Цыган и татарин

Это началось тогда, когда все и всё про всех знали. В Старом Крыму насчитывалось чуть больше сотни человек из которых примерно девяносто были татарами. Остальные были цыганами. Миша и Данил были особенными. Мишины родители были русскими, но сам он получился слишком похожим на цыгана и в возрасте четырёх лет, когда он остался сиротой, его приняли в табор и он рос наравне с другими ребятами, а Данил не подходил под описание татарина, хотя его мать говорила, что его отец был высокогорным татарином и Данил склонялся ей верить. Но так или иначе, хотели они того или нет, Данил и Миша были особенными, что в какой-то степени их объединяло. Данил с самого детства засматривался на стеснительного, но весёлого паренька, у которого в силу его особенного происхождения немного не ладились отношения с цыганскими детьми. И один раз, когда его обозвал чересчур задиристый Сашко, а Миша в первый раз сильно поник, Данил воскликнул: — Сам такой! Все удивились, а Даня продолжил стоять с высоко задранным подбородком, одним своим видом показывая свою готовность противостоять своре цыганят. Ему было жалко видеть расстроенного Мишу, да и неправильно всё это было. Мама говорила, что не стоит водиться с так называемыми "чингене". Но Данил считал, что это неправильно. Его жизнь. Что хочет, то и делает. Жизнь слишком коротка, чтобы потакать каким-то неясным, непонятным, и по мнению десятилетнего Дани лишённым явного смысла приказам и советам. Миша вообще, как оказалось, был затюканным. После того случая они стали общаться на смешанном, возможно и понятном другим, языке и Миша хоть чуть-чуть выправил свой характер, слишком уж мягкий для цыгана, по мнению Дани. Даня помнил, как ещё в самом начале, Миша таскал ему разную вкусную еду. Он считал, что Данил не захочет за просто так проводить с ним время и пытался его чем-нибудь оплатить. Татарин, естественно возразить не мог, слишком бы невежливо это было, но за несколько недель эта недотрадиция настолько осточертела Дане, да ещё он увидел, чего стоит Мише отдавать ему вкусности, сам заставил цыганёнка съесть их. Тогда Даня первый раз увидел Мишины счастливые глаза. Данилу тогда было лет десять, может чуть больше, но тем не менее и сейчас, оглядываясь далеко назад, Даня мог сказать, что те счастливые глаза навсегда отпечатались в его памяти. Ещё тогда татарин пообещал себе, что сделает всё возможное, чтобы эти красивые глаза сохранили тот счастливый блеск из детства. Татарин пытался радовать. Хотя слово "пытался" будет тут не совсем подходящим, потому что у него получалось. Может быть глаза сияли не столь же ярко, но сияли. Из уст Миши постоянно слышались слова благодарности, он постоянно улыбался, а Даня от всего этого зрелища пытался отстраняться, потому что чувствовал, что это всё неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Данил чувствовал, что всё, что вызывает этот цыган внутри него — неправильно, но он не мог сопротивляться своему собственному глубокому желанию приносить Мишутке счастье. Данил действительно не понимал, почему так много эмоций возникает, когда он слышит Мишин звучный голос, и почему сердце рядом с ним бьётся быстрее. Он пытался сохранять каменное выражение лица, потому что иначе бы вероятно выдал всё, что так долго копится у него в душе. Данил правда пытался быть хорошим другом. Данил вроде и был хорошим другом. Но тогда на него нашло какое-то помутнение. Чем старше они становились, тем сложнее Дане было всё скрывать. Однажды в Старый Крым перекочевал оркестр, и тот самый оркестр обнаружил в Мише большой потенциал. Они выдали ему скрипку и начали обучать его игре. Миша оказался потрясающим скрипачом. Его игра потрясала. Данилу больше нравилось, когда Миша исполнял не весёлые мелодии, призванные развлекать людей, а его собственные композиции. Данил всегда их слушал с замиранием сердца. Они затрагивали что-то в его душе, где-то там, докуда никогда не достанет свет. Звуки скрипки просто вызывали у него недюжинные эмоции, которые копились и копились. Данил знал, что когда-нибудь эта чаша с эмоциями переполнится и всё выйдет наружу. И в какой-то момент Данил просто перестанет себя контролировать. Луна тогда была необычайно яркой. Это всё что мог сказать Миша с уверенностью, вспоминая тот самый вечер, а вернее ночь. Миша и Даня проводили время в их секретном месте, куда никто не знал ходу. Данил полулежал на прохладной траве, Миша настраивал скрипку и чуть перебирал струны, пытаясь добиться лучшего звучания. Данил не особо в это вникал. Ему и так было хорошо. Он просто чувствовал, что Мишутка где-то рядом и ему этого было достаточно. — Как думаешь, — с какой-то непередаваемой хрипотцой в голосе спросил Миша, — Есть ли в этом смысл? — Ты про что? — Даня опёрся на локти и пристально посмотрел на Мишу. — Про всё вот это, — вздохнул Миша, глядя на звёзды. — Про всю вот эту жизнь. Есть ли в ней смысл? — Конечно, — без всяких сомнений ответил Данил. — Конечно есть. А с чего это ты спрашиваешь? — Да так. Не знаю. Просто... Просто в последнее время что-то меняется, а я всё никак не могу уловить что. Вроде так посмотришь — всё по-прежнему, но приглядишься, сравнишь — и вроде многое поменялось. И как-то... Как-то мне неуютно. Постоянно какое-то тягостное ощущение на сердце, что вот-вот что-то случится, а никак не могу понять, что. — Не совсем тебя понимаю, — честно ответил Данил. — Я и сам себя не понимаю временами. Не обращай внимания, — отмахнулся моментально замкнувшийся Миша. Данил лишь вздохнул. Мишутка всегда был таким. Не любил он обнажать душу перед Даней и самого татарина это коробило. Ему всегда казалось, что они достаточно близки для такого, но потом в его голове появлялись назойливые мысли о том что он и сам по сути такой же, не показывающий эмоций и не проявляющий чувств. Даня пытался их игнорировать, но что-то внутри всё равно скребло. — Я правда хочу понять, — чуть надрывным голосом сказал Даня, наконец набравшийся смелости. — Это... — Миша провёл рукой по своим чёрным отросшим волосам. — Это не объяснить. Я... я просто не знаю как. Со мной просто что-то не то. Я постоянно нахожусь в каком-то подобии тянущей тоски без какой-либо причины. Просто не могу ничего делать, и всё валится из рук. Уж и не знаю. Может заболел чем или ещё что-нибудь в таком роде, но уж не могу. Сердце изнывает. — Я.. кхм...— кашлянул Даня, в попытке добавить себе времени на размышление, — Ну, я правда хочу тебе помочь, но не знаю как. Ты же там всегда музыку свою сочинял, когда тебе плохо было? — Я пытаюсь, да всё не то. Народ этим и не рассмешить, — вздохнул цыган. — Так и не надо смешить народ. Порадуй меня, — сказал Данил. — Такими песнями не радуют, — грустно усмехнулся Миша. — А я порадуюсь, — упрямо заявил Даня. Миша смотрел прямо в Данины светлые глаза, словно пытаясь найти в них что-то. Потом он резко поднялся с травы и взял в руки отложенную в сторону скрипку. Музыка была действительно грустной, вызывающей непонятное, тянущее чувство. Она звучала где-то внутри и самого Дани, отдавалась эхом. Музыка поглотила и Мишу, и Даню. Миша просто потихоньку раскачивался , чувственно и плавно двигая смычком, а Данил закрывал глаза и чувствовал, как это горькое послевкусие грустной композиции оседает где-то глубоко внутри, потихоньку переполняя чащу. Миша выглядел как никогда красиво. Лунный свет красиво отблёскивал в его волосах, а плавные движения, не в обиду Мишутке будет сказано, делали его чем-то похожим на девушку. Данил буквально кожей чувствовал, что вот вот и он сделает что-то непоправимое. Он просто открыл глаза и встал позади Мишиной спины и наблюдал за ним. Данил знал, что Миша почти наверняка закрыл глаза. Одна эта догадка уже рисовала какие-то странные картины в его голове. Когда Миша наконец закончил, он подержал у щеки скрипку ещё пару секунд, а потом повернулся отодвигая музыкальный инструмент от лица. — Ну как? И в этот момент всего стало слишком много. Слишком много счастливого блеска в глазах, слишком много бликов луны на волосах, слишком трогательная улыбка, слишком мелодичный голос, что Данил не выдержал. Данил, смотря в Мишины доверчивые, ждущие ответа на поставленный вопрос, глаза, резко, пока не передумал, впился в его губы. Они были сладкими. Данил никогда ничего слаще Мишиных губ не пробовал и вряд ли попробует. Грех был сладок. Отчасти оттого что был обоюдным. Миша и Даня лихорадочно смотрели друг другу в глаза. Не сговариваясь, они продолжили.

***

Когда-то мелкий город всё разрастался и разрастался. Миша и Даня всё росли и росли. И через несколько месяцев они погорели. Данил и Миша продолжали поддерживать свои греховные отношения. Это, вне всякого сомнения было ужасно и отвратительно, но так сладко, что оторваться было невозможно. Погорели они при Даниной матери. Что самое плохое, они того даже не поняли. Данина мать была достаточно умной, чтобы не показать себя в тот момент, а разобраться потом, наедине с сыном. Это был сложный разговор. Они пришли к тому, что Дане нужно было найти жену и прекратить это всё. Город большой, но все друг друга знают. Да и раз один смог обнаружить, где гарантия, что не сможет второй? Но все разумные доводы в уме Дани меркли перед счастливым Мишиным взглядом. А потом он снова смотрел на мать, на людей в округе, на небо в конце-концов и понимал, что прекращение таких отношений — лучший выход. Потом вновь вспоминал тонкие Мишины запястья. А затем опять про Бога, про мать или ещё про что-нибудь в таком духе. Эти метания прервала одним своим появлением нагловатая даже на вид Динарочка с елейным голосочком. Всё в ней отторгало Даню, но у него не было особого выбора. Миша с оркестром играл на его свадьбе. Миша принципиально на него не смотрел. Данил честно пытался с ним объясниться, но Миша упорно избегал его. Стоя в национальном костюме, где-то на заднем дворе, он схватил Мишу, одетого в красную нарядную рубаху, за руку. — Дай мне объяс... — начал было Даня, но Миша его прервал: — Мы знакомы? — Миша, — терпеливо, усиливая захват продолжал Даня, — Пожалуйста. — Мне от Вас, — Миша слова будто выплёвывал, — сударь, ничего не нужно. Я Вас знать не желаю. — Миша, — взывал его Даня. — Я в последний раз повторяю. Мы не знакомы, — отчеканил Миша. — Я с незнакомыми людьми не общаюсь — Ну что ж, — Данино лицо посерьёзнело до крайней степени, а голос приобрёл издевательские нотки, потому как стало понятно, что от Миши ничего не добиться и что это всё конец, — Погадаешь, красавица? Ну раз общаться не хо... Миша вывернул руку из крепкого захвата. Последний раз бросил на Даню суровый взгляд и ушёл вдаль, оставив Даню с его новой женой и, лишённой счастливого блеска в Мишиных глазах, жизнью.