8 мая 2018 г. в 08:36
— Ты еще жив? — спрашивает Какузу.
Как будто — расстроен, даже неимоверно огорчен, что бесящему напарнику даже отрубленная голова нипочем. Наверняка надеялся, что он все-таки умрет. Хидан ухмыляется — надейся, сука, от меня так просто не избавишься.
— Жив, так что поторопись и пришей мою ебаную голову!
— Не указывай мне, — недовольно говорит Какузу.
Но все-таки подходит, поднимает голову Хидана — не церемонясь, за волосы, ни малейшего внимания на возмущения не обращая — и принимается за работу.
Хидан вполголоса матерится, припоминая все известные ему обороты, ведь, несмотря на бессмертие, боль терпеть неприятно.
Какузу говорит ему заткнуться, что уже не удивляет, хоть и раздражает — но, закончив, делает что-то совсем на него непохожее.
— В порядке? — отчасти доброжелательно — неожиданно — спрашивает, проводит пальцами по швам на шее, проверяя — нормально ли получилось.
Хидан неосознанно тянется за этой мимолетной, почти случайной лаской, прикрывая глаза. Забота ему в новинку, откровенно непривычна, тем более от равнодушного обычно Какузу — и так странно приятна.
Дело наверняка в том, что ему слишком хуево после тяжелого боя — в обычном состоянии Хидан и не подумал бы ни о чем таком, забота — надо же.
И уж точно не стал бы отмечать то, как он пахнет — свежая кровь, горьковатый дым сигарет и еще что-то непонятное — но притягательное.
Что за ебаный бред, мысленно повторяет Хидан, какого хуя он вообще — думает о Какузу как о ком-то кроме раздражающего, помешанного на деньгах уебка, с которым ему по прихоти сраного Лидера приходится выполнять миссии.
Но вот — думает зачем-то.
И самому это кажется откровенно ненормальным.
— В чем дело? — неприязненно спрашивает Какузу, заметив слишком пристальный взгляд — и наваждение спадает.
— Ни в чем, блядь, — зло — на себя по большей части — отзывается Хидан. — Быстрее давай, заебал уже.
Какузу хмыкает и поднимается на ноги, тут же отходя от него.
Хидан вроде бы этого и хотел — но почему-то снова злится.
Удивительно, какой малости достаточно, чтобы посмотреть на мудака-напарника немного иначе — и увидеть что-то живое, человечное — хоть и по-прежнему раздражающее.
В то же время чем-то странно привлекающее — и это заставляет Хидана с удвоенной энергией рваться в самую гущу сражения, подставляясь под все удары, чтобы потом изо всех сил сдерживать усмешку, выслушивая то, как Какузу недовольно отчитывает его за очередной промах, залечивая раны или пришивая оторванные конечности. Странное ощущение, что он будто бы беспокоится за него — хотя это глупо, с чего бы. Они друг друга ненавидят и бесят — и оба были бы рады, если бы им не пришлось больше встречаться, уж тем более — таскаться на миссии вместе.
По неясной причине Хидан продолжает пытаться привлечь внимание Какузу всеми доступными способами — и часто ему это даже удается.
Пусть внимание это — очередная бессмысленная попытка убить, не приводящая ни к чему.
Но все же — внимание.
И Хидан мог бы сказать, что их отношения постепенно становятся не такими натянутыми, как при первой встрече — попытки друг друга убить уже не столько всерьез, сколько привычное развлечение (одно из немногих доступных в отсутствие врагов), взаимные оскорбления начинают все больше походить на дружеские беседы — своеобразные, конечно, но чего еще ожидать —
И, может быть, Хидан слишком много видит во всех этих незначительных вещах, половину — неверно воспринимает, половину — додумывает сам.
Ошибается.
Потому что вскоре появляется он.
Узумаки Наруто.
Два слова, олицетворяющие то, что Хидан ненавидит больше всего на свете.
Хотя как — появляется. Позже Хидан понимает, что Узумаки всегда был; задолго до Хидана, задолго до всего, и он с самого начала перечеркнул все, что могло бы быть.
(Даже если на самом деле ничего быть не могло).
В этот момент Хидан, как никогда прежде, хочет ничего не чувствовать.
Он с трудом удерживает безразличное выражение лица, глядя, как без малейшего сомнения Какузу встает между ним и джинчурики — закрывает его собой. И Хидан почему-то уверен — готов сражаться до конца, даже если Хидан сейчас нападет, Какузу не отступится — ебаный упертый мудак.
Мальчишка выглядывает из-за его плеча, испуганный, жалкий, хоть и пытается не казаться таковым — и Хидан кривится от отвращения, блядь, серьезно, вот это — Какузу так стремится защитить?
— Ты не охуел там? — нарочито весело интересуется Хидан. — Это же тот пацан-джинчурики, который нужен Лидеру. Хули ты с ним возишься?
— Это не твое дело, — тут он согласился бы, действительно, что ему — но почему-то не может остановиться.
— Готов поспорить, Пейн пиздец как обрадуется, когда узнает… — договорить Хидану не удается — Какузу хватает его за горло, сжимает так, что вот-вот позвонки сломает — и от этого становится смешно, такое чувство, что это его аргумент во всех их стычках. Серьезно — он постоянно так делает.
Не то чтобы Хидан возражал, в этом есть что-то.
— Он не узнает… потому что ты не расскажешь, — медленно говорит Какузу — с явной угрозой. — Просто к слову, никто не помешает мне сейчас оторвать тебе голову, закопать ее где-нибудь и предъявить Лидеру твое тело — слишком хитрые противники попались, забрали голову с собой, а одно тело — бесполезно. Может, мой следующий напарник будет более покладистым.
— Ты этого не сделаешь, — Хидану не страшно — это какое-то другое чувство, неверие, непонимание — что-то вроде обиды.
Я настолько мало для тебя значу?
— Почему же? — интересуется Какузу — вроде бы и мягко, почти ласково, и в то же время — в его голосе такая злость, какой Хидан еще не слышал.
— Потому что я твой напарник? — Хидан пытается разжать его пальцы на своей шее, но не преуспевает, — сука, да отпусти ты!
— Я убил всех своих напарников. Попробуй еще.
Хидан давит смех — откровенно нездорово-истерический, но как тут не смеяться, блядь.
Всех напарников — может, и убил, да вот Хидан — не все, от него Какузу так просто не избавиться, и если они насмерть драться начнут — еще неизвестно, кто выйдет победителем.
Хидан уверен — у него есть все шансы, в конце концов, он же бессмертен — и знает все приемы Какузу.
Какузу, судя по глазам, тоже эту возможность осознает, и все равно — не отступает.
Хидан смотрит удивленно — ты, блядь, серьезно готов ради него сдохнуть?
Да — взгляд Какузу не оставляет иных вариантов.
Мудак, мысленно шипит Хидан, сука, тварь, ты в самом деле охуел — и не понимает сам, а почему его это так задевает. Разве ему самому не было всегда похуй на Акацки с их целями? И сейчас — должно быть похуй, это же не его дело, хочется Какузу поразвлечься с джинчурики — так и пусть, по-хуй.
Для простого «поразвлечься» — слишком уж Какузу стремится его защитить.
Но, опять же, похуй.
Нет.
Нисколько.
Хидан в очередной раз не понимает сам себя.
Не понимает, почему, когда Какузу его отпускает, он не нападает — а просто уходит, оставляя этих двоих наедине.
Как будто — сдается.
— И что ты в этом пацане нашел? — искренне недоумевает Хидан позже.
Невысказанное — я же лучше, потому что, блядь, разве не так? Разве ты этого не видишь?
Какузу отвечает ему напряженным молчанием и знакомым взглядом «отъебись-это не твое дело», а внутри Хидана вскипает странная злость.
— Или нет, погоди — просто больше никто на твое уродливое ебало не повелся? Я прав? — и собственный смех колко царапает горло изнутри, прежде чем оборваться.
Какузу сжимает его шею, не давая дышать, но Хидану все равно смеяться хочется — и что, что задыхается, все равно же не сдохнет, а так хотя бы — хоть как-то — Какузу прикасается к нему.
— Заткнись, — чеканит, раздраженно глядя в глаза, — еще одно слово — и ты пожалеешь.
Когда отпускает, без церемоний швыряя на землю, Хидан еще долго бездумно водит пальцами по саднящим отметинам на шее, стремясь сохранить в памяти это чувство.
Хидану не нужна нежность — но он хочет, чтобы Какузу принадлежал только ему.
Безоговорочно, всецело — только ему.
Всегда.
Не в силах этого добиться, он возвращается к привычной тактике.
Делай больно, насмехайся, обращай на себя внимание — неважно, как именно. Хидан настолько очевидно вызывает у Какузу желание убить или по крайней мере ударить — значит, прикоснуться, и каждый раз, когда он это делает — пусть душит или ломает кости, или просто за волосы — и в стену лицом, обдирая кожу до мяса, — каждый раз, когда это происходит, заставляет Хидана чувствовать себя живым.
Неправильно-болезненно — нужным.
— Мое терпение не безгранично, — спокойно сообщает Какузу, делая шаг к Хидану, практически нависая над ним.
Он не настолько выше на самом деле, но в нем есть эта странно притягательная сила-уверенность в себе, и Хидану это нравится — нравится так, что тело буквально выламывает от томительной дрожи, и только усилием воли Хидан себя останавливает — лишиться головы на миссии было бы совсем некстати.
Лишиться головы — пиздец как смешно.
— И что ты мне сделаешь? — Хидан облизывает губы, слегка склоняя голову — не удерживается от намека, который Какузу, разумеется, без труда считывает.
Считывает — и игнорирует, ничем не показывая, что вообще заметил. Только хмурится чуть, недовольно, раздраженно, и за недовольство это Хидан хочет ему уебать.
И просто — хочет.
Повалить на пол или прижать к стене, сорвать эту уебищную маску, целовать — пока в легких не кончится воздух, пока губы в кровь не сотрутся, трахнуть его — или наоборот, без разницы, Хидану по душе оба варианта, только бы — с ним.
Но как бы ни было сильно это ненормальное желание — не может даже прикоснуться.
Каким-то непостижимым образом безмозглый и шумный джинчурики, этот мелкий и нихуя в жизни не смыслящий придурок — чем-то продолжает быть лучше Хидана. Лучше настолько, что рядом с ним Какузу меняется, отбрасывая свою извечную озлобленность, целует ему руки, обнимает и творит прочие слащавые вещи.
В одном его хриплом, с придыханием произносимом «Наруто» эмоций больше, чем в любых словах, обращенных к Хидану.
Хидана едва ли не выворачивает от этого зрелища, но он продолжает наблюдать за ними каждый раз, когда Какузу снова и снова отправляется на встречи с мальчишкой.
Следует за ним по улицам, стараясь оставаться незамеченным, и после подолгу смотрит через окно очередного дешевого отеля на этих двоих — не зная, зачем.
Словно сам раз за разом себя вскрывает, по открытым ранам проходясь раскаленным железом, но даже это не в полной мере описывает все то, что он чувствует, глядя на них.
Какузу смотрит на джинчурики так, будто он — самое охуенное, что есть на свете.
Что его так привлекает, обычный пацан, смазливый — но не более, и честно говоря, Хидан ничуть в этом плане не уступает.
Только Какузу, кажется, так не считает.
Узумаки улыбается, целует — даже со стороны видно — нежно-любяще, несет какую-то чушь про то, как счастлив рядом с Какузу, и невольно Хидан вспоминает, что говорит обычно сам.
Мудак, уебок, как же ты меня заебал, сука — скорее по привычке, чем чтобы всерьез задеть.
Что, все дело в красивых словах?
Сука, Хидан мог бы и не такое говорить, это ведь несложно —
Но кому это нужно, кроме него самого.
Как эти ублюдки смеют быть счастливы, думает Хидан, скребет ногтями по стене, стесывая пальцы до кости, но эта боль нисколько не отвлекает от другого чувства — сдавливающего изнутри, никак не желающего уходить.
Их следовало бы убить — хотя бы Узумаки.
На самом деле, ничего сложного в том, чтобы выследить джинчурики и разобраться с ним — Хидану он не соперник, самоуверенный слабак. Один удар — и проблема решена.
Каждый раз что-то его останавливает.
Какузу улыбается, только глядя на мальчишку — искренне и до тошноты радостно.
На Хидана же — в лучшем случае с досадой косится.
Это чувство почти похоже на боль — фантомную, не физическую, Хидан вообще не должен такого ощущать — но это неприятно.
Отвратительно.
Непреодолимое желание сдохнуть — и это ебаный грех, богохульство, Хидан не может умереть и не должен этого хотеть.
Он пытается молиться, но сколько бы он ни взывал к Джашину, это не помогает, как и что угодно другое.
Если бы Хидан мог просто вырвать себе сердце, лишь бы все эти непонятные, ненормальные эмоции ушли — но это нихуя не работает, становится только хуже — день за днем.
— Блядь, почему ты вообще так в него вцепился? — зло шипит Хидан, сходу начиная очередной конфликт, когда Какузу возвращается — и кто еще постоянно нас задерживает, хочется сказать.
Какузу не удостаивает его и взглядом.
— Заткнись. Ты все равно не поймешь.
Хидан как раз — понимает куда лучше, чем он думает.
Необходимость быть нужным кому-то — так ведь знакомо, до боли, до жгучего отвращения к самому себе за эту слабость.
Не покидает вопрос, на который нет ответа — почему Какузу на него абсолютно похуй?
Ебаный джинчурики его совершенно не заслуживает, не достоин — Хидан ненавидит проигрывать, особенно в чем-то настолько иррациональном, как чувства.
Хидан, может, и лучше во многом, да вот только Какузу он нахуй не сдался.
Блядь, может, у него просто встает только на подростков. Может, он просто ебаный педофил.
Даже если и правда так — Хидану вот нисколько не легче.
— Ты, блядь, забыл, что мы вообще-то должны ловить джинчурики, а не трахать? — выплевывает Хидан.
— Ты никому не скажешь. И ничего не сделаешь Наруто, — на этот раз Какузу все-таки на него смотрит — и блядь, если бы взглядом можно было убивать — этот взгляд испепелил бы Хидана на месте.
И это его — «Наруто» — сука, сука, Хидан готов поклясться, что в этот момент голос Какузу смягчается.
— Даже если я не скажу, — Хидан хочет схватить его за плечи, даже тянется прикоснуться — но опускает руки сразу, натолкнувшись на все тот же взгляд, — Пейн не тупой, что-то да заподозрит, и тогда точно тебя нахуй убьет.
— Ты же только порадуешься, — раздраженно говорит Какузу. — Что за внезапный альтруизм.
Никакого альтруизма — только эгоизм, потому что Хидан совершенно не хочет позволять Какузу умереть из-за такой глупости, не хочет — его терять (пусть даже он и так ему не принадлежит).
Наилучший вариант — просто прикончить Узумаки, но каждый раз, собираясь это сделать, Хидан вспоминает, как Какузу улыбался — не ему — и просто не может.
Тогда он больше этой улыбки не увидит.
И Какузу определенно ему смерти обожаемого джинчурики не простит.
Сука.
Это чистой воды безумие — Хидан знает, как бы ни старался себя убедить в обратном, если Пейн или кто угодно еще узнает, и придется выбирать сторону, Хидан встанет спина к спине с Какузу, как всегда — ведь та часть его души, что не принадлежит Джашину, безоговорочно предана Какузу, и это не изменится.
Вслух Хидан не говорит ни слова — зачем.
Должно быть, Какузу и так все это знает — и только поэтому еще от него не избавился, несмотря на все обещания.
Или, может — но на это слишком наивно надеяться — Хидан ему все-таки небезразличен.
— Я убью его, слышишь? Я нахуй прикончу этого уебка, принесу его в жертву Джашину-сама! — Хидан не пытается скрывать отчаяние в голосе, когда выкрикивает эти слова — как еще заставить Какузу реагировать на него.
Реакция не заставляет себя ждать — он хватает его за шею, придавливает к стене.
Хидан хватает ртом воздух, цепляется пальцами за сжимающую горло руку — освободиться не получается, да и не то чтобы он этого хотел.
Какузу смотрит на него с неприязнью, непониманием — Хидан не обращает внимания, наслаждаясь этой больной близостью.
Если бы он был смертен — давно бы уже был мертв.
— Что, ничего сделать не можешь, старик? — скалится Хидан.
— Ты нарываешься? — спокойно спрашивает Какузу. — Так хочешь снова лишиться головы?
Я так-то давно ее лишился, думает Хидан, сипло смеется, гладит ладонь Какузу, подмечая, как он дергается — с отвращением каким-то, и от этого неприятно, но не останавливаться же.
Когда еще они окажутся так близко.
У Какузу загрубевшая от постоянных сражений, странно горячая и сухая кожа, руки — сильные и жесткие, отчетливо — пахнут все теми же его ебаными сигаретами; и Хидан отдал бы все, чтобы он дотронулся до него не с целью заткнуть или убить.
Чтобы его — прижал к себе крепко, не отпуская, его — поцеловал, грубо и страстно — наверное, так это должно ощущаться; и хоть Хидана обычно блевать тянет от всех этих нежностей, пусть бы и руки целовал — если это будет Какузу, то он согласен на все.
Даже умереть от его рук, хоть это и невозможно.
— Да что с тобой не так, — Какузу смотрит уже откровенно раздраженно. — Приди в себя наконец.
И разжимает пальцы, позволяя Хидану осесть на землю — ноги не держат то ли от недостатка воздуха, то ли — от недостатка мозгов, блядь, и в самом деле — что с ним не так.
Хидан до крови прокусывает губу, стараясь не встречаться с Какузу взглядом.
Как ты не видишь, не понимаешь, сука, я же —
Да все он понимает, с досадой думает Хидан, просто ему плевать — как обычно.
Хочется привычно послать его нахуй — и в то же время это не имеет никакого смысла.
Хидан думает, что он просто не может любить Какузу еще сильнее, чем любит сейчас.
Так безнадежно, отчаянно — искренне.
И ненавидеть точно так же.
Почему никак не выходит выкинуть этого мудака из головы.
От себя — и своих тупых страданий — просто тошно.
Хидану кажется, что он окончательно сошел с ума, и, может, это не так уж далеко от правды.
Это одержимость, ебаная зависимость, и не видно никакого способа от нее избавиться.
И на самом деле Хидан понимает — он безнадежный идиот.
Его чувства совершенно никому не нужны — где в его мире место для подобной хуйни, и потому Хидан их пытается уничтожить, с корнем вырвать — единственным привычным способом.
Оскорбления, издевки, из прежде относительно нейтральных превращающие их отношения в ненависть, ненависть и еще больше ненависти — но не со стороны Хидана, его любовь от этой ненависти разгорается лишь сильнее.
Любовь.
Что за детский бред.
Хидан не верит, что это могло произойти с ним, до последнего пытается себя убедить, что это всего лишь интерес, физическое влечение — последствия недоеба, в конце концов.
Будь это так, Хидану было бы похуй на то, с кем там Какузу трахается, но ему почему-то не похуй.
Совершенно не похуй — когда он видит, как Узумаки запускает пальцы в длинные волосы Какузу, с такой непонятно почему ему позволенной наглостью, как они просто обнимаются подолгу при встрече — без слов, и воздух, блядь, искрит от количества эмоций между ними.
Все это — должно принадлежать Хидану, а Узумаки даже существовать не должно.
Собственная идиотская ревность раздражает, бесит, злит — и Хидан снова затевает ссору-драку, нарываясь откровенно, заметь меня-дотронься до меня — ловит извращенный кайф от происходящего.
— Мудак, как же я тебя ненавижу, — вновь повторяет он — когда зачем-то хочется сказать «люблю», но это глупо — и ни к чему не приведет.
А «ненавижу» — хотя бы вызывает ответную агрессию.
Это уже — что-то.
Большего Хидан все равно не дождется.
— Взаимно, — безразлично отзывается Какузу.
Хидан изображает усмешку, больше, наверняка, напоминающую гримасу умирающего в агонии.
Можно было бы притвориться — хотя бы для себя — что «взаимно» ответ совсем на другую фразу, но Хидан все же не настолько ебнулся, чтобы выдавать желаемое за действительное.
В этот раз — в действиях Какузу ни намека на осторожность или заботу, словно вся его нежность уходит на ебаного Узумаки — и Хидан кривится от боли, пока он пришивает его голову на место, лишь слегка — из необходимости — придерживая за волосы.
Так очевидно, что не хочет лишний раз к нему прикасаться, что Хидану хочется взвыть и самому — сдавить его горло, ударить, убить — но все его попытки заранее обречены на провал, даже прежде, чем он успеет подумать об этом.
— Все, — бросает Какузу, поднимаясь — даже не проверяет, хорошо ли держатся свежие швы.
Хидан дотрагивается до шеи сам — и, сука, ожидаемо все в порядке, даже предъявить не за что, хотя когда ему нужен был повод, чтобы начать очередную перепалку.
— Хватит прохлаждаться, нам нужно идти — Лидер ждать не будет.
И это, пожалуй, самая длинная фраза, которую Хидан слышал от него за последний месяц.
Так и тянет послать его нахуй и остаться здесь — назло, выбесить в ожидании хоть какой-то реакции, но Хидан слишком уж хорошо выучил Какузу, чтобы понимать — не сработает. Молча потащит за собой, не тратя слов на ответные оскорбления.
Чего Хидан понять не может — чем заслужил это равнодушие, раньше Какузу хотя бы не было на него настолько похуй.
Нельзя не признать, что игнорировать раздражающий фактор вполне эффективно, но Хидану не нравится это, он по-прежнему хочет быть замеченным — как угодно.
Они продолжают путь в молчании, и это начинает действовать на нервы довольно быстро — Хидан ненавидит тишину, ненавидит, когда на него так откровенно забивают, словно считая недостойным даже пары слов, и делает первое, что приходит в голову.
— Эй, — протягивает руку, хватая Какузу за плечо — для него невиданная наглость.
На касание Какузу реагирует моментально, разворачиваясь, готовый напасть — и выдыхает, понимая, что это всего лишь Хидан.
Всего лишь.
— Что тебе нужно?
В глазах Какузу — неприкрытая ненависть пополам с отвращением, и именно в этот момент Хидан окончательно понимает — все. Даже если он сдаст мальчишку-джинчурики Пейну или собственными руками разорвет его на куски, ничего не изменится.
Какузу никогда не посмотрит на него иначе.
Разве что и впрямь закопает где-нибудь по частям, как грозился, и не то чтобы Хидану не похуй на его угрозы было — все же.
От осознания неприятно давит в груди — это от злости, убежденно повторяет себе Хидан, вовсе ведь не больно.
Это ненависть — во много раз усилившаяся от этого взгляда, раздирающая изнутри, не давая даже вдохнуть — ненависть, что еще.
Может — уязвленная гордость, не больше.
Хотя и сам просрал все возможные шансы.
— Ничего.
— Тогда хватит тратить время, — раздраженно говорит Какузу.
Хидан растягивает непослушные губы в ухмылке и выплевывает привычные оскорбления, едва ли вслушиваясь в собственные слова.
Может, за ними последует очередная драка, может, никакой реакции.
Не так уж важно.
Что бы он ни делал — ничего не изменится.