Двадцать одна минута

Сладкая жизнь. Да? Все домики из шоколада, мебель из зефира, реки из карамели, окна из конфет, даже трава и та сладкая. Пышные торты в несколько ярусов, украшенные безе и взбитыми сливками судят сначала по внешнему виду, а не по вкусу. Некоторые произведения искусства даже есть порой жалко. Разноцветные капкейки иногда слишком сладкие, но какие красивые на вид. А Катакури всегда считал себя подгоревшим пирогом. Обычный, может и в несколько ярусов, немного развалившийся, но все еще вкусный. Даже лучше тех, что красуются на витринах. Но какое кому дело, если ты не покрыт мягкой мастикой или не полит нежным молочным шоколадом? Тогда, чтобы всем нравиться, он и решил скрыть неудачные коржи под кремом. Так бывает, что ж, не всегда можно быть настоящим. Затем началось худшее. Каждый добавлял от себя какое-то украшение: кто — безе, кто — фрукты, кто — фигурный шоколад. Но никто так и не хотел пробовать его, узнать настоящий вкус. Красивый. Этого достаточно. От этого веса, от всего нагромождения становилось трудно не только ходить, жить невыносимо. Все решил один случай. Как тонкий звонок, что вещают на дверь. Кто-то зашел в кондитерскую. Шебутной мальчишка, что кружил вокруг прилавка и пробовал все пирожные подряд, потянулся и за тортом. Тем самым. Выкинул с него все украшения, безе, шоколадную стружку… «Зачем?» — возмущались все. «Я хочу попробовать торт, а не то, что нагромождено сверху». А может все было совсем не так. Конечно, все было не так! Просто человеку надоело носить корону «всеобщего обожания», которая была сделана из мусора. И таскать за собой грязный плащ «хвалебных песен». Пусть Мугивара был врагом, пришедшим в его дом. Но ведь и дома не все были друзьями. Луффи разрушает все вокруг, но это всегда так правильно, если привыкнуть. И Катакури сделал первый шаг. Чтобы привычка укоренилась, необходим двадцать один день. Здесь потребовалась лишь двадцать одна минута, чтобы все встало на свои места. Чтобы длинные шрамы сделались обычными, чтобы клыки стали гордостью. Черная шляпа легко легла на лицо. Он еще вернется. По-другому и быть не может. И Катакури улыбается так, как никто никогда не видел.