, если Луны будут благосклонны, — Дж’ун погладила вышивку на чоли ом.       — За… за босмера?! — воскликнула М’шаса, вздёрнув губу. А как было бы эффектно распушить усы, присовокупив в этому взгляд больших золотых глаз… Сутай оперлась на перила, сложив полосатые лапы в браслетах на груди:       — Отец собирается заключить выгодную сделку, да и До’равинда’ри, эта слышала, не упустит своего: не то М’шаса слепа, если не видела, как любезен её отец с Пранавом или как там его…       Несмотря на весь матримониальный энтузиазм, Дж’ун оставалась каджитом. Сутай прыснула вместе с М’шасой.       — Может, выберемся в сад? Эта не думает, что обед закончится до полуночи, — предложила Дж’ун. — Акации пожуём!       Сутай, конечно же, шутила — акацию они уже давно перестали есть, после того как М’шасу ужалила оса, сидевшая в одном из соцветий. Наверное, тогда, с распухшим языком и залитым слезами лицом, М’шаса единственный раз увидела на морде отца что-то, похожее на любовь.       М’шаса немедленно переоделась, оставив из праздничной одежды только расшитое золотом чоли — по большей части потому, что выпутываться из него было лень — и спустилась по ветвям дерева с веранды за ограду. Сутай уже ждала её, и подруги, накинув капюшоны на головы, потерялись в толпе снующего по улицам народа.       Там, где Дж’ун брала дарами богов — когтями и мощными лапами — М’шаса справлялась гибкостью и пронырливостью, цепляясь за колючие ветви на манер приматов Сенчала и подкидывая своё тело, как акробат в бродячем цирке. Это было их традиционное состязание — кто доберётся первой до заветной ветки. Дж’ун, рванув кору крепкими когтями, всё-таки опередила её и заняла самое удобное место, у ствола.       — Эта думает, что пойдёт скорее на испытание с копьями, чем кинжалами, — заговорила сутай, когда подруги, нажевавшись прихваченных со стола сладостей, смотрели на огни вечернего Торвала. М’шаса пожала плечами: ей и выбирать не приходилось. Легковесная ом не справлялась с копьём даже на «удовлетворительно», так что путь был лишь один — к парным кинжалам и луку. — А эти тут откуда?       Каджитки насторожились: в сумеречный городской сад входили молодые босмеры из числа гостей До’равинды. Дж’ун толкнула подругу локтем в бок:       — Эта понятия не имеет, как зовут вон того, но он ей нравится, — когтистый палец указал на светловолосого эльфа. М’шаса зажала ей рот — не хватало ещё, чтобы узкоглазые к ним присоединились. Увиденное не добавило теплоты в отношение к гостям: один из юношей подбрасывал на ладони её серебряный браслет, и тот весело звякал. Меры оживлённо болтали меж собой на босмерис, который чем-то напоминал та’агра. М’шаса силилась понять хоть слово, но тут Дж’ун, попытавшись устроиться удобнее, чиркнула когтями по коре, и ошмётки посыпались на головы эльфам. Юноши задрали головы, колючими взглядами различая силуэты притихших каджиток.       — Спускайтесь, девчонки, — улыбнулся светловолосый, сверкнув острыми зубами. — Мы вас видим.       — Лучше уж вы… — начала было Дж’ун, но осеклась: угадав продолжение её фразы, эльфы принялись ловко карабкаться по ветвям. — Вот Падомаева кровь! — и съехала по стволу, цепляясь когтями.       М’шасе было некогда негодовать из-за предательства: босмеры, приближаясь к её ветке, рассуждали о том, подействует ли валенвудское Подчинение на каджита. Дж’ун уже наверняка на полпути к её комнате, где будет изображать послушную традициям женщину, просидевшую дома и не посмевшую его покинуть. Она отползла к тому месту ветки, где даже под её весом дерево угрожающе раскачивалось и потрескивало. В сумерках раскосые тёмные глаза подкрадывающегося эльфа казались демоническими, и М’шаса в отчаянии шагнула в пустоту, надеясь, что нижние ветки хоть немного замедлят её падение. Зачем убегать? М’шаса не знала. Это была настолько древняя игра, что ом не смела задумываться о смысле.       «Дуракам и пьяницам везёт», — говорила мать. М’шаса неслась по улицам с горящей от боли щекой, надеясь успеть до того, как в комнату заглянет кто-то из родителей.       Петля, прижавшая её руки к телу и дёрнувшая назад, заставила М’шасу вскрикнуть. Извиваясь в пыли дороги, ом пыталась стянуть с себя лассо. Выступивший из темноты проулка босмер проворно набросил ещё несколько витков верёвки на пленницу, и М’шаса разразилась бранью.       — Ничего себе, — усмехнулся юноша, блестя глазами и пугая М’шасу клыкастой улыбкой. — Знать бы ещё, что это значит.       — Отец тебе всё объяснит, — перешла на всеобщий рассерженная ом.       — Ты ведь М’шаса, верно? — заглядывая в глаза сопротивляющейся каджитки, уточнил босмер. Он утянул её в безлюдный переулок и прижал к каменной стене, затягивая петли туже. — Отец уже и так всё объяснил. Ты мне нравишься, и я тебя беру.       М’шаса оторопела:       — Куда берёшь? Ты кто вообще?       — Меня зовут Леэллан, и я твой пока что наречённый. Правда, ты несколько другая, чем мне успели рассказать — такая вроде тихая мышка, покорная и спокойная. И вот те раз, скачешь по деревьям как белка! Слушай, а хвост у тебя есть?       М’шаса извернулась и лягнула эльфа что есть силы. Юноша разъярённо зашипел и лязгнул зубами, заставив ом испустить вопль ужаса: она до смерти боялась быть съеденной. Достать стилет из потайного кармашка ей уже не успеть: Леэллан перекинул тщедушную каджитку через плечо, огладив рукой её зад и вызвав новую волну та’агрских ругательств.       — Хвоста нет, значит… Будем надеяться, что остальное в полном комплекте.       Он отдал её поражённой Дж’ун, взобравшись в комнату М’шасы тем же путём, что каджитки сбегали оттуда несколькими часами ранее, и, кинув стянутую путами ом на кровать, скрылся в ночной темноте.       М’шаса едва дождалась, пока сутай перережет верёвки — развязать их не получилось — и обрушила на подругу лавину упрёков и новостей.       — Лей богатый и красивый жених, что тут Мару гневить, — рассуждала Дж’ун. — Мер, конечно, но что делать, коль живём на границе с этими?       — Он груб и… и он животное! — вскрикнула М’шаса. — Он трогал эту!       План уже давно зрел в голове М’шасы, но подавляемая изо дня в день воля вырвалась лишь сегодня. Ом совала в невзрачный мешок одежду и украшения. Дж’ун в оцепенении наблюдала за сборами.       — Куда, Мэши? — выдавила наконец сутай, готовая разрыдаться.       — К тётке, в Коррол, — неожиданно жёстко ответила М’шаса, затягивая тесёмки. На исцарапанном лице мрачной решимостью горели глаза, и Дж’ун вдруг поняла, что у маленькой ом внутренний стержень куда крепче её, настоящего каджита.       — Ты обрекла своих родителей на годы горя и слёз, М’шаса, — зло говорит ей сейчас босмер с худым, потемневшим от гнева лицом. На щеках, давно не бритых, колючая щетина, а раскосые глаза кажутся больными из-за кругов под ними. — Какая же ты дура.       Они снова играют в эту игру, и снова М’шаса борется со вскипающей яростью, уворачиваясь от жилистых рук, и снова Леэллан превосходит её, подсекая слабые человеческие ноги, и наотмашь бьёт по заду, как нашкодившего ребёнка. Он подаёт ом руку, помогая подняться, и хватает за плечи, не давая отстраниться. Даже босмер выше неё, досадливо думает М’шаса, пялясь на завязки его рубашки под доспехами. Леэллан целует её, сначала грубо, боясь, что разозлённая каджитка примется отбиваться, и замирающе-сладко, как только понимает, что М’шаса едва дышит, боясь упустить даже крупицу этого момента.       — Ты мне нравишься, и я тебя беру, — переводя дыхание, шепчет Лей.       Он снимает с неё не изысканное чоли, не распутывает шёлк одхани, не забирается руками под роскошную юбку-лехенги. Лей стаскивает с ом лёгкую броню и помогает освободиться от рубашки, проводя по узкой бледной груди наречённой узловатыми пальцами. Он спешит подмять её под себя, кусая обветренные губы каджитки, и нетерпеливо, грубо вталкивается в неё, чувствуя, как ом вся дрожит, цепляясь за него худыми руками. Она доказала себе, что она — настоящий эльсвейрец, потратив на это годы скитаний, годы поисков, годы тянущей тоски. Лей не может сейчас сдержать злость за ушедшее время, всё яростнее и резче принимаясь брать отданную ему женщину, наслаждаясь её жалобным поскуливанием, впиваясь зубами, которых она так боится, в её шею.       Почувствовав вкус крови, Лей открывает глаза и встречается взглядом с перепуганной М’шасой. Она по-прежнему сжимает дрожащими бёдрами его, поглаживая ладонями лицо эльфа, умоляюще заглядывая ему в глаза.       У них до сих пор вся жизнь так проходила, сталкивая их лбами и не позволяя увидеть взаимную симпатию, возникшую в мгновение биения сердца, когда Лей впервые увидел грустную девчонку в окне отчего дома.       Наверное, пора перестать играть в навязанные игры и начать свою. * Чоли - короткая обтягивающая блуза, обычно скрываемая слоями дупатты - универсального шарфа, элемента сари. * Лехенги - верхняя, украшенная юбка, элемент сари.