Удел Тора

      Тор всегда знал свою судьбу. Его уделом было убить родную сестру. Так предрекал отец, так предрекали руны. «День, когда ты родился — едва не стал днем твоей гибели, ибо хладные руки Богини Смерти сомкнулись на горле новорожденного, — с печальной торжественностью возвещал Всеотец. — Но я не дал ей совершить задуманное, не позволил день великой радости обернуть днём великой скорби. За попытку отнять у Асгарда наследника я изгнал и запер Хелу в самом тёмном из миров, лишь моя смерть станет ключом к ее освобождению. Когда это произойдёт, Тор, ты должен будешь остановить ее. Должен будешь помешать Хеле погубить Асгард точно так же, как я помешал ей погубить тебя, сын мой».       Фрески на стенах дворца были единственным напоминанием о первенце Одина. Молчаливый укор всякому, кто осмелится ослушаться его воли. В детстве Тор с трепетом касался холодного на ощупь камня, воображая ту, которую предстоит погубить, ту, от рук которой, возможно, суждено погибнуть. Кого-то настолько сильного, что даже легендарные Валькирии оказались бессильны. Кого-то, кто владел Мьельниром до него. «Было ли ей так же сложно завоевать его доверие? Стать достойной? Изнуряла ли она себя тренировками? Или Хеле всё давалось легко?» — спрашивал себя Тор, сжимая рукоять загрубевшей ладонью.       Лишь однажды Громовержец усомнился в собственной судьбе. «Какая ирония, — думал он, чувствуя, как немногие оставшиеся — человеческие — силы всё больше иссякают, — мне не придется отнимать жизнь сестры, потому что брат отнимет мою первым». Это ощущалось смирением, освобождением. Вспышка озарила небо Мидгарда — человеческой жизни Тора Одинсона пришел конец, но божественная возобновилась.       Червоточина открывалась чудовищно медленно, но в то же время непозволительно быстро. Тор уже не слышал обеспокоенного:       — Брат? — из уст Локи. Только шепот Норн, заглушивший все прочие звуки Вселенной.