С котами нельзя

Иногда Ким Донёну кажется, что его жизнь похожа на рейсовый автобус. Такая же скучная, серая и постоянная, движущаяся по заранее составленному расписанию. Порой в пути, конечно же, случаются мелкие поломки и задержки рейса, но факт остаётся фактом —движение, в конце концов, продолжится и маршрут неизменен: после остановки А непременно будет именно остановка Б, а не Д или Е, например. С одной стороны, наверное, это здорово — то, что в его жизни ещё не было больших потрясений или резких скачков. Что он плавно и неуклонно движется вперёд и вверх, к молчаливому одобрению своих родителей, преподавателей и прочих старших-взрослых-опытных. Но всё же порой Донён ощущает себя потерянно из-за того, что это самое «расписание», этот самый «маршрут», по которому движется автобус его жизни, как будто бы составлял не он сам, а кто-то другой. И этот самый неведомый «другой» выбрал именно ту дорогу, где нет особых достопримечательностей, ярких остановок или даже опасных поворотов. Донёну кажется, что его жизнь слишком пресная, но, если честно, он даже не пытается сделать что-то, дабы это изменить. Может быть, потому, что понятия не имеет, как это сделать. Или что он хочет получить в конечном итоге. — Ты уверен, что хочешь жить один? — голос матери в трубке звучит несколько обеспокоенно, и Донён на мгновение чувствует лёгкий прилив вины за то, что заставляет её волноваться. И неважно, что это «волнение» и рядом не стояло с тем, что родители не раз чувствовали благодаря его старшему брату, человеку более яркому и эмоциональному, на жизненном пути которого уже встречалось достаточно подъёмов и спусков. — Ты ведь совсем не стесняешь нас, да и… — От этой квартиры намного ближе добираться до моей работы, — мягко перебивает Донён. — И ты ведь знаешь, что я могу о себе позаботиться. — Да уж, с голоду ты точно не помрёшь, — а вот теперь в голосе матери проскальзывают нотки гордости, пусть даже и всего лишь на мгновение. — Но всё же, не будет ли тебе слишком одиноко? Может быть, хотя бы домашнее животное себе заведёшь? — Я подумаю над этим, — уклончиво отвечает Донён и старается вложить в свои слова как можно больше уверенности. — Всё будет хорошо, мам. Я справлюсь. Новая квартира не слишком большая, всего-то две комнаты, но её окна выходят на солнечную сторону, и это слишком непривычно. Донён перетаскивает в неё свои нехитрые пожитки — всего лишь один чемодан, пара сумок и три картонных коробки — рано утром, и наполненная ярким светом комната заставляет его недовольно щуриться. Но отказываться от квартиры и искать другую только лишь из-за такой дурацкой причины — глупо, особенно при условии, что до этого Донёну предлагали парочку тех, чьи окна выходили на помойку или оживлённую автостраду. Он раскладывает вещи в привычном для себя порядке, докупает всё нужное и завешивает окна шторами — и только тогда, наконец-то, чувствует себя уютно. Влиться в новый образ жизни — завтрак по утрам в полной, не считая бормотания телевизора, тишине; короткая поездка в переполненном вагоне метро; офис с многочисленными каждодневными отчётами, телефонными звонками и фальшивыми улыбками; снова метро; продуктовый магазин за углом и опять тишина — оказывается достаточно просто, и, спустя пару недель, Донён уже плохо помнит то время, когда жил как-то иначе. Разве что вот шумной, изменчивой атмосферы, которая царила вокруг во время учёбы в университете, ему всё же не хватает — особенно в те моменты, когда он остаётся дома один и сворачивается на диване в обнимку с подушкой, чтобы посмотреть какой-нибудь фильм или комедийное шоу — и эта, казалось бы, незначительная деталь несколько нарушает плавность хода его автобуса из точки А в точку… Мама оказывается права — Донён действительно чувствует себя несколько одиноко, пусть даже он и стремится поддерживать доброжелательные отношения с коллегами. Но они все значительно старше, и сократить дистанцию не получается даже после пары попоек. Коллеги охотно смеются над шутками и рассказами Донёна — вот чем-чем, а болтливостью он всегда мог похвастаться, несмотря на кажущийся спокойным характер — но у него самого остаётся чёткое и несколько ранящее ощущение: они всегда будут на разных ступенях, чуть ли не в разных мирах. И, видимо, это самое одиночество и побуждает его в итоге принять предложение от одного из университетских приятелей, благодаря чему в одну из пятниц автобус с гордо выведенными на боку буквами «Ким Донён» движется не в направлении своей холостяцкой квартирки, а по добавочному маршруту в совершенно противоположную сторону. На самом деле, Со Ёнхо в университете был для Донёна сонбэ, да и учились они на разных факультетах, но всё же, каким-то неведомым образом, Донён угодил в его компанию (кажется, в компании Ёнхо рано или поздно побывали все, за исключением, разве что, самых упёртых ботаников или хулиганов), и они общаются до сих пор, хотя бы раз в неделю переписываясь в какао о всякой чепухе. Квартира Ёнхо — полная противоположность донёновской: просторная, обставленная с небрежной элегантностью и очень, очень шумная. Из колонок орёт какая-то американщина — «Чикаго всегда в моём сердце», пафосно вещает Ёнхо порой, и Донёну всегда кажется, что в такие моменты в его голосе звучит неподдельная тоска по месту, где он столь долго прожил — с кухни доносится дребезжание посуды и чей-то громкий смех, и Донён внезапно ощущает себя очень стрёмно в своём официальном костюме и с дурацким галстуком. Но Ёнхо, кажется, этого его смущения совсем не замечает, потому что налетает радостным вихрем — от его объятий всегда трещат кости и ощущение, что останутся синяки — тащит в комнату и всучивает стакан соджу, смешанного с соком, вместе с настойчивым почти что приказом «Расслабься, господин офисный служащий». И Донён послушно выполняет — осушает стакан, сдирает-таки с шеи начавший душить его галстук и прячет его в карман пиджака прежде, чем снять и его тоже. Только тогда он, наконец, начинает ощущать себя хоть сколько-то свободно и может позволить себе «дополучить» всё, чего ему так не хватает. Так уж получилось, что Донён знает всех, кого Ёнхо сегодня пригласил — всё та же пресловутая «университетская компашка», самые завзятые завсегдатаи «вечеринок Джонни». Донён радостно здоровается с каждым из них, вкратце рассказывает о себе (ну, «вкратце» потому, что и рассказывать-то особенно нечего) и с интересом выслушивает, что Накамото недавно вернулся из родной Японии и со дня на день наконец-то подпишет контракт с каким-то модным журналом, Джехён будет вести новую радио-рубрику, а Тэн благополучно откосил от службы в армии у себя на родине благодаря старой травме («И тут я впервые понял, что не бывает худа без добра, ха-ха, забавно, правда?»). Рядом с этими людьми Донёну до странности хорошо и спокойно, даже если они обожают подтрунивать над ним. Рядом с этими людьми можно помечтать о том, что его скучный автобус всё же способен сделать остановку не по расписанию, а когда и где захочется. После ещё нескольких стаканчиков соджу и какой-то особо острой закуски Донён решает наведаться на кухню, чтобы выпить немного воды — во рту жжёт и, кажется, он вот-вот начнёт икать, а это непременно вызовет смех у остальных, потому что кто-нибудь вроде Тэна попробует записать это на видео и выложить в интернет, дабы над происходящим мог посмеяться любой человек во всём грёбаном мире. На мгновение усталость и алкоголь соединяются в опасную смесь, и Донёну приходится опереться о стену, чтобы справиться с головокружением, но дверь кухни уже совсем рядом, стоит только потянуться и открыть… Чтобы обнаружить там Ёнхо, сидящего на подоконнике с сигаретой в руке и болтающего с каким-то парнем. Единственным из наполнивших квартиру людей, который Донёну незнаком. —Извините, — вырывается у него на автомате, но Ёнхо только небрежно отмахивается, и Донён решает, что не будет ничего страшного, если он всё же доберётся до воды. Пока он идёт к раковине, то чувствует на себе до странного внимательный взгляд, и это, если честно, нервирует. Почему-то руки дрожат, когда Донён выуживает из сушилки чистый стакан, наполняет его прямо из-под крана и жадно осушает, немедленно ощущая, как пожар внутри него потухает. Но зато остаётся другое. Какое-то странное, доселе непознанное чувство загадочности, неизвестности. Словно встать над обрывом и заглянуть вниз. — Кстати, вы ж ещё незнакомы! — внезапно спохватывается Ёнхо, и Донён оборачивается через плечо. — Это… — Да я и сам могу, — фыркает парень рядом с ним и тушит свою собственную сигарету в пепельнице. — Ли Тэён. — Ким Донён, — собственное имя снова вырывается у Донёна на автомате, что-то вроде профессиональной привычки, потому что он занят тем, что разглядывает. Совершенно неприлично разглядывает нового знакомого. — Приятно познакомиться. Ли Тэён только фыркает в ответ, едва приподнимая кончики своих красиво очерченных губ. По внешнему виду трудно сказать, сколько этому человеку лет, но выглядит он очень… примечательно: очень бледная кожа, растрёпанные волосы невообразимого оттенка клубничной жвачки, пирсинг в ушах (меньше, чем у Накамото или, тем более, Тэна, но длинные, причудливые серьги вызывают странное желание коснуться и потрогать) и чересчур рваные джинсы — кажется, что прорех на них больше, чем целой ткани. А потом Донён встречается взглядом с бездонно-тёмными, удлинёнными чёрной подводкой глазами, и ему кажется, что он уже не просто стоит над обрывом, а заносит над ним ногу. Пока что только одну и весьма нерешительно. «Такие, как этот Ли Тэён, в скучный автобус сядут только в очень крайнем случае», — зачем-то говорит Ким Донён сам себе прежде, чем покинуть кухню и вернуться в привычно-шумную гостиную. Кажется, ему нужно ещё немного соджу. Или много. Как пойдёт. С Ли Тэёном он сталкивается вновь спустя часа два или три — когда тянется за стаканом, а вместо холодных гладких боков его пальцы сжимаются на чужой ладони. Прикосновение обжигает, и Донён испуганно отдёргивает руку раньше, чем даже успевает увидеть, кто это. — Прости, но это моё, — слышит он и поворачивает голову. Ли Тэён пристроился на подлокотнике дивана и смотрит чуть наклонив голову, в его взгляде совершенно невозможно что-либо прочитать, тёмные глаза кажутся нарисованными на белом лице, и дело совершенно не в подводке. — О, извини, Ли… — начинает было Донён, но его тут же нетерпеливо обрывают. — Можно просто Тэён. Не люблю лишних церемоний, — словно бы в подтверждение своих слов Тэён делает долгий глоток из отобранного стакана, и Донён кивает. — Тогда просто Доён. Извини, я просто думал, что это мой. Не помню, куда поставил… — Держи, — Тэён внезапно протягивает ему свой стакан, почти равнодушным движением. — Промочи горло, кажется, тебе это нужно. Ну, если, конечно, не брезгуешь. Последнее звучит как вызов, и в Донёне на него как будто что-то отзывается. Какая-то его сторона, о которой прежде, как ему кажется, он совершенно не знал. И эта самая сторона Донёна заставляет его фыркнуть в ответ и протянуть руку. В стакане Тэёна что-то покрепче, чем соджу с соком или пиво, и Донён, неловко глотнув, немедленно закашливается. —Доён-а, ты в порядке? — проходящий мимо Накамото услужливо похлопывает его по спине и недовольно щурится на Тэёна. — Хэй, не пои его своей гадостью, Доён-а не слишком-то устойчив к алкоголю. Тот в ответ только лишь плечами пожимает, а Доён чувствует, как к его щекам приливает кровь, потому что смех Тэёна почему-то уязвляет его. — Спасибо, — ворчливо произносит он, возвращая стакан. —Всегда пожалуйста, — Тэён больше не смеётся, но какая-то насмешка остаётся на его лице, словно бы растворяясь в красивых чертах. Он похож на какое-то хищное животное, думается Донёну почему-то — изящное, острозубое, с блестящим мехом и лукавыми повадками. Доён думает, что ему не нравится этот человек. А может быть, наоборот нравится очень. Он не может понять и очень хочет списать всё это на действие алкоголя. Вскоре он уходит в другую комнату, чтобы прилечь — даром, что кровать оказывается свободной — и почти сразу же засыпает, стоит только коснуться щекой подушки. Крепко и без каких-либо снов. Просыпается же Донён от того, что лежащий рядом с ним Тэн пинает его по коленке, и это действительно чертовски больно. Шипя, он открывает глаза, и первые несколько мгновений пытается сфокусировать взгляд и осознать, где он. Потолок в квартире Ёнхо совсем не такой, как у него дома, и шторы не опущены, из-за чего в комнату проникает солнечный свет. «Мне нужно домой», — отстранённо думает Донён и приподнимается на локте, дабы осторожно проверить своё состояние. Голова, вроде бы, не болит, но немного кружится, и в желудке всё более чем неустойчиво, не говоря уж о засушливой пустыне во рту. А рядом обнаруживается не только Тэн, но ещё и Накамото, притулившийся на самом краешке и вцепившийся в Тэна руками и ногами, чтобы не упасть. Донён целых пару секунд изучает их переплетённые тела и то, как доверчиво Тэн уткнулся в чужую грудь, а потом, фыркнув про себя, старается перебраться через них как можно аккуратнее. Последствия вечеринок — это всегда интересное зрелище, даже если вчерашняя, кажется, закончилась вполне себе благопристойно. Дверь в гостиную открыта, так что Донён видит чуть ли не в клубок свернувшегося в кресле Джехёна и спящих на полу на матрасе Ёнхо и Тэиля. Рука Ёнхо, которую он собственнически закинул на Тэиля, наверняка тяжёлая, но тот, кажется, и не думает жаловаться. А потом Донён вспоминает вчерашнее «знакомство» и облегчённо выдыхает про себя — этого человека нигде не видно, так что, возможно, он уже ушёл… Зря надеялся — Ли Тэён, который «просто Тэён», обнаруживается на кухне, помешивающим что-то в кастрюле и фальшиво мурлычущим что-то себе под нос. Его волосы, всё ещё напоминающие Донёну жвачку или, опять же клубничную, сладкую вату из парка развлечений, растрёпаны сильнее обычного, а белая футболка помята, но почему-то от него так и веет свежестью, энергичностью, несмотря на то, что времени — Донён бросает беглый взгляд на часы — всего семь утра. Донён, если честно, завидует. — А. Это ты, — Тэён даже не поворачивается к нему, полностью поглощённый кастрюлей и её содержимым, которое, к слову, пахнет так, что отравленный алкоголем желудок Донёна немедленно издаёт страдальческое бурчание. — Жаворонок, значит. — Можно и так сказать, — сухо отвечает Донён, больше из вежливости, словно из действительного желания пообщаться. Он всё ещё помнит вчерашнюю насмешку. А ещё от пары глотков воды к горлу неожиданно подступает тошнота. — А ты? — У меня нет особого режима, — фыркает Тэён, и его тон кажется каким-то ленивым. — Так что да — сегодня. Люблю порой побыть в тишине. — Вот как, — снова подаёт голос вежливость Доёна. — Ясно. — Завтрак почти готов. Тосты уже на столе, кофе в кофеварке. Так что можешь садиться за стол, раз уж ты встал первым. Наверное, тебе даже повезло. Приглашение почему-то застаёт Донёна врасплох, и он так и застывает на месте, навалившись ладонью на стену для уверенности. Тэён не выглядит заботливым, вовсе нет — скорее уж, внешне он слишком напоминает того, у кого в голове пустота и темнота, кого-то, кто даже о себе не всегда в состоянии подумать — но факт есть факт: он на ногах в семь утра, после того, как они пили до полуночи и после, походу уже успел вымыть всю посуду, аккуратно завязать мусорные пакеты и приготовить завтрак. Это странно, и логика в голове Донёна подаёт тревожные сигналы. Даже очень тревожные. Но желудок считает, что его особо ценное мнение сейчас в разы важнее, поэтому… — Спасибо, — вежливо благодарит Донён. — Только умыться схожу. — Валяй, — отвечают уже ему в спину. — Только не свались там по дороге, а то Джонни меня прибьёт, если ты расшибёшься. Вот это уже ближе к норме, так что к тому моменту, когда Донён щедро плещет себе лицо ледяную воду, вытирается первым попавшимся полотенцем и медленно возвращается обратно в кухню, он уже чувствует себя куда лучше. Так, что даже может найти в себе силы позавтракать наедине с одним из самых странных людей из всех, виденных им за свою жизнь. На самом деле, за время учёбы в старшей школе и университете Донён видел достаточно всяких фриков (не говоря уж о том, что и его самого одно время таковым считали), но в Ли Тэёне есть что-то такое, чего не было ни в одном из тех людей. Завтракают они молча, и Донён старается смотреть куда угодно, только не на человека, сидящего совсем рядом. Тэён, впрочем, и не стремится к общению — утыкается в свой телефон, что, конечно, к лучшему. Хотя, думает Донён, уговаривая себя не торопиться и тщательно пережёвывать каждый кусочек, молчание между ними оказывается до странности уютным и правильным, словно они знают друг друга уже много лет. — Спасибо, было очень вкусно, — говорит он наконец, поднимаясь, и даже не врёт. Тэён чуть опускает руку с телефоном, и Донён только теперь замечает, что на его лице больше нет подводки. — А теперь я пойду, мне пора домой. — Уже уходишь? — кажется, что Тэён спрашивает это для проформы, настолько равнодушно звучит его голос. — Не станешь дожидаться, пока Джонни и остальные проснутся? — Нет, у меня дела, — уверенно врёт Донён и не чувствует по этому поводу ни грамма угрызений совести. — Так что, эээ… передай им, что вечеринка была классной. Если хочешь, конечно. Тэён небрежно пожимает плечами, и Донён решает принять это за ответ. Он находит брошенный накануне пиджак, как может, поправляет рубашку и покидает чужую гостеприимную квартиру с чёткой надеждой больше никогда не встречаться с Ли Тэёном. Потому, что этот человек слишком уж похож на коварно просевший асфальт на знакомой вдоль и поперёк когда-то безопасной трассе. Который может в любой момент провалиться, и кто знает, какая там под ним глубина. Через неделю Ким Донён встречает Ли Тэёна вновь. Он планирует всю субботу проваляться дома у телевизора, с тарелкой снэков и любимой подушкой, но часов в одиннадцать утра ему неожиданно пишет Тэн и приглашает вечером в кино. «Понимаешь, у меня завалялся свободный билетик, и жалко будет ему пропадать, а ты всё равно дома киснешь». Не то чтобы Донён считает, что он «киснет», но отказываться от более активного времяпровождения не собирается, поэтому пишет «да, во сколько и где?» и в нужное время уже на месте, потому что реально ненавидит опаздывать. Только вот всё предвкушение от встречи с другом обрушивается куда-то в никуда, стоит только ему заметить подле приближающегося Тэна смутно знакомую тощую фигуру. Лица из-под черной кепки с длинным козырьком совсем не видно, но Донён всё равно узнаёт человека раньше, чем они успевают поравняться. — Давно ждёшь? — весело осведомляется Тэн, сверкнув своей неизменной улыбкой, но Донён смотрит мимо него, на Ли Тэёна, который поднимает голову так, чтобы можно было разглядеть уже знакомые черты, и криво ухмыляется. — Пять минут, — сухо отвечает Донён, — но, кажется, зря. Ты уже нашёл себе компанию. — А, да... — Тэн явно не чувствует себя виноватым, но для него это как раз-таки нормальное состояние. — Просто час назад Тэён-и забежал ко мне кое за чем и, узнав, что мы в кино с тобой собираемся, напросился с нами. Ты против? Донён не может ответить «нет», и не только из страха показаться невежливым. Но чёрта с два он это признает. — Нет, но платить я за себя не буду, — фыркает он вместо этого и выпрямляет спину, глядя на Тэна и особенно на Тэёна чуть свысока. Благо, что он реально выше обоих (пусть даже говорить об этом в присутствии Тэна чревато болезненными последствиями). Тэн фыркает, и в его глазах немедленно вспыхивают лукавые искры. —Доён-а по-прежнему такой же скряга, как и всегда. Не переживай, Тэён-и купит билет сам, мы уже об этом договорились. Ну что, идём? Донён вздыхает про себя, но всё же пристраивается с другой стороны от Тэна, стараясь смотреть только вперёд или под ноги. Тэн болтает без умолку, периодически путая слова и хихикая, Тэён, кажется, что-то ему даже отвечает, но Донён в этот раз предпочитает отмалчиваться и даже не концентрируется на разговоре, полностью пропуская его мимо ушей. Он сам не знает, почему ему настолько неуютно. Почему-то Донён ожидает какую-нибудь дурацкую мелодраму, потому что Тэн зачастую любит смотреть именно их, но его ждёт сюрприз — это фильм ужасов, и не то чтобы Донён всерьёз боится, просто как-то не очень любит смотреть нечто подобное. Но отступать поздно и как-то… постыдно, что ли — вдруг Тэён напридумывает себе что-нибудь. — У тебя лучшее место — в самой серединке, завидую прямо, — подтрунивает над ним Тэн, когда они заходят в зал. — Хочешь — можем поменяться, — фыркает Донён и, на самом деле, он поменялся бы с огромной радостью, потому что его место не только по центру ряда, но ещё и по центру между Тэёном и Тэном. Но Тэн только фыркает и отрицательно качает головой. — Да ладно, зато мне выходить будет ближе. Сиди где сидишь, счастливчик. Пока зал продолжает заполняться зрителями, Донён всё же бросает пару изучающих взглядов в сторону Тэёна. Кепка теперь лежит у него на коленях, так что можно легко рассмотреть тёмные круги под опущенными сейчас глазами, смывшуюся на корнях волос краску и до странности упрямо поджатые губы. Донёну кажется, что Тэён уже давным-давно успел задремать. Но потом свет гаснет и вспыхивает экран, так что остаётся лишь отвернуться и сосредоточить своё внимание на фильме. Первые полчаса Донён искренне пытается вникнуть в сюжет и игнорировать хихиканье и дурацкие комментарии Тэна (надо же, он совсем забыл, почему с этим человеком невозможно нормально что-то посмотреть), но потом сдаётся и откидывается на спинку, лениво следя за происходящим и думая, что по телику он наверняка нашёл бы что-то поинтереснее. А потом начинается «особо страшная часть», и Тэн жмётся к нему, забывая даже про своё зубоскаленье вечное, и он такой внезапно тёплый, и Донёна размаривает настолько, что в какой-то момент Донён просто банально вырубается. Чтобы вздрогнуть и проснуться во время особенно сильного визга главной героини. …ладно, он не то чтобы вздрагивает, всё куда хуже — буквально подпрыгивает на сидении, так, что Тэн изумлённо шепчет: «Ты в порядке вообще?». «В полном», — бормочет Донён в ответ и уже собирается было сделать вид, что и не думал засыпать, как ему хочется подпрыгнуть снова. Потому, что его левую руку, лежащую на подлокотнике сидения, внезапно накрывает чужая рука. Точнее, принадлежащая тому, о ком Донён благополучно успел забыть. Прикосновение кажется случайным, но пальцы у Тэёна очень холодные и твёрдые, словно он внезапно замёрз, и Донён на мгновение даже чувствует странное, почти болезненное желание взять его руку в свою и как-то согреть. Но вместо этого он просто делает вид, что ничего не заметил, пусть даже это и оказывается слишком сложно. Чужой необъяснимый холод кажется практически заразным. Тэён убирает руку за пару мгновений до того, как на экране появляются титры и включается свет, и автобус «Ким Донён» наконец-то может продолжить свой путь, потому что светофор больше не мигает красным, а успокаивает своим ободряюще зелёным светом. Донён решает даже не пытаться понять, что это вообще было. Наверное, и правда случайное прикосновение, потому как других вариантов просто нет. Они наскоро перекусывают в каком-то ближайшем кафе, после чего у Тэна звонит телефон, и он радостно уматывает, оставляя Донёна стоять рядом с этим искривлением пространства по имени Ли Тэён. —Ну… я тоже пойду, — выдавливает из себя Донён вместе с едва заметной улыбкой. Он реально чувствует себя крайне неуютно, и его это весьма раздражает. — Приятно было вновь увидеться с тобой. Тэён фыркает громко и как-то даже очень весело, и Донён не сразу понимает, что из-под козырька кепки на него внимательно смотрит пара бездонных глаз. — Мне вот правда интересно, ты всегда такой? —Такой — это какой? — Донён всё же позволяет малой толике раздражения проникнуть в свой голос. А ещё — почему-то ощущает внезапную безумную потребность занять руки хоть чем-то и начинает поправлять свой шарф, хоть это и излишне. — Это такой… вежливо-лживый. Тебе ведь на самом деле нихрена не приятно. На самом деле я для тебя нечто вроде занозы в заднице, а? Донён чувствует, как ему резко становится холодно, а потом на смену изумлению приходит возмущение. Да что этот придурок о себе возомнил?! Его навыки сокрытия эмоций и сохранения благожелательного вида, чёрт побери, всегда были на высоте! — Твои глаза тебя выдают, — услужливо поясняет Тэён, и Донён даже не находит слов, чтобы возразить ему. Просто делает глубокий вдох, а потом устало выдыхает, надеясь, что вместе с воздухом его тело покинет и раздражение. — Ты… Тэён-ши не вызывает у меня неприятных эмоций, — наконец произносит он и сам тут же понимает, что это — правда. — Скорее уж, я его просто не понимаю, поэтому чувствую себя не в своей тарелке. Не знаю, как реагировать. — А, привык двигаться всегда по накатанной колее и планировать каждое слово заранее? — в голосе Тэёна сквозит неприкрытое разочарование. — Жаль. Я думал, что… впрочем, неважно. «Очень даже важно», — думает Донён про себя и сам не понимает, почему ему так и хочется обиженно, по-детски поджать губы. Этот человек вызывает в нём слишком много странного. — В любом случае, я пойду, — снова повторяет он и, едва заметно поклонившись, разворачивается к станции, очень стараясь сохранять привычную походку и не сорваться на бег. Больше всего Донёну сейчас хочется поскорее оказаться в своей скучной, но такой уютной квартире и морально восстановиться после… Тэён догоняет его через пару минут и пристраивается рядом с коротким: — Мне всё равно нечего сейчас делать, так что я тебя провожу. И Донён только лишь кусает губу с внутренней стороны, потому что не может заставить себя пробормотать вежливый отказ. Толку, правда, в этом провожании вообще никакого, потому что всю дорогу они молчат. В вагоне Тэён сразу же плюхается на свободное место, взглядом приглашая Донёна сесть рядом с ним, а после слишком внимательно изучает схему движения, висящую на противоположной стене, словно бы от этого зависит его жизнь и смерть. Донён хмыкает про себя и украдкой рассматривает Тэёна, пытаясь хоть что-то узнать о нём, хоть как-то его понять. Но сколько он ни смотрит на чёткий профиль, на беспокойные ладони, которым, казалось, просто необходимо было ежесекундно что-то теребить, почёсывать, ковырять — начиная от манжет куртки и заканчивая собственными же пальцами, или на острые коленки, сиротливо белеющие сквозь очередные «драные» джинсы, понимания в Донёне больше не становится. Ли Тэён был и остаётся для него каким-то совершенно недосягаемым. Словно бы он прокладывал свой маршрут совсем рядом с Донёном, но их дороги были разделены некой пропастью. От станции до дома — всего ничего, и, в конце концов, Донён останавливается, чтобы попрощаться. Тэён молча смотрит на него, и кажется, что неловкость между ними можно потрогать руками, настолько она осязаема. А потом Донён неожиданно открывает рот и произносит: — Хочешь зайти? Не уверен, что у меня найдётся что-нибудь особенное, но ужин я приготовлю. И пиво в холодильнике есть. Он сам не знает, почему предлагает это. Тэён всё ещё слишком неуютный и непонятный, да и встретились они всего лишь второй раз в жизни. Наверное, он прав, и лживая вежливость уже является частью Донёна, настолько сильной, что действует сама по себе. Но, спустя долгое мгновение паузы, Тэён качает головой и выпрямляется чуть сильнее. — Заманчивое предложение, но нет, спасибо. Может быть, как-нибудь в следующий раз. Бывай. И он уходит, засунув руки в карманы куртки, а Донён тупо смотрит ему вслед, почему-то вспоминая то холодное прикосновение накануне. Может ли быть так, что у Тэёна действительно мёрзнут руки? Он возвращается, наконец-то, в знакомый и привычный уют своей квартиры, но почему-то всё равно не может найти себе покоя. Ким Донёну снова одиноко. Но вскоре рутина повседневной жизни снова захватывает его, и на работе случается первый серьёзный завал, так что, возвращаясь домой по вечерам, Донён часто едва находит в себе силы приготовить ужин, настолько вымотанным он себя чувствует, настолько сильно ему хочется просто упасть на кровать и уснуть мёртвым сном. Во всём этом круговороте у него не находится времени на то, чтобы вспоминать о Ли Тэёне, и во время кратких переписок с друзьями в какао они не напоминают ему об этом человеке ни разу. Наверное, он бы и совсем забыл об этом странном знакомстве, но, видимо, это была судьба (пусть даже Донён в такие вещи и не верит). Потому, что как-то раз, возвращаясь с работы позже обычного, Донён замечает возле дома смутно знакомую фигуру. — Твоё приглашение ещё в силе? — Тэён даже не здоровается. Его руки снова в карманах, и он смотрит из-под козырька кепки чуточку напряжённо, словно чего-то опасается. — Мне просто нужно где-то переночевать. К Юте или Тэну нельзя, у них там и так народу слишком много, Джонни куда-то уехал, у Джехёна свидание, у остальных ещё что-то там… Джонни предложил спросить у тебя, сказал, ты один живёшь и будешь рад компании. Донён застывает на месте, очень стараясь не хлопать по-дурацки ресницами. И ужасно хочется попросить Тэёна повторить всё ещё раз: не торопясь, с расстановкой, чтобы он смог всё уложить в своей голове. Тэёну негде переночевать. Джонни… то есть, Ёнхо послал его к Донёну, потому что… — Мне совсем не плохо одному, что бы там ни выдумывал себе Ёнхо-хён, — получается резче, чем хотелось бы, и, наверное, Тэён принимает это как отказ, потому что спокойно кивает и уже поворачивается, чтобы уйти… А Донён зачем-то считает про себя до трёх прежде, чем окликнуть: — Тэён-ши… заходи. Он понятия не имеет, что Ли Тэён за человек, и совсем не похож на того, кто готов пригреть в любой момент случайного знакомого. Даже более чем. Но Донён почему-то не может сказать «нет» и, если честно, это его слишком смущает. Может, ему просто не хочется, чтобы Тэён до утра шлялся по улицам в своей лёгкой куртке и драных джинсах. С холодными, как лёд, руками. Право слово, иногда в нём слишком некстати просыпается «всеобщая мамочка». —М-м… мило у тебя, — выдаёт Тэён уже в прихожей, снимая кепку и взъерошивая волосы размашистым жестом ладони. Донён прекрасно знает, что это пресловутая «вежливость», поэтому не отвечает ничего, только лишь фыркает себе под нос. — Можешь раздеваться и проходить в гостиную. Ужин скоро будет, правда, не жди ничего экстраординарного. Когда у меня завал на работе, я могу и рамёном быстрого приготовления подкрепиться. — Могу помочь, — предлагает Тэён небрежно, и Донён вспоминает то утро в квартире Ёнхо и ощущение, будто этому человеку действительно нравилось хозяйничать на кухне. — Нет, спасибо. У меня, в отличие от некоторых, нет привычки эксплуатировать своих гостей, — фыркает он и поспешно ретируется, потому что проклятая неловкость-неуютность в присутствии Ли Тэёна по-прежнему никуда не делась. Вообще, готовка очень успокаивает — Донён понял это уже очень давно и сейчас в очередной раз осознаёт правдивость этого утверждения. Хотя, если честно, в последний раз он готовил для своих родных, да и набор продуктов в холодильнике оставляет желать лучшего (знал бы — заранее купил что-нибудь вкусненькое), так что Донён так или иначе всё равно волнуется. Не то чтобы ему так уж хочется произвести на Тэёна впечатление, вовсе нет. Скорее уж, не ударить в грязь лицом. Когда Донён, наконец, заходит в гостиную, заинтригованный подозрительной тихостью гостя, то видит, что Тэён удобно устроился на его диване, поджав под себя ноги, смотрит какое-то глупое шоу по телевизору и, что самое неприятное, тискает ту самую подушку, которую Донён так любит. Любит тискать, в смысле. «Кажется, я всё же не создан для того, чтобы допускать кого бы то ни было в своё личное пространство», — кисло думает Донён. У него прямо-таки руки чешутся вырвать любимую вещь из цепких лап незваного гостя, но вместо этого он лишь выразительно кашляет. Тэён скашивает на него взгляд, и в течение долгого мгновения они изучают друг друга, словно враги на поле боя, пытаясь предугадать каждый шаг и на ходу обновить свой план дальнейших действий. Донён размыкает губы первым. — Ужин на столе, советую поторопиться, а то остынет, — сухо произносит он и замечает на лице Тэёна едва заметную, но очень раздражающую усмешку. К чему это вообще? Что он снова сделал не так? Ему неуютно потому, что он понятия не имеет, что у этого человека на уме — Донён осознаёт это (возможно, даже в очередной раз, но прямо сейчас ему кажется, что как в первый) и пытается загасить в себе раздражение, ибо сейчас это точно никому не поможет. Кушает Тэён с аппетитом, хоть и достаточно аккуратно — так, что Донён невольно заглядывается, хоть и давит в себе желание язвительно поинтересоваться «Тебя что, неделю не кормили?». Он сам приканчивает свою порцию в привычном для себя темпе, усиленно стараясь делать вид, что его ничем не касается присутствие рядом кого-то ещё, но всё же понятия не имеет, удалось ли ему. И так уж ли это было нужно. — Ничего так, — произносит Тэён наконец, и Донён вздрагивает, обнаружив, что слишком погрузился в собственные мысли. — Я думал, ты хуже готовишь. — С чего это вдруг? — раздражение всё же прорывается наружу, но Донёну уже наплевать. Он с самого детства крайне болезненно относится, когда критикуют то, что у него хорошо получается. — К твоему сведению, я… — Я помою посуду, — спокойно перебивает его Тэён, словно даже не пытается выслушать. Словно ему глубоко наплевать, будет ли вообще Донён что-то говорить. — Твою тоже. Абсолютно офигевший, Донён наблюдает за тем, как Тэён собирает посуду со стола, но когда тот разворачивается по направлению к мойке, ступор наконец проходит, и Донён делает первое, что приходит в голову — пытается забрать всё обратно. При этом его руки накрывают ладони Тэёна, и, если честно, это похоже на какой-то удар электрическим током — статическое электричество, тут же успокаивает себя Донён, это точно статическое электричество. Но чужие руки снова чересчур холодные, как и в прошлый раз. — Нечего распоряжаться на моей кухне, — ворчливо замечает Донён, решительно потянув горку посуды на себя. — Я сам. — Ну-ну, — фыркает Тэён, и на мгновение оказывается, что они смотрят друг другу в глаза. Долгим, пристальным и удивительно непримиримым взглядом. — Ты себя в зеркале вообще видел? Глазищи твои огромные скоро в мешки под ними провалятся— мне, конечно, пофигу, хотя тот ещё был бы фильм ужасов, но я не совсем уж неблагодарное дерьмо, так что просто прекрати задирать нос и дай тебе помочь в обмен на то, что ты меня приютил. Донён только лишь хмурится — для него в этой фразе было слишком много оттенков эмоций. Вроде бы забота о нём — и вместе с этим откровенная грубость, такие вещи не должны сочетаться в принципе, но Тэён бросается ими настолько легко, словно для него это привычно: сочетать несочетаемое. А ещё, чёрт возьми, он прав — из-за навалившейся работы Донён совсем выматывается, так, что даже спит беспокойно — но признавать это, признавать чужую правоту всё равно слишком сложно. Даже если в итоге Донён и делает великодушное одолжение: — Ну и хрен с тобой. Делай что хочешь. Он разжимает, наконец, руки и, не глядя, уходит с кухни, чтобы принять душ и переодеться. Запирать дверь ванной изнутри — для него, уже успевшего привыкнуть жить в одиночестве, это как-то даже в новинку. После этого Донён стелет гостю на диване и даже одалживает одну из своих старых футболок, но любимую подушку всё же забирает с собой, заменяя её другой. Тэён равнодушно пожимает плечами в ответ на «У меня нет запасного одеяла, обойдёшься пледом» и, конечно же, не желает спокойной ночи в ответ (но никто, как бы, в этом и не нуждался). Кажется, ему в принципе всё равно, даже если бы Донён постелил ему на коврике в прихожей, и это почему-то вызывает странное беспокойство, от которого тот, впрочем, легко отмахивается. Донён закрывает за собой дверь спальни, устало падает на постель, заворачивается в одеяло и мгновенно вырубается. На электронных часах, стоящих на тумбочке, светится 03:32, когда Донён внезапно просыпается от ощущения: что-то не так. Он рассеянно трёт глаза рукой и пытается приподняться, и немедленно обнаруживает причину своего пробуждения. Чья-то рука у него на талии. Чьё-то тело, крепко прижимающееся к его спине. Чьё-то дыхание в шею, горячее и щекотное. Чьё-то. Ли Тэён. Донён недовольно хмурится спросонья и решительно скидывает с себя чужую руку, пытаясь отодвинуться. Ему не по душе такие шуточки, особенно в полчетвёртого утра, и если кое-кто думает, что… Тэён сгребает его за талию настолько собственнически, что у Донёна просто дыхание перехватывает — от возмущения, конечно же, исключительно от возмущения! — и вновь прижимается к его спине, словно ребёнок, ищущий защиты у матери. Дурацкое сравнение, дурацкие ощущения и дурацкий Ли Тэён, который, видимо, совсем не… — Какого чёрта? — Донён даже не пытается быть вежливым: не то время и не та ситуация. — Кажется, ты должен был спать на диване, и вообще… — Ой, да помолчи ты, — хрипловато, сонно бормочут ему в самое ухо, и Донён испуганно замирает, чувствуя хлынувшую по его спине волну мурашек. — Там холодно. Я посплю так и утром уйду. Сделай вид, что тебе это привиделось, не будь большим занудой, чем ты уже есть. Зануда — почему-то это слово неприятно колет внутри, напоминая о почти изжитом комплексе, и Донён машинально поджимает губы, недовольно дёргая плечом в попытке заставить вдвойне незваного гостя хотя бы чуточку отлипнуть от него. Но всё тщетно, так что остаётся только одно — попытаться абстрагироваться от происходящего и снова заснуть. По крайней мере, у Донёна выходит хотя бы заснуть. Наутро они завтракают в полной тишине — к вящему удовлетворению Донёна, видок у Тэёна далеко не столь же цветущий, как в тот раз, на квартире у Ёнхо — а потом так же расходятся, тоже практически что молча. Не считая, конечно, выдавленного буквально сквозь зубы тэёновского «спасибо» на прощание. Донён спускается в метро, прячась среди множества таких же торопящихся по своим делам людей, и наконец-то может позволить себе вдохнуть свободно, полной грудью. Ему кажется, что он не дышал с того самого момента, как проснулся в одной постели с Тэёном. Аврал, наконец-то, заканчивается, и Донён возвращается домой подобием человека, а не комком усталости, что, неизменно, радует. Он неторопливо готовит себе ужин (зачем-то рассеянно перекладывая расставленные в совершенно не том порядке тарелки в сушилке прежде, чем взять их оттуда), закидывает в стиральную машину грязные вещи и на пару часов уютно задрёмывает перед телевизором. Кажется, всё так, как и должно быть, но, тем не менее, Донён ощущает какую-то неправильность, будто из цельного паззла его жизни внезапно достали один-единственный кусочек. Или будто на пути следования его автобуса случился маленький казус с дорожным покрытием. Зевая, Донён нажимает на пульте кнопку, отключая телевизор, и плетётся в спальню, только лишь для того, чтобы уткнуться носом в подушку и обнаружить на ней чужой запах. «Ли Тэён, — мрачно думает он и очень надеется, что где-то там, далеко (или не очень) Тэёну так или иначе это аукнется, — Какого хрена вообще?». Тэён провёл у него всего лишь одну ночь, но уже успел оставить после себя нарушенный порядок на кухне и свой запах в его постели. И тишину, вынести которую внезапно оказывается как-то даже… сложно. Ким Донён клянёт Ли Тэёна про себя в течение ровно двух дней до того, как тот вновь оказывается на его пороге. — Можно? — спрашивает Тэён, опять ничего не объясняя, а вот Донён как раз-таки ужасно хочет все объяснения получить. До последнего словечка. В том числе и о том, почему ночью Тэён снова забирается к нему в постель, а утром делает вид, что ничего этого не было. Донён хочет (требует!) много-много объяснений, благодаря которым он мог бы научиться понимать этого человека, но вместо этого почему-то впускает Тэёна в свой мир, в свою жизнь раз за разом безо всяких причин и лишних слов. Наверное, думает Донён, со мной что-то не так. Сбой логики, временное помешательство, недостаток отдыха и волнение по поводу работы… да что угодно, только чтобы была причина его собственному странному поведению. Но причина не находится, зато Донён всё больше привыкает: готовить ужин и завтрак на двоих, отпинывать в сторону чужую обувь в прихожей, дуться на то, что самое удобное место на диване теперь вечно оказывается занято и просыпаться по ночам от щекочущего дыхания в затылок. И он понятия не имеет, как на это реагировать: позволить себе привыкать и дальше (чем это закончится, даже страшно подумать) или всё же попытаться каким-то образом избавиться от этого случайного пассажира (и безбилетника, к слову). — И всё же, почему именно я? — таки срывается с губ Донёна в конце концов. Тэён поднимает глаза от тарелки и, кажется, даже перестаёт жевать, из-за чего, если честно, Донён сразу же ощущает лёгкий укол вины — всё же стоило отложить расспросы до конца ужина. Но после секундной заминки Тэён возвращается к прерванной трапезе, только лишь для того, чтобы отложить палочки именно в тот самый момент, когда Донён уже решает, что ответа не получит. — Я ведь уже говорил, — Тэён смотрит в сторону, так пристально разглядывая пятно на обоях, точно собирается сделать в его отношении какое-то великое открытие. — Потому, что ты единственный, кто живёт один? — И это всё? — упрямо настаивает Донён. Ему кажется, что от него что-то скрывают, и это бесит. Его бесит, что он не может прочитать, разгадать, понять человека перед ним. — Только поэтому? Тэён фыркает, и на мгновение на его лице отражается странная неприязнь, настолько сильная, что у Донёна буквально холодок по спине пробегает. — Разумеется, да. Думаешь, я бы добровольно выбрал общество такого зануды, как ты? Молчать целыми вечерами — уныло, но ночевать в подворотне привлекает меня ещё меньше. Донён прикусывает губу с внутренней стороны, чтобы промолчать, и не хочет признавать, что почему-то на краткий момент испытал облегчение. У Ли Тэёна нет к нему особенного отношения. Вычеркнуть его из своей жизни будет проще простого. — Вот, — вместо того, чтобы «вычёркивать», Донён кладёт на стол перед Тэёном запасные ключи и ядовито замечает: — Потому, что я не хочу выслушивать расспросы соседей, что за подозрительный тип то и дело ошивается у меня под дверью. Неподдельное изумление на лице Тэёна оказывается весьма интересным, так что Донён именно этим оправдывает то, как жадно разглядывает его в сей момент. Дурацкая розовая краска на чужих волосах уже начинает облезать, а черты без косметики кажутся мягче и младше. Донёну до сих пор интересно, сколько вообще лет человеку перед ним, но почему-то он уверен, что, спросив, ответа не получит. А потом Тэён внезапно улыбается — так ярко, что Донёну почти хочется прикрыть глаза ладонью, настолько, хм, искренне, что так и тянет улыбнуться в ответ. И глаза у Тэёна такие, что в них и потеряться впору — тёмные-тёмные и хитрые. Донён думает, что всё же с подводкой смотрелось бы лучше. Донён в ужасе, что он вообще о таком думает. Донён в смятении, потому что от этой улыбки по нему снизу вверх разлилась волна какого-то странного тепла, и он понятия не имеет, что это, блин, такое. — Почему это выглядит так, словно ты мне грёбаное предложение делаешь? — зубоскалит Тэён, и улыбка из какой-то радостной вмиг превращается в издевательскую. — Я не намерен переезжать сюда. —И слава богу, — Донён моментально начинает злиться, и даже не столько на него, сколько на самого себя. Почти попался же. — Окей, давай обратно. Он тянет руку за ключами, но Тэён перехватывает их быстрее, подкидывает в воздух, ловко поймав ладонью, и прячет в карман брюк. — Поздно. Так и в самом деле будет удобнее. Донёну кажется, что он только что сам себе подписал приговор, но Тэён прав — уже и правда слишком поздно. Он всё так же ни черта не знает о Ли Тэёне, но, тем не менее, кое-что таки узнаёт. Например, то, что тот не носит тапочек, и, может быть, поэтому чрезмерно помешан на чистоте в доме. (Когда Донён впервые приходит домой и обнаруживает последствия чужой уборки, то на мгновение даже пугается, туда ли он вообще попал — он не считает себя грязнулей, но к такому, кхм, «сверканию» определённо не привык, особенно в ванной) Или то, что Тэён не любит есть в одиночестве, поэтому всегда ждёт Донёна, как бы поздно тот не вернулся. И готовит он, если честно, очень вкусно, хотя порой еда и выглядит слишком сомнительно и странно. (И чего уж там, приходить домой после напряжённого трудового дня, а ужин уже ждёт тебя на столе — это очень кстати) Или что его собственные домашние футболки растянуты настолько, что вечно сползают с плеч, а ещё он закалывает волосы совершенно уродливейшей заколкой. (На самом деле, Тэён выглядит ужасно мило и по-детски с этой своей «пальмочкой» надо лбом, и Донён старается концентрировать свой взгляд на этом, а не на белых плечах или тонких ключицах в вырезе провокационно спустившейся футболки) А ещё Донён узнаёт, что любимые фильмы Тэёна идут в одно время с передачами, которые смотрит он сам. Точнее, смотрел, потому что теперь ему просто не оставляют возможности это сделать. Право слово, жить с кем-то — это сущий дискомфорт, жалуется Донён сам себе и тут же поспешно успокаивается, что они с Тэёном не живут вместе, о нет. Просто периодически ночуют в одной квартире. Если подумать, это звучит ещё более… в общем, слабое успокоение. Тэён и правда не живёт — он может приходить несколько дней подряд, а потом пропадать на неделю, появляясь так же внезапно, как и пропадая. Донён быстро заводит привычку, подходя к дому, смотреть, горит ли в окнах свет, чтобы настроиться заранее или убедить себя в том, что проведённый в одиночестве вечер куда более прекрасен. Его бесит, что ему вообще приходится себя в таком убеждать. — Ты совсем не похож на того чувака, который был на вечеринке у Джонни, — заявляет Тэён как-то раз. Он стоит возле окна и курит в форточку, от чего Донён, вообще-то, морщится, ибо не слишком-то жалует запах табака. Вместо отсутствующей пепельницы Тэён приспособил банку из-под пива, и эта хрень, если честно, совсем вписывается в заботливо подобранный Донёном интерьер его кухни. Не говоря уж о том, что ему всё время кажется, будто Тэён стряхивает пепел мимо (а, что главное — делает это специально). — И что ты хочешь этим сказать? —Донён отставляет кружку с чаем, которую держал в руках, и вопросительно приподнимает брови. Точнее, только он знает, что делает это — грёбаное невыразительное лицо, жаловаться на которое Донён отучился ещё на первом курсе универа. Тэён пожимает плечами и снова подносит сигарету к губам, чтобы затянуться. У него красивые пальцы и изящные движения, он вообще, на взгляд Донёна, чересчур самоуверенно всё делает, но, тем не менее, вечно вызывает иррациональное желание любоваться. — Ты там рта не затыкал просто. Ко всем с расспросами лез, сам трещал без умолку, лыбился… я думал, ты такой и есть, кто-то вроде дурачка, а оказалось, что бука с лицом человека, у которого вечный запор и тлен, и из тебя слова лишнего не вытянешь. Не пойми неправильно, мне всё ещё глубоко начхать, просто удивился. Если честно, Донён вообще не считает, что на это стоит как-то отвечать. Сделать вид, что пропустил чужие слова мимо ушей — у него обычно это хорошо получается. Донён так и собирается поступить — правда-правда! — поэтому встаёт, выливает остатки остывшего чая в раковину, наскоро ополаскивает кружку и неторопливой походкой намеревается удалиться. Но внутренняя непокорность, которая вечно возникает в самый неподходящий момент, всё же заставляет его у самой двери затормозить и сухо бросить: — А мне вот интересно, зачем ты выкрасил волосы в такой дурацкий цвет. Как будто жвачка на голове, право слово. Тоже, на самом деле, наезд уровня детского сада, но… Когда Донён всё же решается бросить осторожный взгляд в район окна, то видит, как Тэён смотрит на него с усмешкой. — Так было надо. И да… сделай лицо попроще, окей? Последнее звучит как-то даже… нежно, что ли, но Донён не хочет думать об этом. Зато позже, в ванной, он чересчур пристально рассматривает в зеркале собственное лицо и досадливо кусает губу, потому что, чёрт возьми, он снова чувствует кое-что. Грёбаный Ли Тэён, неважно, случайно ли или специально, разбудил в нём дремавший комплекс по поводу внешности, и уже за одно это Донён хочет его прибить. Желательно, особо жестоким образом. Но Тэён пропадает на три дня подряд, а возвращается уже совершенно другим. В смысле, непохожим на себя настолько, что Донён, кажется, реально глупо реагирует, когда встречает его в прихожей. Розовые волосы цвета жвачки остаются в прошлом, и на смену им приходят куда более короткие и простые чёрные. Чёлка длинновата и падает на глаза, а лицо чуть вытягивается и кажется ещё более бледным. Белая-белая кожа, тёмные глаза и лихорадочно алые губы — теперь Тэён выглядит уже куда старше, и взрослость эта запрятана в его черты настолько, что Донён ощущает, как покалывают кончики его пальцев от желания прикоснуться. Провести по чужой щеке и подбородку, почувствовать… Донён прячет руки в карманы пальто и сжимает в кулаки. Он не поддаётся на провокации. — Так лучше? — фыркает Тэён, глядя на него сверху вниз, хоть это и кажется невозможным при их совершенно противоположной разнице в росте. Донёну хочется ответить всё в той же язвительной манере, но он не успевает: Тэён в очередной раз поправляет сползшую футболку, заодно лениво почёсывая шею, и кажется, будто на его коже возле ключиц виднеется что-то красноватое… — Да мне всё равно, — ворчливо бормочет Донён и проходит мимо, грубовато оттолкнув Тэёна плечом. Он сам не знает, что это за неприятное чувство только что отозвалось в нём и тут же схлынуло, оставшись только лёгким привкусом горечи на языке. Он не видит, каким странным взглядом Тэён его провожает. О, да, кстати, а ещё Ли Тэён никогда не остаётся в его квартире по выходным. Хватит там киснуть в одиночестве, пишут ему в какаотолк друзья — Ёнхо пару раз, Тэн, ещё кое-кто из университетских приятелей, — приходи к нам, давай съездим туда-то, составь нам компанию там-то… Но Донён вежливо извиняется перед всеми, потому что правда никакого желания видеться с кем-то у него нет, даже если и хочется ужасно с кем-то поговорить. Неважно, просто поболтать ни о чём или посоветоваться на тему того, что с ним происходит. Донён очень хочет поговорить с кем-нибудь о Ли Тэёне — и отчаянно боится проговориться о нём. «Человек с лицом того, у кого вечный запор и тлен, из которого и слова лишнего не вытянешь», — зачем-то повторяет про себя Донён и сильнее стискивает пальцами любимую подушку, чтобы хоть как-то выпустить наполняющую его необъяснимую обиду. Но от подушки пахнет Тэёном, и её хочется швырнуть об стенку. Донён ужасно не хочет остаться в дураках. Они, в конце концов, таки ссорятся из-за пульта — в этот день Донён даже самому себе кажется чересчур раздражительным, он хочет посмотреть какую-нибудь трогательную расслабляющую вещь и отдохнуть сердцем, а вместо этого на экране какие-то стрёмные мужики, несущие всякую чепуху, а Тэён рядом лыбится во все свои зубы, точно так и мечтает когда-нибудь в них схлопотать. Донён целое долгое мгновение смакует в мыслях, как бы это могло выглядеть, а потом всё же хмуро тянется за пультом, который лежит на противоположном от него подлокотнике дивана, совсем рядом с локтем Тэёна. Почти. Он почти успевает ухватить желанную вещь, как в его запястье впивается чужая рука. Донён пытается вырваться, но в ответ на это, спустя несколько минут бессмысленной возни Тэён просто дёргает его на себя, и Донён не удерживает равновесия. Его вторая, свободная рука, оказывается у Тэёна на колене, а чужая хватка сползает с рукава домашней рубашки на открытую кожу, и Донёну кажется, что он снова словил неслабый статический разряд. У Ли Тэёна вообще ужасно тощие ноги — может, конечно, не настолько спички, какие всегда были у самого Донёна, но всё-таки. А ещё у Ли Тэёна реально ледяные ладони, кажется даже холоднее, чем в прошлый раз, и Донён просто не может, чёрт возьми, хотя все оттенки инстинкта самосохранения в нём вопят на все голоса сигнал тревоги. Он выворачивает-таки руку из хватки Тэёна, но только лишь затем, чтобы сжать его ладонь своей. Бессознательно, почти что инстинктивно. Чужая рука чуть меньше его собственной, но пальцы тоже худые и длинные, и за одно краткое мгновение они переплетаются с пальцами Донёна сами собой, и это, чёрт побери, так правильно и приятно… А потом Тэён высвобождает свою ладонь — не грубо, не резко, но всё же решительно. Он смотрит куда-то вниз, совсем не поднимая глаз, и с Донёна разом стряхивается всё наваждение. Он шокированно пялится на свои руки, словно те предали его и зажили собственной жизнью, но чужое прикосновение остаётся на коже, будто прилипшие к ней кристаллики льда. Словно за то краткое мгновение, когда их пальцы были переплетены, холод Тэёна проникает в Донёна и затаивается там. Тэён встаёт и неслышно уходит, кажется, в ванную, а Донён устало откидывается на спинку дивана и кисло думает о том, какой же он идиот. Теперь пульт в полном его распоряжении, но это уже неважно — и Донён решительным нажатием кнопки просто вырубает телевизор. В ту ночь Тэён спит на диване, и Донёну кажется, что на этом между ними всё кончено — что кончено, если ничего не было?— но на следующий день уже пятница, а после выходных Тэён вновь ведёт себя как обычно, и Донёну начинает казаться, что в тот день он просто задремал, и ему приснился странный сон. Сон, в котором Ким Донён держал Ли Тэёна за руку и отчаянно хотел согреть её. Нет, согреть Тэёна всего. Право слово, ему стоит больше спать. — Ты там точно в порядке? — голос матери в трубке снова полон беспокойства, а ещё из трубки доносится еле слышное шипение, и Донён может легко представить, как она сейчас стоит около плиты и одной рукой переворачивает аппетитное мясо на сковородке, а второй прижимает трубку к уху. — Ты так давно к нам не заглядывал, мы очень соскучились. О да, Донён не сомневается, они ведь его и правда любят. Даже если он не такой красивый и обаятельный, как его старший брат. Но всё же почему-то в том состоянии, в котором он сейчас пребывает, ему совсем не хочется возвращаться домой и вновь окунаться в прежнюю жизнь, в прежнего себя. Эта остановка у него теперь в статусе исключительно «по требованию». — Прости, мама. У меня всё хорошо. Я приеду к вам на выходные в следующем месяце, — почти механически отвечает Донён и вздрагивает, потому что Тэён открывает дверь. Он проскальзывает через гостиную совсем неслышно, пока мама в трубке рассказывает о чём-то, случившемся недавно (Донён честно пытается разобраться, но в его голове не откладывается ни слова), и садится на диван, подобрав под себя ноги. Донён чувствует на себе внимательный взгляд, и от этого его мысли разбегаются всё сильнее. — Тебе там точно не одиноко? — вот этот вопрос матери он, правда, разбирает и спешит ответить, что нет, конечно же нет, он не одинок, только потом осознавая, насколько двусмысленно может это прозвучать в присутствии того самого, кхм, прогонителя одиночества. Наконец Донён нажимает кнопку сброса вызова, кидает телефон рядом с собой и устало трёт ладонью висок. Он снова ощущает дискомфорт, а ещё — странную усталость, будто кто-то неведомый вытянул из него все силы, и чем — телефонным звонком с любимой родительницей. — Пожалуй, сегодня пойду спать пора… — он не договаривает и захлёбывается воздухом, потому что внезапно оказывается, что Тэён уже не на противоположном конце дивана, а рядом с ним, совсем близко. Очень-очень, непозволительно близко: одна рука Тэёна ложится Донёну на колено, вторая — придерживает за плечо, а его губы… Его губы — у Донёна на шее, и это совсем не похоже на простое невинное дыхание, как бывает по ночам. Ким Донён в шоке. Это авария. Серьёзное дорожное происшествие, после которого, возможно, его автобус уже не сможет продолжить свой путь. Нет, это реально катастрофа! Он просто не шевелится, точно вдруг превратился в статую, точно пытается взглянуть на самого себя со стороны — на то, как он, Ким Донён, как дурак сейчас сидит и безропотно позволяет Ли Тэёну целовать себя в шею. Как вообще до этого дошло? Губы у Тэёна — сухие и шершавые, наверняка потрескавшиеся, но очень, очень горячие. Они проводят дорожку от уха куда-то вниз, сначала едва ощутимо, больше дыханием, чем прикосновением, а потом уже уверенней. Рука с колена Донёна пропадает и вместо этого ложится на талию, рука с плеча перемещается куда-то на затылок, Донёна притягивают ближе, запирая в странных объятиях, а губы на коже на краткий момент сменяются влажным языком. Донёну кажется, будто на нём теперь останется ожог, не меньше. Он всё ещё в оцепенении. Он всё ещё позволяет делать это с собой. Невесомый поцелуй, влажное прикосновение — а следом за этим острые зубы. Донёна всего подбрасывает от внезапного укуса, кажется, он даже издаёт что-то, напоминающее слабый вскрик — и это его отрезвляет. Он пытается вырваться, правда пытается, но Тэён сжимает объятия сильнее, и втягивает губами пострадавшую кожу, горячо выдыхая на неё после, только лишь чтобы пойти дальше, атаковать другое местечко на донёновой шее, словно какой-нибудь изголодавшийся вампир. Тэён удерживает его. Тэён вылизывает кадык на его шее, ведя языком влажную дорожку сначала снизу вверх, а потом обратно. Тэён кусает его и метит (лучше сейчас не думать о том, что отразится в зеркале наутро). Тэён дышит нетерпеливо и так громко, что уже от одного только звука его дыхания можно… Можно что? Донён счастлив, что не видит сейчас выражения лица Тэёна. Хотя нет, «счастлив» — это не то слово, ему просто так спокойнее, хоть и нечто, напоминающее любопытство, всё же начинает шевелиться внутри. Может, он смог бы хоть немного понять этого человека, загляни он ему в лицо, ему в глаза в такой момент… — Я прямо слышу, как скрипят мозги в твоей занудной голове, — у Тэёна хрипловатый, какой-то немного подростковый голос сейчас, и он отдаётся по всему телу Донёна соблазнительной вибрацией: от шеи и дальше вниз. — Ты можешь хоть иногда перестать думать? Донён прикусывает губу, чувствуя, как холодная ладонь проскальзывает под его домашнюю рубашку и скользит по спине вверх. Осторожное, но такое многообещающее прикосновение. —Ну уж прости, — собственный голос Донёна, наоборот, слишком высокий, слишком пронзительный. Выдающий его состояние, чёрт побери. — Трудно перестать думать, когда однажды этому научился. Хотя откуда же тебе знать… Он вновь не видит, но чувствует усмешку Тэёна — ставшей вдвойне чувствительной кожей шеи. А потом верхние пуговицы рубашки расстёгивают, и Тэён кусает его за ключицу, настолько безжалостно, что Донён просто не выдерживает и инстинктивно вцепляется в него самого. Безжизненно лежавшие до тех пор руки сами собой поднимаются и словно бы зеркалят чужие объятия — ухватившись одной за плечо Тэёна, пальцами второй Донён зарывается в непривычно тёмные и непривычно короткие волосы его. Пряди всё ещё жёсткие и гладкие на ощупь, и Донёну кажется, что он может чувствовать призрачный запах краски. Боли больше нет — есть только влажные горячие поцелуи, чужая близость и непонятное ощущение внутри, и Донён позволяет себе такую вольность, как прикосновения к этому странному существу рядом с ним. Перебирает пряди на затылке Тэёна, иногда несильно потягивая за них, машинально поглаживает, чуть ли не почёсывает ногтями, и в какой-то момент осознаёт, что этот низкий невнятный звук, похожий на… на мурлыканье?! на самом деле ему не чудится. Тэён отрывается наконец-то от его шеи, чуть выгнув спину, и Донён может видеть —лихорадочно алеющие губы на бледном лице, словно нарисованную бездонную тьму чужих глаз под полуопущенными ресницами и что-то непривычно мягкое в ставших уже знакомыми чертах. Он на пробу перебирает, поглаживает пальцами снова и теперь уже видит, как приоткрываются чужие губы и слышит отчётливо тихий хрипловатый полустон. Ли Тэён похож на чёртова кошака, и он охрененно прекрасен. — Знаешь, у тебя совершенно мутантские глаза, — снова с той невозможной небрежной почти-нежностью мурлычет Тэён, глядя Донёну прямо в лицо. — Мне всегда так и хочется спросить, есть ли предел тому, как широко ты можешь их раскрывать. Снова издевается, но интонации и ладонь, лёгшая на бедро и дразняще ползущая вверх — отвлекают. Донён не железный, далеко не железный — последний раз у него был секс ещё в студенческую бытность, так что неудивительно, на самом деле, что он реагирует очень быстро и очень сильно. Но просто так уступить и позволить вести во всём этому чокнутому— да ни за что. Поэтому Донён облизывает губы в последних раздумьях, отдаваться ли на милость временному безумию или прекратить всё прямо сейчас, а потом всё же позволяет себе упасть. И решительно тянется вперёд. Тэён от поцелуя уворачивается. — В губы — нельзя, — сухо и как-то зло бросает он, выражение его лица меняется, разом стирая всю мягкость-разморенность-нежность призрачную. А потом Донёна буквально роняют спиной на диван — он шипит, ударившись лопаткой о не такой уж мягкий подлокотник — парой злых резких движений распахивают его рубашку (кажется, с ковра потом придётся собирать пуговицы). Новый укус на ключице, влажная дорожка поперёк груди, прихваченный зубами один затвердевший сосок и оттянутый пальцами другой, пара быстрых сухих поцелуев в живот… Всё слишком быстро и скомканно, Донён не успевает уцепиться ни за одно из ощущений, всё происходящее действительно начинает напоминать ему какое-то падение. А потом оказывается так, что его штаны спущены до колен вместе с бельём, бедро стискивают холодные пальцы (так крепко, наверное, останется пара синяков), а член — в плену чужого, горячего в контраст пальцам, рта. Это… нет, приятно, конечно. Более того, это просто крышесносно — то, как Тэён ему отсасывает, он определённо в этом хорош, вот только… Донёну стыдно опускать взгляд, стыдно хвататься за получаемое удовольствие, и вовсе не из-за какой-то там несуществующей природной стеснительности. Просто где-то в голове, на подсознании, чётко высвечено только лишь одно: всё это неправильно. Всё это не должно быть так. И Донён просто прикрывает глаза локтем, чтобы гарантированно не видеть ничего. Тэён не отстраняется, даже когда он кончает. Точнее, во время, потому что после-то он как раз поднимается — Донён успевает заметить резкое, небрежное движение ладонью, призванное вытереть подбородок — и, кажется, Тэён снова пытается уйти, сбежать, спрятаться. По крайней мере, Донён уверен именно в этом, поэтому и спешит пойматься за чужое запястье, напрочь забывая о том, в каком он сейчас виде. — И что это нахрен вообще было? — голос срывается, а ещё в него проскальзывает злость. Запястье Тэёна в его хватке — такое твёрдое, но вместе с тем до странного хрупкое. Такое же, чёрт возьми, как сам Тэён. — А что, тебе нужно что-то ещё? — слышит Донён совершенно бесчувственные слова и поэтому, наверное, отпускает сразу. Потому, что ему действительно противно. Ему не нужно ничего. И то, что было — особенно. Тэён курит на кухне, когда Донён одевается и уходит из квартиры потому, что ему нужно проветриться и остыть. И плевать, что это его собственная квартира, а кое-кто там всего лишь временный постоялец. Постоялец. Прямо как в гостинице. Донён зло пинает попавшийся ему на пути камешек и сильнее запахивает пальто. Он сам не понимает, почему чувствует себя одураченным. Когда он возвращается обратно, на часах уже за полночь, а Тэён мирно спит в его постели. Донён пару минут просто стоит на пороге спальни, бездумно пялясь в темноту, а потом решительно разворачивается и уходит. Всё ничего, вот только диванные подушки и плед тоже пахнут им. — Держи, — Донён вздрагивает и чуть не опрокидывает кружку, которая теперь стоит перед ним. Тэён едва заметно хмурится — кажется, Донён впервые видит, как он насупливает брови, чуть сводя их, и поджимает губы — а потом вновь пододвигает, одними пальцами, кружку ещё ближе к его руке. Она горячая, и по кухне разносится сильный, дурманящий аромат кофе. — Спасибо, не хочу, — Донён кривится, и неизвестно, от чего сильнее: от запаха или от… — Я предпочитаю чай. — Пей давай, — у Тэёна совершенно приказной тон, и это тоже в новинку. Он складывает руки на груди и смотрит на Донёна совершенно уничтожающе. — Полночи не спал, свалишься потом где-нибудь. — А тебе не всё равно ли? — не сдаётся Донён. После вчерашнего — точно больше никаких уступок. — Глубоко фиолетово, — спокойно соглашается Тэён. — Но тогда я лишусь такого удобного места для ночлега, а сейчас это для меня нежелательно. Поэтому пей. Прямо сейчас. Я жду. — Иди к чёрту, — устало выплёвывает Донён, но, к сожалению, этот придурок абсолютно прав: он проспал едва ли часа два, и прямо сейчас глаза так и норовят слипнуться, а тяжёлая голова протестует против какого-либо мыслительного процесса. Кофе очень горячий и очень крепкий, этой обжигающей горечью впору давиться, но Донён выпивает всё, морщась и делая короткие паузы между глотками. Пить эту гадость под давящим, пристальным взглядом Ли Тэёна ещё сложнее. — Уж прости, в твоём доме не водится сахар, — ворчит тот после, забирая у него опустевшую кружку. — Пожалуй, я куплю его сам. Наверное, вяло думает Донён, ковыряясь в своей тарелке, так выглядят его извинения. Только вот чёрта с два они будут приняты. Тэён не появляется в течение дней пяти, и Донён может вдохнуть свободно. Может расслабиться в благословенной тишине и пустоте, может вычеркнуть из памяти влажные прикосновения языка, холодные прикосновения и сводящий с ума алый рот, который так и хочется зацеловать. Но почему-то одно воспоминание упрямо селится в его голове — самое, в общем-то, невинное: то, как Тэён наслаждался и мурлыкал от его собственных, совсем невинных прикосновений. Он возвращается в понедельник, не вечером, а поздно ночью — Донён просыпается от какого-то шевеления и шороха, а потом кровать скрипит от того, что на неё приземляется кто-то ещё, и одеяло бесцеремонно поднимают. От Тэёна пахнет сигаретами куда больше обычного — сигаретами и крепким кофе, и от этой смеси желудок Донёна так и норовит вывернуться наружу, а ещё он ненавидит, когда его будят, поэтому никакая привитая со временем вежливость не может противостоять природной язвительности. — Что, снова не хотелось спать на улице? У тебя вообще дом есть, или я из милости бомжа пригреваю? В ответ — ни словечка, только лишь шорох, с которым Тэён пытается устроиться поудобнее, и Донён, вместо того, чтобы и дальше тратить слова впустую, просто зло пихает его локтем куда-то в бок со всей дури, просто желая, чтобы этому бесцеремонному, гадкому, невозможному (чересчур, чёрт побери, соблазнительному) человеку наконец-то было хотя бы немножечко больно. Тэён шипит сквозь зубы, а потом сгребает Донёна в охапку обеими руками и держит, хотя тот пытается раздражённо вырваться и осыпает его всеми ругательствами, которые только приходят на ум. — Да угомонись ты и спи уже, — низко, бархатно шепчет Тэён наконец, и Донён возмущённо замирает: ему определённо не по душе, что с ним только что обращались как с капризным ребёнком. — Почему? — требовательно выдыхает он. — Почему — что? — отвечают ему вопросом на вопрос. — Зачем это всё было. Там, на диване, — называть вещи своими именами всё-таки стыдно, и Донёну не по душе, что он внезапно чувствует себя таким слабым. А ещё — он уверен, что Тэён ни за что не скажет ему правды. В этом человеке, видимо, правдивого нет вообще ничего. А Тэён в очередной раз вгоняет его в ступор, потому что внезапно смеётся. —Ты настолько, хм… невинное дитя, что тебе нужно объяснять, зачем люди делают друг другу минет? — его тон такой грубый и развязный, что ему хочется вдарить по наглой (Донён, конечно, не видит ничего в темноте, но уверен: она более чем наглая) морде. — Я не об этом, — цедит Донён сквозь зубы вместо этого. Он всё ещё пытается, у него действительно ангельское терпение, ну, похвалите его уже кто-нибудь. — Тогда о чём? Мне не показалось, что тебе так уж не понравилось. Право слово, этот разговор совершенно бессмысленный. Бессмысленный и отвратительный. — Иди к чёрту, — возможно, Донён выдыхает это чересчур горько, но ему уже плевать. Он всё же высвобождается из рук Тэёна, переворачивается на живот, уткнувшись носом в подушку, и закрывает глаза с чётким намерением не открывать их до утра. Но его намерениям, конечно же, сбыться не суждено. Всё снова начинается с поцелуев — на задней части шеи, аккуратных и осторожных, едва ощутимых, точно дуновение ветерка. Кажется, что Тэён боится спугнуть его, поэтому ходит по краю, не решаясь приступать к активным действиям. Поцелуй, ещё один, ласковое прикосновение к волосам, дыхание в ухо… всё это так нежно, так расслабляет, так похоже на какой-то сладкий сон, что Донён поначалу даже не хочет верить, что это правда. Не хочет, но его проклятое тело предательски поддаётся — по нему расползается тепло, спина сама по себе прогибается под скользнувшей по ней ладонью, дыхание сбивается. Донён думает о том, что должен всё это остановить, иначе будет как в прошлый раз — стыдно и стрёмно после, но почему-то дальше мыслей ничего не заходит. Как будто он на всё согласен. С прошлого раза у него и правда остаются следы — несколько тёмных пятен, которые приходится тщательно прятать под водолазкой с высоким воротником, благо, что такая имеется в его гардеробе. Когда Донён трогает их перед зеркалом, то с трудом сдерживает тихое шипение — это не больно, но если надавить, то чуточку неприятно. Его впервые «пометили» настолько сильно. Сейчас Тэён касается одной из меток языком прежде, чем снова цапнуть за то же самое место, и Донён остро и ярко чувствует всё: то, как волосы Тэёна щекочут ему щёку, как дыхание согревает кожу, как в неё впиваются зубы, заставляя пробежать по всему телу настоящую волну непередаваемых ощущений. Чувствует, как Тэён вжимается в него бёдрами и то, как сильно у него стоит. — Тэён-а… — невольно вырывается у Донёна на очередном собственническом касании губ совсем рядом с меткой. Это не обращение даже, это просьба целая — и непонятно, о чём именно, о чём конкретно. Донёну снова кажется, что он зависает где-то над пропастью, в которую превратилась безопасная проторённая дорога, и достаточно лишь одного маленького толчка, чтобы он свалился куда-то в никуда. А Тэён опять смеётся. — О, уже «Тэён-а»? Не это ужасное «-ши»? — этот гад там, в темноте, явно зубоскалит, и Донён раздражённо переворачивается, чтобы таки попробовать наглецу залепить куда-нибудь, но в итоге лишь играет ему на руку. Его сразу же впечатывают в постель — Тэён тощий, но жилистый и достаточно сильный. Он втискивает колено между ног Донёна, но они оба по-прежнему под одеялом, которое в итоге оказывается приподнято так, словно они в какой-то гротескной палатке. Когда Донён думает об этом, ему самому вдруг становится смешно. Он хохочет, безудержно и до слёз, сам понимая, как абсурдно сейчас выглядит, но в такой ситуации, в которой он себя чувствует, и не может быть ничего адекватного. Один сплошной абсурд. Щёлкает лампа на тумбочке возле кровати, и Донён щурится сквозь смех, пытаясь разглядеть полускрытое тенями лицо Тэёна с нахмуренными бровями и приоткрытым от удивления ртом, и ему ещё смешнее, он давится своим смехом так, что закашливается даже. — Ты чокнутый, — подытоживает Тэён почему-то шёпотом, и в его голосе удивление мешается с чем-то ещё. Будь Донён в более нормальном состоянии, он бы даже мог попробовать угадать, с чем именно. — И помолчи ты уже. Он просовывает одну руку под голову Донёна, чтобы запрокинуть и открыть доступ к шее, и снова припадает к ней, точно оголодавший. Ощущения в этот раз — совсем другие. Тэён никуда не торопится: зацеловывает шею Донёна, прослеживает пальцами и губами контуры ключиц, прикусывает мочку уха, ведёт языком влажную дорожку по груди, вбирает ртом затвердевшие соски, касается живота так, словно рисует на нём какие-то диковинные картины или играет на невидимых клавишах. Тэён возится с его телом так, словно это, чёрт побери, нечто прекрасное, и Донён проклинает про себя на все лады и его, и себя, и собственную слабость, и собственный чёртов недотрах (это единственная адекватная причина, приходящая сейчас ему в голову), и вообще всё на свете. Потому, что под этими руками и губами он реально плавится, и это — страшно. Поэтому чтобы отвлечь себя от этих пугающих мыслей — чтобы прекратить стоять над пропастью, а радостно свалиться уже в неё — Донён тоже пытается что-нибудь сделать. Он тянет Тэёна за футболку, пытаясь её стянуть, и тот, хмыкнув, позволяет ему это сделать. Он накрывает ладонями чужие плечи и изучающе скользит по ним, по худой спине с твёрдыми выступающими лопатками, по гладкой чужой груди, чувствуя, какой сейчас Тэён горячий, как нетерпеливо стучит его сердце, почти так же быстро, как у самого Донёна. Когда же рука Тэёна проникает под домашние брюки и коротко, на пробу, сжимает его ягодицу, Доён, инстинктивно приподнявшись, мстительно кусает его за кромку уха и тянет за волосы на затылке. Короткие прядки совсем не хотят собираться в ладони, но Донён слишком упрямый, особенно в подобных глупостях. — Ты не думаешь, что к чёрту одеяло? — бормочет он недовольно, и Тэён снова фыркает, но послушно откидывает одеяло в сторону. Становится холоднее, но так хотя бы у Донёна есть причина. Та причина, по которой он совершенно бесстыдно льнёт к Тэёну, пытаясь обхватить его бёдрами, для взаимного удобства. Тэён отпихивает его ладонью в грудь, и Донён на мгновение думает, что снова переступил какую-то непонятную черту, что на этом их недосекс и закончится (и ему дадут поспать), но нет: его отстраняют лишь для того, чтобы снять с него штаны, в этот раз совсем, оставляя полностью обнажённым. Не то чтобы Донён стесняется (да, чёрт возьми, он очень стесняется, потому что вместо тела у него суповой набор из костей — слишком длинные руки и ноги, слишком узкие бёдра, ничего аппетитного, за что хотелось бы зацепиться!), просто ему холодно, да, именно поэтому он и тянется к отвергнутому одеялу… Но нет — Тэён хватает его за запястье, удерживая, а вторую руку кладёт поверх уже полувозбуждённого члена. И Донён не может сдержать раздражённый стон, потому что чужие пальцы слишком холодные… и слишком ловкие. — Прекрати играться со мной, — шипит он, выгибаясь навстречу ласкающей ладони, навстречу влажным поцелуям, которые Тэён, склонившись, оставляет у него на животе, спускаясь всё ниже. — Я тебе не… — Тише, — не даёт ему даже договорить Тэён, щекоча уже ставшую влажной головку горячим дыханием, и в неярком свете ночника его лицо кажется чересчур развратным, а проскользнувший на секунду по губам кончик языка лишь усиливает это впечатление. Донёну уже начинает казаться, что в этот раз будет точно так же, как в предыдущий — грёбанное одностороннее движение — и он готов послать всё к чёрту, наплевав на разрывающее низ живота пульсирующее возбуждение. Но Тэён ограничивается всего лишь лёгким поцелуем, а потом Донён, раздражённо зажмурившийся, чувствует, как прикосновения с его тела исчезают, а кровать вновь издаёт скрип, означающий, что с неё только что встали. Этот человек… он совсем охренел? — Тэён, если ты действительно думаешь, что я… — начинает Донён угрожающе, уже мысленно представляя себе, как наутро выгонит этого наглеца раз и навсегда (и больше никогда-никогда его не встретит, разумеется). — Я действительно думаю, что ты зануда, который молчит, когда нужно говорить, и не затыкается, когда следует помолчать, — слышит он вместе с шорохом скидываемого на пол одеяла и чего-то ещё, а потом его совершенно бесцеремонно шлёпают по бедру. — Может, мне стоит подарить тебе кляп, Ким Донён? Полное имя, произнесённое этими блядскими губами, этим развязным тоном почему-то не вызывает возмущения, а даже наоборот — заставляет тугую спираль возбуждения скрутиться ещё сильнее. Влажные пальцы касаются между ног, но не члена, а ниже, где-то там, ближе к… Донён вздрагивает, когда его входа касается подушечка пальца, обводит по кругу, надавливает, пробуя. Он открывает глаза и сквозь какую-то пелену смотрит на Тэёна — теперь тоже полностью обнажённого, с растрёпанными, торчащими во все стороны волосами и откровенным, будоражащим нетерпением на лице. Донён встречается с ним взглядом — и задыхается где-то там, в глубине этих тёмных, нечитаемых глаз, похожих на две чернильных кляксы… или на два болота. В Ли Тэёне есть что-то затягивающее, тёмное, опасное… и, кажется, Донён уже успел каким-то образом в это самое «что-то» вляпаться по самые уши. — Расслабься, — выдыхает Тэён, и Донён пытается, действительно пытается расслабиться и впустить в себя палец. Но, кажется, одной только слюны всё же недостаточно, и Донёну снова хочется смеяться, даже несмотря на неприятные ощущения, когда Тэён хмуро ругается сквозь зубы про «даже смазки нету». Хотя вместо смеха он просто шёпотом предлагает: — В тумбочке. Крем для рук подойдёт, я думаю. Тэён с лёгким подозрением заглядывает ему в лицо — зачем, спрашивается — а потом тянется к тумбочке, со стуком выдвигает ящик, роется там в поисках нужного. А потом Донён наконец слышит чпоканье открытого тюбика и, одновременно с этим, где-то внутри окончательно смиряется с тем, что это вот-вот случится. Трахаться с Ли Тэёном — охренеть какая перспектива вообще. С нормальным аналогом смазки, конечно, всё куда лучше — хотя довольно быстро Донён понимает, что расслабиться и одновременно сдерживать свои реакции на каждое движение внутри слишком сложно. Он кусает губу с внутренней стороны — кажется, там точно надолго останутся шрамы, шипит сквозь зубы, зажмуривается до цветных кругов перед глазами и цепляется за сбившуюся простынь, а чёртов Тэён никуда не торопится: медленно, осторожно, плавно подготавливает его, растягивая, ощупывая внутри сначала одним пальцем, а потом уже двумя, второй рукой придерживая за бедро, чтобы не дёргался. Если честно, Донён будто бы снова ощущает себя девственником, для которого всё непривычно и ново, и эти ощущения он вряд ли может назвать приятными. Но у Тэёна длинные ловкие пальцы, и он, чёрт возьми, желаемого всё же добивается. Донён тихо, но как-то до стыдного жалобно всхлипывает, когда внутри него наконец задевают то местечко, от прикосновения к которому всё тело встряхивает, и вскидывает бёдра вверх и навстречу, желая, чтобы это сделали снова, желая, чтобы… Тэён наклоняется так низко, что они почти соприкасаются лбами, и Донён зажмуривается сильнее, потому что это красивое лицо слишком близко от его собственного, слишком провокационно, слишком… слишком. Когда пальцы внезапно покидают его тело, Донён шипит, чтобы заглушить жалобный стон — он чересчур возбуждён, ему хочется, чтобы Тэён не останавливался, ему хочется больше… — Кажется, кто-то становится нетерпеливым, — выдыхают ему в самое ухо, а потом пальцы возвращаются резко, внезапно, и теперь их уже три. — Ты чувствительнее, чем я думал, господин зануда. Донён из последних сил мотает головой, они стукаются лбами, и Тэён фыркает, проталкивая в него пальцы во всю длину. И Донён задыхается прежде, чем вновь на время остаться опустошённым. Если честно, он предпочитает перевернуться на живот — по крайней мере, так можно спрятать лицо в подушку и не так сильно контролировать свои эмоции. Но Тэён снова решает всё сам — разводит ему ноги и закидывает их себе на плечи, перед этим почти нежно пробежавшись пальцами по лодыжкам и, кажется, что-то пробормотав. Донён, если честно, уже плохо соображает, его всего трясёт от неутолённого желания и он почти уже готов прошептать, чтобы Тэён не тянул и трахнул его уже, чёрт побери, ну сколько можно… На первом же толчке из него выбивает воздух, он почти вскрикивает и слышит, как глухо шипит сквозь зубы Тэён. Пальцы на бедре Донёна впиваются во влажную от пота кожу так сильно, что это почти больно, но эти ощущения и рядом не стоят с тем, что сейчас творится внутри. Тэён даёт ему передышку настолько короткую, что можно успеть лишь выдохнуть и снова вдохнуть, а потом толкается снова, почти рычит: «Да не зажимайся ты так!», и Донёну чудится, будто он слышит, как что-то хлюпает. — Нужно было… побольше крема… — хрипит он в ответ, стараясь вложить в свои слова максимум яда и тут же снова стонет, дёргается всем телом. Ещё толчок и ещё один… Донёну кажется, что у него кружится голова, будто он и не лежит вовсе, а стоит, например, и ему отчаянно хочется обнять Тэёна, вцепиться в него всем, чем только можно, дабы хоть как-то удержать равновесие (на самом деле, нет, как раз наоборот: притронется — всё потеряет). Но вместо этого Донён цепляется за простыню пальцами так отчаянно, что ещё вот-вот — и сломает их. Проходит много времени — на самом деле нет, но временно-пространственное восприятие сбилось окончательно — прежде, чем Тэён наклоняется вперёд сильнее, вынуждая Донёна согнуть ноги. Его ладонь будто бы украдкой ласкающе проскальзывает по болезненно твёрдому члену Донёна, его губы призрачно задевают влажный от пота лоб, а вторая рука ободряюще накрывает руку Донёна, заставляя выпустить несчастную простынь. Их скользкие пальцы переплетаются сами собой, и именно в это мгновение Донён первый раз подаётся навстречу сам. Их секс — у него не поворачивается язык назвать происходящее как-то иначе, на «близость» совсем не тянет, а на «занятие любовью» — и подавно, но Донёна, как ни странно, всё устраивает — получается слишком суматошным, слишком обжигающим, словно даже в этом они никак не могут прийти к общему согласию. Донён мечется по постели, сам нетерпеливо подаётся бёдрами, пытаясь выгнуться сильнее, стискивает до призрачного хруста чужую руку в своей, а второй рукой — силится уцепиться за чужую спину, зарываясь ногтями во влажную кожу и наверняка оставляя на ней следы. Тэён двигается в нём резко, без какого-либо определённого ритма, и с его лихорадочно искусанных губ то и дело срывается нетерпеливый стон, больше похожий на рык. Он оставляет на теле Донёна новые болезненные метки, щекочет кожу отчаянным дыханием, смотрит совершенно осоловелым взглядом, и Донёну почему-то в этот момент страшно. Страшно и офигенно одновременно. Тэён выпускает его пальцы из своих вскоре после того, как входит полностью (и по его яростным толчкам Донён понимает, что тот вот-вот кончит) и сгребает ладонью его член у самого основания, принимаясь жёстко надрачивать. Так что кончают они практически вместе: сначала Тэён, успев выйти и излиться Донёну на живот, а потом уже и сам Донён, окончательно пачкая спермой свою грудь и живот. Воздуха всё ещё не хватает, а сердце колотится так быстро, словно всерьёз решило пробить грудную клетку и вырваться на волю. Донёну очень интересно, что именно чувствует в этот момент Тэён. И чувствует ли он вообще что-либо. Ну, наверное, кое-что он всё же ощущает, потому что хрипло выдаёт: — Охуеть. И утыкается лбом в колено Донёна на несколько мгновений, а тот просто пялится на чужую макушку и душит в себе желание просто протянуть руку и погладить. (И, может быть, вновь услышать мурлыканье) А потом всё возвращается, наконец-то, на круги своя: Тэён отпускает его, позволяя, наконец, обессиленно растянуться на постели, встаёт с кровати и, пока он с чем-то там возится, Донён просто вырубается. Так быстро и так крепко, как уже давно не засыпал. Утром Донён чуть не пропускает будильник и вскакивает так резко, что чуть не падает, запутавшись в одеяле. Одежды на нём всё ещё нет, но пот и сперму с него уже успели стереть, и Донён закусывает губу, чувствуя, как по щекам расползается предательское тепло при одних только воспоминаниях о прошлой ночи. Он залазит под ледяной душ, рискуя простудиться, и смывает с себя смущение вместе со всем остальным «набором» лишних чувств, которые не так давно испытал. Тэён обнаруживается на кухне — он придвинул стул к самому окну и снова курит, широко распахнув раму. Донён зябко поводит плечами и только тогда видит, что Тэён, к тому же, ещё и без рубашки, в одних только мешковатых домашних штанах, и оказывается трудно оторвать взгляд от чужой спины, почему-то кажущейся сейчас такой уязвимой. Сначала его внимание привлекает парочка мелких старых шрамов, но потом Донён замечает несколько достаточно глубоких полосок возле правой лопатки — на бледной коже они выглядят такими яростно-красными — и вспоминает, как отчаянно пытался удержаться за этого человека, который… — Твой кофе на столе, — бросает ему Тэён, даже не обернувшись. — Завтрак там же. — Спасибо, — неохотно, почти сквозь зубы отвечает Донён и садится, пододвигая к себе отвратительно пахнущую кружку… Рядом с ней — пачка сахара. Ёнхо пишет ему вечером в четверг и приглашает в субботу в бар. Говорит, что соберутся всей компанией, что местечко новое, но очень-очень клёвое и что «твоей неугомонной болтовни всем будет не хватать, так что тащи свою задницу, а то пожалеешь». Донён фыркает только и убирает телефон в карман пальто, с едва заметной улыбкой думая о том, что вечер в компании шумных друзей и кучи неведомых шотов определённо должен пойти ему на пользу, так что, пожалуй, он ответит «да». Развеяться более чем стоит, даже если о случившемся ночью понедельника напоминают только следы у Донёна на шее. Ну и, возможно, то, что теперь ему уже куда сложнее просто спать в одной постели с Тэёном. Пока он смывает усталость под душем, Донён задумывается о том, а пригласили ли Тэёна. Можно было бы, конечно, спросить — у Ёнхо или даже самого Тэёна, но всё же что-то мешает, какой-то иррациональный страх в том, что так Донёна заподозрят в каком-то особенном отношении к этому человеку. Нет его, этого «особого отношения». Нет и быть не может. Наверное, именно поэтому Донён в этот вечер делает всё, чтобы не уступать — например, заканчивает с ужином раньше и, пока Тэён ещё возится на кухне, довольно занимает самое удобное место перед телевизором и прячет между подушками пульт, переключив перед этим на нужный именно ему канал. Он думает, что выиграл, но как бы не так. Потому что Тэён не пытается как-то возмущаться или сдвинуть его со своего насиженного местечка (как предполагал Донён). И не уходит в спальню раньше времени (это было у Донёна вторым вариантом развития событий). Вовсе нет. Вместо этого Тэён совершенно наглым образом просто заваливается на диван, пристроившись головой на колени Донёна, а тот только лишь рот раскрывает от такого поведения. И даже не скидывает нахала прочь куда подальше в первое же мгновение. Тэён смотрит на него снизу вверх, и Донёну внезапно кажется, что, может быть, тот секс всё же сделал их друг к другу ближе. Самую-самую чуточку. Поэтому Донён решает попробовать и, медленно подняв руку, неуверенно проводит пальцами по растрёпанным тёмным прядкам. Тэён не отталкивает его руку и не выказывает никакой протестующей реакции, только лишь чуть изменяет позу, чтобы было удобнее смотреть в телевизор, и Донён гладит его по голове уже смелее, ощущая какое-то странное умиротворение. Тэён не мурлычет, как в тот самый первый раз, но его выражение лица почему-то так и напоминает Донёну о довольном коте. — Когда шла речь о «нескольких слабеньких» шотах, мне стоило догадаться, что это крайне зыбкое понятие, — ворчит Донён, откидываясь на спинку стула и устало потирая висок. «Улыбка Джоконды» на лице сидящего рядом Тэна становится ещё хитрее, он лишь изящно пожимает плечами и тянется за ещё одним маленьким стаканчиком, полным неведомой смеси пугающе кислотного цвета. У Донёна во рту она оставляет кисловатый, пощипывающий привкус, но Тэну с его странными тайскими пристрастиями, кажется, нравится. Хотя чего уж там — на клич «А давайте упьёмся вдрызг!» Тэн всегда выпрыгнет в первых рядах. Тогда как сам Донён — скромненько так, во вторых. Но ближе к началу. Новый бар и правда очень уютен — в нём ещё как будто остаётся призрачный запах краски и свежей мебели, столики ещё не исцарапаны, сиденья не продавлены, а музыка журчит где-то на фоне, а не бьёт истеричными басами по барабанным перепонкам. Донёну здесь нравится, так что Донён расслаблен — он с лёгкой улыбкой осматривается по сторонам, с интересом поглядывая на остальных друзей. Ёнхо снова возле Тэиля — заказывает для него шоты и закуску сам, что-то рассказывает увлечённо, то и дело трогает за плечо, а тот, надо же, улыбается уже куда более благосклонно, нежели в приснопамятные университетские времена. Может быть, думает Донён, у них наконец-то всё сладится, и большинство «вечеринок у Джонни» больше не будет заканчиваться страдашками их главного вдохновителя. Джехён приходит вместе с хрупким большеглазым мальчиком, который, по его словам, был из Китая и очень стеснялся. Донён охотно верит в первое — в низком голосе Сычена, как он представляется, действительно слишком много неуверенности (и акцента) — но вот стеснительность — дело явно временное. Судя по тому, по крайней мере, как часто Сычен прикасается к Джехёну и как легко он отшивает попытавшегося было поближе познакомиться с ним Накамото. Тэён появляется последним — он запыхавшийся, но какой-то очень счастливый, и Донён невольно отмечает вновь появившуюся подводку на глазах и очередную причудливую побрякушку в его левом ухе. Они не здороваются, вообще никак не реагируют друг на друга, и это нормально и хорошо, но всё же Донёна почему-то задевает, что в итоге, поболтав практически со всеми (с Сыченом его тоже знакомят, конечно же), Тэён забивается в самый дальний угол вместе с Накамото. Точнее, Донёна задевает, что эти двое что-то шёпотом обсуждают и зубоскалят так увлечённо, словно они действительно близки сильнее некуда. У Донёна дома Тэён не улыбается так открыто и лукаво, не хохочет, как тринадцатилетний подросток. И, черт возьми, это оказывается внезапно больно. — Ты как-то странно поглядываешь на Тэён-и, — Донён почти забывает про Тэна, но Тэн хорош тем, что никогда не даст о себе забыть.— Между вами что-то случилось? Наверное, Тэн не знает, что Тэён у него дома почти совсем прописался, раз спрашивает, и это Донёна немного успокаивает. Он качает головой, мол, нет, ничего такого, но потом всё же спрашивает, стараясь сделать это как можно небрежней: — А что, они с Ютой так близки? — О да, — фыркает Тэн, и Донёну чудится в его тоне немного ревности. Наверное, просто чудится. — Тэён-и вообще-то Джонни откуда-то притащил, но с Ютой они нашли общий язык прямо-таки сверхъестественно быстро. — Вот как… — тянет Донён и прикрывает глаза. Он не спрашивает, насколько близок с Тэёном сам Тэн, если зовёт его «Тэён-и». Он не ревнует, ничего подобного. Он просто устал и, кажется, хочет попробовать ещё пару шотов. Кажется, в меню было нечто чуть более традиционное… —Тэн-а, — тянет Донён с тем выражением лица и теми интонациями, которые другие вечно называли лисьими. — Может, напьёмся в доску? В глазах Тэна немедленно вспыхивают опасные огоньки, и «улыбка Джоконды» превращается в натуральный оскал. — Разве я хоть когда-нибудь отказывался от подобного предложения, Доён-а? Они прижимаются друг к другу и пьяно хихикают, точнее, хихикает Тэн, а Донён рассказывает что-то настолько громко, что, кажется, это слышит весь бар… кроме него самого. Он нелепо взмахивает рукой и опрокидывает стакан, к счастью, уже пустой, и Тэн кладёт голову ему на плечо, заливаясь смехом. От него пахнет чем-то сладким и одновременно терпким — как будто какими-то экзотическими цветами, коих, если верить интернету, в родном тэновском Бангкоке должно быть очень много. Тэн сам похож на такой цветок — обманчиво хрупкий и удивительно яркий, но с сильным стеблем (стержнем… ну, без разницы) и… боже, о какой хрени он вообще думает? «Надо домой», — вертится в блаженно опустевшем мозге Донёна, и он пытается подняться, придерживая Тэна за плечи одной рукой, а второй — опираясь о столик. Куда там — ноги совершенно не хотят его держать. — О, парни, кажется, этим двум сегодня наливали слишком много, — говорит кто-то совсем рядом, но кто именно, Донён понять не может. Тэн, успевший уже закрыть глаза, бормочет что-то про «Я ещё не напился!», но больше не шевелится, явно намереваясь заснуть прямо здесь. Донён смаргивает и, кажется, разбирает что-то вроде: «Нужно развезти их по домам», но, блин, что делать, если они с Тэном в разных концах города живут? — Я доставлю Читтапона куда нужно, — голос Накамото доносится откуда-то сзади, и потом Тэна отрывают от Донёна. Он слабо ворчит, не открывая глаз, но «Юта-хён, не бросай меня?» звучит слишком чётко, и Донён ждёт, когда кто-нибудь рассмеётся, но нет, не смеётся никто. Так что он всё же исхитряется повернуть голову и видит, что Накамото поднимает Тэна на руки, не слишком легко, но достаточно уверенно, чтобы потом понести к выходу. Тэиль стоит неподалёку с телефоном и, судя по всему, вызывает им всем такси: после шотов, конечно, за руль не сядет уже никто, даже если чувствует себя достаточно адекватно. А потом кто-то ужасно знакомый берёт за руку самого Донёна и куда-то тянет, заставляя всё же встать, покачнуться и практически свалиться. Но всё тот же кто-то уже рядом и закидывает руку его себе на плечи, не давая упасть, бережно поддерживая. Донён невнятно бормочет слова благодарности, но когда он скашивает взгляд, то видит знакомые тёмные волосы, бледную щёку и матово поблёскивающие серёжки в ухе. Сигареты и кофе — этот выворачивающий его аромат пробивается даже сквозь запах алкоголя, сколько бы много его не было. (Хотя Донён даже в таком состоянии склонен предполагать, что этот самый алкогольный запах сейчас источает именно он сам) — Ты точно доведёшь его до самой квартиры? — доносится обеспокоенный голос Тэиля. — С тебя станется его у подъезда кинуть, а бедняжка Доён-а сам не сможет… — Ну, этого «бедняжку» никто не заставлял столько пить, —фыркает… кажется, Джехён. — И ты слишком плохого мнения о Тэёне. — Вовсе нет, просто мне не показалось, что они хорошо ладят. Скорей уж, едва знают друг друга, они ведь на последней вечеринке познакомились только. — Он будет в порядке, — в голосе Тэёна чистая уверенность и больше ничего, Донёну даже чуточку обидно. — Тем более что позаботиться о нём всё равно некому больше. — Это да, — громко смеётся Ёнхо, — Нам всем есть кого провожать, а хитрец Юта выбрал для себя более спокойный вариант. Так что ты уж нас прости, Тэён. — Всё в порядке, — повторяет Тэён. — И ладно, такси наверняка уже приехало. Никто не спрашивает его, знает ли он адрес Донёна. То есть, все уже в курсе, получается? Донён не помнит, как его выводят на улицу. Он приходит в себя только в такси, и то лишь для того, чтобы обнаружить, что его голова лежит у Тэёна на плече, а их пальцы переплетены, будто у влюблённой парочки. Рука у Тэёна снова холодная, что немножко отрезвляет, и, зачем-то пошевелив пальцами, Донён отстранённо обращает внимание, как много сегодня на Тэёне колец. Они были и раньше, но он просто не замечал? — Мы скоро приедем, — успокаивающим тоном шепчет Тэён, очевидно, заметив, что он открыл глаза. — Так что сделай милость: не выблёвывай свой желудок прямо тут, договорились? Донён сухо хмыкает и трётся лбом о чужое плечо. Лоб кажется ужасно горячим, но кожаная куртка прохладная, и это прикосновение приятно. А потом Тэён внезапно поворачивается и приобнимает его второй рукой, будто удерживает на сидении, и это всё настолько сладко и прекрасно, что наверняка всего лишь пьяный сон. Потому, что нежничать с таким, как он, Ли Тэён может только во сне. Донён ненавидит себя за эти мысли, но ему так хочется, чтобы сон этот не кончался ещё долго-долго. Донён жмётся ближе, точно изголодавшееся по ласке домашнее животное, и слишком, по его мнению, громко дышит. Дорога до квартиры снова остаётся практически сплошным тёмным пятном — кажется, он где-то спотыкается и чуть не падает, а в лифте так и вовсе виснет на Тэёне, уткнувшись лицом ему в шею и судорожно цепляясь за плечи. Практически в таком состоянии они и вваливаются в квартиру — придерживая Донёна одной рукой, второй Тэён выуживает из кармана куртки ключи, возится с замком, а потом — ищет выключатель в тёмной прихожей. Донён вслепую, спотыкаясь, сбрасывает с ног обувь, а дальше всё уже летит к чертям — слишком тяжёлое сейчас пальто, потом свитер, потом ремень брюк, потом… Тэён роняет его на постель спиной вниз, но Донёну кажется, что это не постель, а та самая бездонная пропасть между их дорожными полосами. И падая туда, он улыбается и тянет руки вверх, не имея даже малейшей надежды на то, что Тэён захочет упасть вместе с ним. Тэён сжимает его руки и накрывает собой прежде, чем коснуться губами шеи. Донён полупьяный, поэтому — счастливо смеётся и щурит влажные от подступающих слёз глаза, поэтому — бесцеремонно шарит непослушными ладонями по чужому телу: зарывается в растрёпанные волосы, пересчитывает позвонки на худой спине, мстительно щиплет за задницу и, в конце концов, пытается отстранить, чтобы заглянуть в лицо. Но куда там — Тэён занят, он целует его везде: в шею, в ключицы, в подбородок, в лоб, кончик носа и счастливо сомкнутые веки, даже в уголок губ… но не больше. Донёну же хочется выть от того, насколько ему хочется целоваться по-настоящему — целоваться именно с Тэёном, только с ним, пробовать на вкус его губы долго-долго, пока его собственные не онемеют. Но Тэён не позволяет, зато, словно бы в компенсацию, старается коснуться его, приласкать его везде, где это только возможно, и Донён рад дарить ласку в ответ, зарыться носом в чужую шею и вдохнуть полной грудью настоящий запах Тэёна, к которому ни сигареты, ни кофе не имеют никакого отношения. Свежесть, едва уловимая сладковатая нотка и нечто более резкое, более мужественное — этот запах буквально сводит Донёна с ума. Тэён обводит влажным языком кромку его уха и теребит пальцами сосок, Тэён трётся бёдрами о его бёдра, и Донён прекрасно чувствует, как сильно стоит у них обоих, Тэён вжимается в него всем телом, и Донён отчаянно силится понять, о чём именно его просят, что именно ему хотят сказать. Тэён такой нежный, что Донёну снова хочется плакать. Потому, что ему в этот момент кажется, что вся эта нежность — не для него. Он прижимается губами к шее Тэёна, там, где бешено бьётся пульс, и обнимает его так крепко, как только может, пока Тэён плавно, в этот раз очень ритмично двигается в нём, и на краткий миг позволяет себе поверить в то, что сейчас они достаточно близки. И плевать, что настоящей близости Тэёна удостаивается только Накамото Юта. Донён просыпается, как ему кажется, уже очень поздно — уткнувшись лбом куда-то в предплечье Тэёна. Рядом с Тэёном, который совершенно бесцеремонно сложил на него ноги. Рядом с Тэёном, очаровательно растрёпанным и совершенно неодетым, который походил бы на ожившую мечту, если бы, чёрт побери, не курил в его постели. — Я тебе сейчас эту сигарету засуну в задницу, — внезапно охрипшим тоном заявляет ему Донён и тут же морщится, хватаясь за висок. Голова просто раскалывается, и нелюбимый запах только лишь подстёгивает неприятные ощущения. Слишком хочется просто чуть подтянуться вверх и зарыться лицом в чужую шею, дышать чужим соблазнительным ароматом, а не сигаретным дымом. Но Донён больше не пьян и понимает, что в таком случае ему будет нечем оправдаться. — А, пьянь проснулась, — в голосе Тэёна непривычная мягкость и нет никакой насмешки. Он приподнимается — к большому сожалению Донёна, которое тот даже не пытается замаскировать — и берёт что-то с тумбочки, прежде чем развернуться к нему. — Советую выпить, иначе ты меня совсем затерроризируешь с похмелья. Донён смаргивает с подозрением, но ему протягивают всего лишь таблетки и кружку с остывшим чаем. Тэён чай не пьёт, только лишь крепкий кофе. — От пьяни слышу, — бормочет его внутренняя вредность вместо благодарности, но Донён всё же принимает таблетку и запивает её долгим глотком, потому что во рту сухо, как в пустыне. Он ставит кружку на тумбочку обратно сам, перегнувшись через Тэёна, но потом падает обратно на подушку. Он не хочет вставать. А ещё Донён внезапно осознаёт, что это — первое воскресенье, которое они проводят вместе. — Сегодня у тебя нет других дел? — он сам не знает, зачем спрашивает об этом. Но всё же спрашивает, и приподнимается на локте, чтобы заглянуть Тэёну в лицо. — Ты ведь никогда не остаёшься у меня на выходные. Тот пожимает плечами и чуть отводит голову назад, чуть ли не упираясь макушкой в подушку. В его глазах сейчас слишком много странной задумчивости. — Просто захотелось. Да и вчера было слишком поздно уходить. С этим не поспоришь, но Донёну всё-таки чуточку грустно. Особенно вспоминать о том, сколько нежности он получил в прошедшую ночь. Он хмуро смотрит на притихшего Тэёна, на тонкую струйку дыма из сигареты, которую тот всё ещё держит между пальцев, и неожиданно чувствует злость, отвратительное желание всё испортить. — Не кури в моей постели, — раздражённо повторяет Донён и пихает Тэёна локтем в бок. Так сильно, как только может. — И в следующий раз, когда тебе приспичит, надевай резинку. — Не бойся, — фыркает Тэён, не меняя позы. — Не залетишь. — Да уж спасибо, без тебя знаю, — собственный яд как будто обжигает губы. — Просто не хочется чего-нибудь подцепить, мало ли, где и с кем ты… Донён внимательно смотрит на лицо Тэёна, поэтому сразу замечает, как оно закаменевает моментально. Как пропадает задумчивость и расслабленность, и Тэён и без того тщательно охраняемый свой внутренний мир загораживает ещё более высокой стеной. Может, и не стоило говорить таких вещей. Может быть, Донён и правда сделал ему больно? —Ну уж извини, — цедит Тэён наконец так холодно, что, кажется, даже воздух вокруг замерзает. А потом бросает свою сигарету во вторую кружку — наверняка там был кофе — и поворачивается к Донёну спиной. Чёртова пропасть разом становится ещё шире, ещё непреодолимей, но в этот раз Донён понимает, что увеличил он её сам. А значит, самому её и преодолевать. У Тэёна на спине — парочка мелких старых шрамов и ещё заметные следы от ногтей самого Донёна. И почему-то именно с этого ракурса он выглядит как подросток, уязвимый и… И одинокий, каким был, кажется, и сам Донён, когда только заселился в эту квартиру. Может быть, думает Донён внезапно (наверное, он всё ещё чуточку пьян), раз у них не получается завязать разговор, то получится приблизиться друг к другу иначе? Как в прошлую ночь, например. У Донёна дрожат пальцы, и он чувствует себя просто отвратительно слабым, но он должен попробовать. Потому, что больше всего ненавидит сожалеть о несделанном. У Тэёна гладкая кожа и очень горячая, а ещё он чересчур твёрдый и неподатливый. Но Донён продолжает касаться, целовать осторожно — он, кажется, ещё ни с кем за свою жизнь так нежен не был и, наверное, уже не будет— продолжает упрямо извиняться и, в конце концов, Тэён просто сдаётся. — Ты же сказал, что не будешь делать это со мной без презерватива, — едко замечает он, всё ещё не поворачиваясь, а Донён просто зарывается наконец носом в чужую шею и вдыхает так глубоко, что, кажется, начинает задыхаться. — К чёрту, я всё равно уже заразился. Кажется, думает Донён после, он восполнит свой недостаток секса в последние три года очень и очень ударными темпами. Но просто так валяться в постели, когда за окном уже вечер, а голова Тэёна лежит у него на груди — приятно ничуть не меньше. Донёну даже кажется в этот момент, что он хотел бы прожить так всю оставшуюся жизнь, и это настолько слащаво, отвратительно и стыдно, что с его губ само собой срывается нервное хихиканье. —У тебя там снова крыша поехала? — ворчит Тэён тут же, но его ладонь словно бы сама по себе находит ладонь Донёна, переплетая пальцы. Сейчас никакого холода и в помине не чувствуется. А ещё у Ли Тэёна красивые руки, чего Донён раньше не замечал — гладкая кожа и выступающие вены, которые так и хочется прослеживать губами и пальцами. — Вроде того, — со смешком отвечает ему Донён и думает, что даже не погрешил против истины. — Ты, конечно, всё равно не ответишь, но я всё же кое-что спрошу. Это дурацкий вопрос, знаю, но… Если бы ты стоял возле пропасти и за твоей спиной было всё, к чему ты привык, что доставляет тебе уют, а там, впереди и внизу, полная неизвестность, которая почему-то манит тебя… ты бы прыгнул или отошёл? Воцаряется долгая пауза, и Донён усмехается одними уголками губ — ему никогда не достучаться до этого человека, никогда не узнать, что у него на… — Неизвестность — это не так уж плохо, — тянет Тэён с какими-то странными интонациями. — Наверное, я бы прыгнул. Но только если бы можно было оставить прошлое в прошлом. А вот ты — нет. — Почему это? — возмущается Донён. Он ненавидит, когда за него решают. — Потому, что слишком цепляешься за то, что тебя окружает. За то, что ты сделал своими руками. За то, на что ты можешь повлиять и за то, что тебе знакомо и понятно. Даже не за сами вещи, а именно за ощущение понятности и знакомости. Ты хочешь чего-то нового, ты хочешь подниматься вверх, но при этом не хочешь неизвестности. Так не бывает. Возразить на это нечего, и Донён досадливо прикусывает губу. Он ненавидит проигрывать. — Ладно, поставим вопрос по-другому, — не сдаётся он. — А если тебя в пропасть тянет кто-то другой, что тогда? Снова воцаряется пауза, за которой следует внезапное и насмешливое: — Знаешь, ты похож на кролика. Такой же лупоглазый, большеухий и с дурацкой улыбкой. Донён ненавидит это сравнение. Потому, что оно преследует его ещё с детского сада, когда мама, умилённая этим фактом, стремилась окружить его заячье-кроличьими вещами, а сверстники наперебой обзывались (включая даже девочек). — Ага, значит, ты дольше пяти минут серьёзным не бываешь. И чего я только… — Просто ты сказал, могу ли я прыгнуть за кем-то, и мне почему-то вспомнилась грёбаная «Алиса в стране чудес». Сестра читала мне эту книжку в детстве, и я её ненавидел, — внезапная откровенность от Тэёна режет где-то внутри, наверное потому что внезапная, но всё же… Донёну хочется задержать дыхание, как перед прыжком в воду. В очень холодную и неведомо глубокую. Но Тэён замолкает, и Донён, отчаянно желая узнать ещё хоть что-нибудь, в отчаянии бросает: — Если я кролик, то ты Чеширский Кот. Тэён смеётся, а Донён внезапно понимает, что он действительно похож на кота. Независимого, изящного, соблазнительного и себе на уме. — Нет уж, на Чешира больше Тэн тянет. Вспомни только его улыбку. А Юта — на Шляпника. — А Королевой был бы… — охотно подхватывает Донён, и они заканчивают в один голос: — Тэиль-хён! Смеяться вместе с Тэёном — непривычно и странно, но, вместе с тем, очень приятно. Как и смотреть на него в такой момент. — Окей, если Чеширом будет Тэн, то ты тогда кем? — Донён лениво перебирает в уме персонажей сказки и не может остановиться на ком-то одном из них. —Ну… наверное, Алисой, у которой всегда не хватало мозгов для того, чтобы во что-нибудь не вляпаться, — фыркает Тэён слегка презрительно, и наверное Донёну показалось, определённо показалось, что он прочитал по чужим губам: «Но за таким кроликом, как ты, я бы прыгнул не задумываясь в любую нору». На следующий день Донён покупает в магазине самую простую пепельницу (подумав, берёт с полки ещё одну такую же) и долго зависает в отделе, где продают кружки. В конце концов, он выбирает самую простую, белую, с изображённым на ней рыжим котом, и усмехается, представляя выражение лица Тэёна, когда он всё поймёт. Тэён его не разочаровывает, принимая «подарок» с полной палитрой сарказма на лице, но всё же молча. Донён оставляет одну пепельницу на подоконнике в кухне, а вторую – на тумбочке возле кровати, и наконец-то выкидывает раздражающую его банку, а потом — долго и упрямо отскребает кофейный налёт с тех кружек, которыми Тэён пользовался до этого. Донёну хочется верить, что теперь всё у них наконец будет хорошо. Но всё же какой-то дурацкий червячок точит его изнутри — то, что он до сих пор не знает о Тэёне совсем ничего. То, что Тэён до сих пор может пропасть на несколько дней, и Донён даже не дозвонится до него, потому что номер телефона — тоже не знает. Тэён в его жизни — как будто бы и не полноценный человек, как 2Д-образ, и Донёна это не устраивает. Совсем никак. Поэтому, в конце концов, он срывается. — У тебя хотя бы работа-то есть? — ворчит Донён за ужином, глядя на Тэёна исподлобья. У него был трудный день, и недовольства скопилось слишком много для того, чтобы удержать в себе.— Ты выглядишь так, словно слоняешься без дела целыми сутками. Тэён никак не реагирует на его подколку, разве что сухо фыркает едва слышно. — Представь себе, есть. Не тебе одному уметь зарабатывать себе на жизнь. Донён досадливо кусает губу. Логично, наверное — Тэён ни разу не просил у него денег, да и из квартиры ничего не пропало. Но даже логика его не останавливает. — Окей, пусть так. А дом, семья? Может, хоть что-нибудь о себе расскажешь? Я даже возраста твоего не знаю. Тэён снова закаменевает весь как будто — застывает на месте, поджимает губы, холоднеет взглядом. Донён это видит, но Донёна уже не остановить. Всё, предел пройден. — А это так важно? — выдыхает Тэён наконец, и в его голосе словно бы скрыта какая-то молчаливая просьба. И невероятная усталость. — Разве это людей делает теми, кто они есть? — Представь себе, да, — Донён раздражённо стучит кружкой о стол. — Потому, что я устал от того, что ты в моей жизни как призрак какой-то. Я хочу, чёрт побери, знать, кто ты, и знать, кто для тебя я! Правда вырывается вся и подчистую. Не оставляя после себя ничего. Донён громко, тяжело дышит, не отводя взгляда от слишком бледного лица Тэёна, и ждёт. Секунда, две, три… Тэён встаёт и уходит из кухни прочь. Донён слышит шорох, с которым он снимает с вешалки куртку, слышит, как он тянется за обувью… И выскакивает в коридор как раз в тот момент, когда Тэён уже открывает дверь. Схватить за руку, дёрнуть на себя, захлопнуть дверь, прижать к ней — Донён никогда не думал, что вообще в принципе способен с кем-то так обращаться, но его переполняет непонятная злость и отчаяние. Он боится потерять Тэёна, чёрт возьми. Он хочет быть для Тэёна таким же важным, как сам Тэён важен для него. Он ненавидит Тэёна и самого себя. Бесит. Как же бесит… А Тэён даже не сопротивляется вообще. Никак. Просто позволяет делать с собой всё, и это неожиданно ещё больнее. Как будто в руках Донёна вода вместо человека. Или тряпичная кукла с пустым взглядом. Донён так и не целует его в губы, хотя ужасно хочет. Потому, что это — не Тэён. Донён сам не помнит, как засыпает — проваливается в тревожный сон, скорее — но когда утром он просыпается в холодной постели, то сразу понимает: вот теперь точно всё. От Ли Тэёна в его жизни остаются лишь пустые пепельницы, выскобленная добела кружка с рыжим котом в сушилке и ворох непонятных чувств где-то в груди. И больше ничего. Если честно, сначала Донён ждёт. Неделю, другую… ему кажется, что вот-вот дверь откроется, и Тэён неслышно проскользнёт мимо, чтобы плюхнуться на диван и потянуться за пультом. Или чтобы отнять у Донёна посуду после еды. Или ещё что-нибудь, главное только, чтобы Тэён был здесь. Донёна бесит то, насколько ему всего этого не хватает. Всех тех незначительных, на первый взгляд, кусочков, которые были связаны с этим человеком. Донёна бесит, что он не может просто взять и вернуться в прошлое, жить как до встречи с ним — пусть скучно, пусть однообразно, но без этого ноющего ощущения пустоты где-то внутри. Без дурацкого одиночества, которое превращает успокаивавшую ранее тишину в давящую. Донёну интересно, а чувствует ли что-нибудь Тэён. Скучает ли он, жалеет ли он о том, что за такой достаточно короткий промежуток времени между ними случилось. На первый вопрос он сам для себя отвечает решительное «нет», но вот на второй… Каждый вечер Донён ложится в постель и где-то внутри тайно надеется, что вновь проснётся от дыхания в шею и тяжёлой руки на талии. Каждый вечер Донён ложится в постель и зарывается носом в подушку, потому что от неё пахнет Тэёном. Даже если он уже поменял постельное бельё. В конце второй недели Донён звонит Накамото Юте и просит о встрече. Накамото выглядит усталым. Он плюхается на стул напротив Донёна, откидывает со лба мешающуюся чёлку и вымученно улыбается жалкой тенью своих прежних улыбок. — Что-то случилось, Доён-а? Раньше ты никогда никуда меня не приглашал. Донён небрежно пожимает плечами и ковыряется ложкой в своём мороженом, которое уже безнадёжно растаяло. У него болит голова и, кажется, ещё сердце, но эту боль он категорически отрицает. — Не то чтобы случилось, но… я хотел спросить у тебя о Тэёне. — О, — на лбу Накамото появляется морщинка, а во взгляде проскальзывает нечто, похожее на понимание. Или на осуждение. А может, всё сразу. Он знает, думает Донён, и почему-то от этой мысли становится чуточку легче. — И что именно ты хочешь знать? —Нууу… — тянет Донён, неожиданно тушуясь. На самом деле, он не знает. Оказывается, это слишком сложно — задавать какие-то конкретные вопросы, когда… Когда на самый главный Накамото ему точно не сможет ответить. — Он родился первого июля, — усмехается Накамото, но усмешка эта какая-то очень… добрая и нежная. — На год старше тебя. И несмотря на то, что порой он выглядит как конченный мудак, в нём корчится в муках пятнадцатилетняя девочка-подросток. — А? — непонимающе кривится Донён. На год старше, день рождения летом… ну, возможно, это много значит, но всё же почему-то совсем ничего не объясняет. Не даёт ключ к разгадке Ли Тэёна. Может, этого просто слишком мало. — С семьёй у него не очень отношения, — продолжает Накамото тем временем, всё ещё странно глядя на Донёна. — Они вечно на работе были и скинули его на старшую сестру, которой совсем не хотелось возиться с маленьким ребёнком. Поэтому дома он чувствует себя некомфортно и, в общем, всячески старается быть там пореже. — Тогда почему не переедет просто? — непонимающе бурчит Донён. — Если у него есть работа… Накамото пожимает плечами. — Он не может жить один. Говорит, его одиночество убивает. Хотя, на самом деле, проблема в том, что он просто не может ужиться с 99% всех людей, как по мне. И причина даже не в том, что он мудак. Я думаю, ты и сам знаешь её. Настоящую причину. — Знаю? — с губ Донёна срывается нервный смешок. — Я? Если бы я хоть что-то о нём знал, я не спрашивал бы тебя! А ведь я… — Вы жили вместе некоторое время, это я слышал от него самого, — кивает Накамото, подтверждая свою осведомлённость. — И ты очень умный человек, Доён-а, я рассчитывал (и он, я думаю, тоже), что ты сам всё поймёшь и почувствуешь. Но, видимо, ты был слишком умным. — Что? — немедленно ощетинивается Донён. Он снова воспринимает в штыки наезд на его умственные способности. И он уже начинает сомневаться, что этот разговор вообще к чему-либо приведёт… — Тэён — он как кот. Во всех отношениях. Кот из той самой сказки, который сам по себе гуляет. Правда, не потому, что так уж любит свободу, а, скорее, потому, что просто боится. Привязываться, открываться, отдавать всё, что есть. Голос у Накамото настолько серьёзный, что Донён даже перестаёт ковырять ложкой отвратительную массу растаявшего мороженого. Донён поднимает голову и весь обращается в слух. —У него в прошлом было много всякой хрени, в большинстве которой виноват он сам, но факт в том, что вся эта хрень в одинаковой степени на него давит. Он думает, что, изображая из себя всего такого загадочного и неприступного чувака, он сможет, в конце концов, им стать, но на самом деле, как и всем котам, ему нужно просто тепло, еда и то место, которое можно назвать своим домом. По-настоящему назвать и почувствовать. Накамото замолкает, облизывая губы, и Донён уже готов его подгонять, поторапливать, требовать продолжения. Потому, что таким Тэёна он точно не знал и не видел. Никогда. — Знаешь, у меня в детстве была кошка, — неожиданно заявляет Накамото, и его улыбка становится лукавой. — Точнее, не совсем у меня поначалу. Она была бездомной и категорически отказывалась приживаться у кого бы то ни было. Красивая такая кошка, не паршивая, как это с бездомными бывает… Она сначала просто за мной во дворе наблюдала, потом начала подходить, потом — робко потёрлась о ногу. А когда я решился погладить её по спине, вдруг замурлыкала. Так красиво и довольно, что я просто опешил, как бездомное животное, кажущееся почти диким, может так резко меняться, становиться таким… ручным. Я взял её на руки и принёс домой, её отмыли от паразитов и накормили досыта. Но знаешь… даже если я был плохим мальчишкой и дёргал её за уши и хвост (а я был именно таким), постоянно мучил и даже забывал покормить, она всё равно приходила ко мне спать, забиралась ко мне на колени и громко-громко мурлыкала. Нет, не так. Только ко мне, как бы ни были добры к ней мои родители. Знаешь, почему? Донён, успевший снова нахмуриться, качает головой. Он правда не понимает, к чему все эти отступления. — Каждое кошачье, вне зависимости от своей гордости и независимости, хочет, чтобы у него был хозяин, — Накамото щурит свои чересчур понимающие глаза и в этот момент сам становится похожим на кота. — И когда они находят такого хозяина, то всегда по-своему ему верны. Хотя бы тем, что всегда возвращаются. Донён открывает рот… и тут же закрывает его. Возвращаются. — Бред какой-то, — вырывается у него, и Накамото пожимает плечами. — Ты просил тебе рассказать — я рассказал. Дальше уж решай сам. Только не слишком долго, а то упустишь момент. Я вот чуть не упустил в погоне за другими, не столь важными вещами. Он поднимается, чтобы попрощаться, но Донён ловит его за рукав, чтобы задать последний вопрос. Самый дурацкий и самый ревнивый, но уже плевать. — Вы с ним… В смысле, ты спал с ним? Накамото улыбается так, что ему безумно хочется врезать. — Нет. Он никогда не нуждался в этом с кем-нибудь из нас. Полагаю, это тоже может быть ответом, а? Он высвобождается и уходит, махнув на прощание рукой. А Донён садится обратно и пытается вместить в свой крайне умный мозг всю полученную информацию. Хотя, наверное, именно для мозга эта информация и не предназначалась. На обратном пути он достаёт из кармана телефон и долго смотрит на него прежде, чем всё же решиться и написать ещё одному человеку. И узнать ещё кое-что. «Ёнхо-хён… Когда-то ты посоветовал Тэёну обратиться ко мне, когда ему было негде переночевать, и объяснил это тем, что мне, должно быть, одиноко. С чего ты так решил?» Ответ приходит через пять минут. «Доён-а, я ничего подобного ему не говорил. Он просто спросил меня о тебе, и я ответил, что ты живёшь один. Что ты один в принципе. Я в первый раз слышу от тебя, что ему было негде переночевать, знаешь ли» Донён отключает телефон и позволяет себе выдохнуть. А дома достаёт из настенного шкафчика полупустую банку с кофе. У него не получается заварить так же крепко, как это делал Тэён, но всё равно напиток горчит на языке сильнее некуда. Сахар Донён не кладёт специально. А спустя ещё неделю он принимает решение: больше не ждать. Донёну нравится на его работе, он старается ответственно подходить ко всему, и когда он возвращается домой, то сил нет даже на то, чтобы посмотреть телевизор. Только лишь наскоро перекусить и завалиться спать. Он навещает родных и с каким-то особым удовольствием режется в своей комнате в старую-старую приставку, найденную в забытой коробке в шкафу. Он покупает в книжном магазине сборник новых рецептов и говорит себе, что готовка вполне сгодится на роль хобби, а значит, этому можно посвящать выходные. Он охотно общается с новеньким, стажёром в их компании — у них обнаруживаются общие интересы, и вообще, этот самый новенький очень привлекателен и, что главное, весьма благосклонен к Донёну. Раньше тот наверняка повёлся бы на длинные ноги, чувственные губы, широко распахнутые глаза и сладкий голосок, но теперь это вызывает лишь лёгкую симпатию, не более. Хотя, может быть, они всё же сходят как-нибудь выпить. Автобус «Ким Донён» в полном порядке и катится по указанному маршруту, так что просто займите свои места и пристегнитесь. На всякий случай, потому что вообще-то этот маршрут совершенно безопасен. Иногда он переписывается с Тэном, который заваливает его своими восторженными сообщениями о новом таинственном бойфренде, и Донён не успевает отвечать ему ворчливыми «Я не хотел знать столько подробностей о вашей жизни», а Тэн шлёт ему смайлики с высунутым языком и «Должен же хоть кто-то научить такого зануду, как ты, нормальной романтике!». Донён только усмехается. Да, он зануда. Кое-кто тоже частенько так говорил. Наверное, Донёну даже не больно, хотя, может, он просто старается лишний раз не вспоминать. Волосы Тэёна теперь глубокого, насыщенного красного оттенка, так что он выделяется ярким пятном на фоне всего и всех. Даже если в квартире Ёнхо ещё больший бардак, чем обычно — не так давно тут сделали ремонт, но одна большая, главная перемена ещё не вписалась в общую обстановку, поэтому сначала Донёну кажется, что он попал в хаос. Даже в прихожей его встречает не сам Ёнхо, а Накамото, и со смешком объясняет, что «Джонни сейчас его новая хозяюшка распекает», на что Донён только лишь усмехается: ему приятно слышать, что друг сполна получает всё, на что столько лет напрашивался. Но потом он замечает знакомый профиль, и хаос сразу же проникает уже в него самого — словно маленький, но опасный вирус, разъедающий всё на своём пути. Разглядывать Тэёна так пристально — слишком неприлично, но у Донёна абсолютное дежавю, ведь он делал точно так же в их самую первую встречу. Разве что тогда он ещё не был в Ли Тэёна влюблён. Тэёну очень идут красные волосы, и улыбается он, болтая с Джехёном, открыто и искренне. Донён же не менее искренне верил, что уже успел забыть, насколько красиво Тэён улыбается. Он отводит взгляд и старается ускользнуть в другую комнату. Может быть, ему повезёт избегать прямого контакта с этим человеком в течение всего вечера. Право же, Ким Донён порой бывает до отвращения наивен. Тем самым «таинственным бойфрендом» Тэна оказывается никто иной, как Накамото Юта, и Донён присоединяет свою толику к всеобщему охуеванию. Правда, ненадолго, потому что эти двое вместе выглядят действительно счастливыми, и потому, что Донён помнит тот раз в баре, и шёпот Тэна, слишком отчаянный для вызванного одним лишь алкоголем. Джехён теперь тоже несвободен — его китайский Сычен только сегодня ответил согласием на его предложение встречаться, так что Донён искренне поздравляет друга и думает, что подружится с Сыченом, ибо мальчик определённо кажется ему не таким простым, как могло бы показаться на первый взгляд. Вкупе с Ёнхо и его Тэилем на их «вечеринке» есть только два одиноких пятна, портящих общую статистику — это сам Донён и… И Тэён. Хотя, конечно, Донён совсем не уверен в том, что тот до сих пор один. Что не нашёл себе другого «хозяина» получше ревнивого зануды. Они держатся на разных концах комнаты — и, кажется, это стремление взаимно. Донён устаёт от болтовни и уединяется в кресле в углу в компании стаканчика соджу, но долго ему там прохлаждаться не дают. Хотя, может, и правильно — один и молча он мог и дома посидеть. — Ты какой-то странный, — замечает Тэиль, плюхаясь на подлокотник кресла. У него чуть взъерошенные волосы и раскрасневшиеся щёки, и Донён мстительно смакует в голове, как лучше намекнуть на то, что… точнее, на то, где и что друг только что наверняка делал. И в чьей тёплой компании. — Всё в порядке? — У меня — да. А вот у тебя явно не очень. С головой, — всё же язвит Донён, запивая фразу соджу, — Никогда бы не подумал, что ты и правда… — Не завидуй, Доён-а, — беззлобно фыркает Тэиль, но потом на его лице появляется то самое выражение, которое обычно встречают обречённым стоном «Ну всё, включилась всеобщая мать». — У вас с Тэёном что-то случилось? Донён грустно хмыкает. — Ничего, — вяло отвечает он и снова чувствует дежавю: он уже говорил нечто подобное. Тэиль недоверчиво качает головой, но его зовёт Сычен, и он радостно упархивает, потому что этот китайский мальчик, кажется, ужасно Тэиля умиляет. Донён даже не хочет пытаться вникнуть в суть этого «умиления», и уж тем более — сейчас. Ему быстро становится скучно, и он возвращается к остальным, чтобы поучаствовать в очередной дурацкой, придуманной Накамото игре, которая заканчивается всеобщим смехом и жаркими поцелуями Накамото с Тэном, который то ли проиграл, то ли выиграл, то ли всё сразу (и какая, к чёрту, разница). Донёну легче, потому что он не видит больше своего персонального бедствия (может быть, Тэёну надоело шухериться по углам, и он решил уйти пораньше? Право слово, трудно, когда у вас общая компания), и он охотно смеётся и отпускает колкие шуточки, а ещё — много пьёт. Хотя алкоголь слабый, так что он всё же наивно надеется остаться в здравом рассудке и без жестокого похмелья наутро. Он всё ещё надеется уехать домой на такси, во избежание повторения предыдущих ошибок. А потом Накамото и Ёнхо начинают о чём-то спорить, слишком громко и слишком неразборчиво, Тэн, пожимая плечами, отворачивается от них и заговаривает с Джехёном, Тэиль снова воркует над крайне смущённым таким пристальным вниманием к своей персоне Сыченом, и Донён с горя тянется за своим стаканом, который во избежание ненужных неприятностей поставил на столик за диваном. Вместо прохладных стенок он сжимает чьи-то холодные пальцы, и маленький вирус хаоса внутри него взрывается, точно бомба. — Вообще-то, это мой стакан, — слышит Донён знакомый голос и медленно поворачивается. Тэёну слишком идут красные волосы. Его кожа на их фоне кажется ещё более изысканно-белой, как дорогой фарфор, почти прозрачной, а чёрная подводка на глазах удлиняет их и делает похожими на кошачьи. И он не улыбается. Совсем. Настолько, что выглядит грустным. — Прости, — голос Донёна предательски срывается. — Я думал, что оставил свой здесь. Они молчат и просто смотрят друг на друга, долгим непонятным взглядом, словно ждут чего-то, словно на что-то надеются. Хотя, на самом деле, в глазах Тэёна Донён не может прочитать даже следа надежды, и это очень бесит. — В горле пересохло, — бросает он небрежно, почти грубо. — Не дашь глотнуть? Донён забирает стакан из руки Тэёна раньше, чем тот успевает что-нибудь произнести, раньше, чем услышит «Там, вообще-то, крепкий алкоголь». Донён просто опрокидывает в себя всё содержимое стакана и чувствует, как его горло обжигает, а по телу вниз проходит щекотное тепло. — Дурак, — говорит ему Тэён, и Донён хватается за призрачную нежность в одном-единственном слове. — Снова надерёшься, и с утра будешь похмельем мучиться. Разве не ты говорил Джонни, что не станешь здесь ночевать? Донён давит в себе желание показать ему язык. Вместо этого он говорит: — Если я буду не в состоянии, ты проводишь меня, как в тот раз. В конце концов, это был твой стакан и ты виноват в том, что меня не предупредил. Уголки губ Тэёна дёргаются, и Донён с каким-то внутренним ликованием ждёт, что он вот-вот улыбнётся. Тэён не улыбается. Он просто уходит и уносит с собой свой пустой стакан. А Донён остаётся сидеть, чувствуя пустоту у себя внутри. Он и правда такой дурак. — Можно совет? — Накамото останавливает его возле двери в ванную, куда Донён только что ходил умываться. Он и правда собирается уезжать домой, такси уже вызвано. — По-дружески, конечно. В конце концов, вы оба мои друзья. Донён хмуро смотрит в ответ. В нём уже плещется слишком много алкоголя (тот стаканчик явно был лишним, и, что главное, совершенно бессмысленным), и выслушивать какие бы то ни было советы он не хочет. Всё кончено, теперь это можно признавать официально. Но Накамото не отстаёт. — Тэён не привык что-то получать, — говорит он Донёну в спину, и тот против воли останавливается, неохотно слушая. — Скорее уж, он привык, что с него все чего-то требуют, что он всем обязан, потому что вечно мешается. Именно поэтому с ним порой бывает так тяжело поладить. Но, знаешь… если ты что-то дашь ему, что-то такое, за что он не почувствует себя обязанным или униженным, он, возможно, сможет поверить. И постепенно измениться. Слишком сложно. Донён морщится, бормочет «Спасибо, но мне эта информация уже не нужна» и идёт искать брошенный где-то в гостиной кардиган. Вместо этого он находит Тэёна. Тот в одиночестве стоит у окна и курит, как и всегда. Как делал это миллионы раз у него, Донёна, в квартире. Как будет делать, наверное, ещё неоднократно, и неважно где. Такая знакомая, привычная картина, и такая раздражающая, болезненная пустота в груди Донёна — они почему-то упрямо отказываются соединяться в одно и то же мгновение. настолько отказываются, что это разрывает. А разрывает так, что Донёну уже плевать на последствия и даже на собственную гордость. — Знаешь, в моей комнате не было окон, — спокойно произносит Тэён вдруг, и Донён вздрагивает. — Впрочем, и сейчас нет. Когда я был маленьким, то меня это ужасно бесило: летом я даже не мог позволить себе открыть окно, чтобы не было так жарко. Меня бесило, что там вечно темно и чем-то воняет. Я чувствовал там себя как в тюрьме какой-то. Донён стоит молча, боится даже шелохнуться. Он не знает, когда именно закончится эта внезапная откровенность. — Я всегда мечтал, что однажды у меня будет своя квартира, окна которой выходят на солнечную сторону, — продолжает Тэён тем временем и каким-то очень злым, очень раздражённым движением тушит окурок в полной доверху пепельнице. — Я такой идиот, правда? Мечтаю об этом до сих пор. Напряжение между ними повисает в воздухе, и кажется, будто его можно потрогать. Напряжение между фигурой возле окна и пустотой в груди Донёна, натянутое так туго, как струна. Ким Донён гордится своим умом, о да. Но прямо сейчас этот хвалёный ум ничем не может ему помочь. Он не в силах подобрать нужные слова. Поэтому просто подходит и обнимает. Крепко-крепко, со всей дури, сцепив ладони в замок где-то у Тэёна на животе. И язвительно, максимально язвительно добавляет: — Окна моей квартиры выходят на солнечную сторону. Так уж и быть, я разрешу тебе ещё разок прийти ко мне и всласть позавидовать. Тэён замирает, и Донён с тревогой ждёт, что его вот-вот оттолкнут, но… — Так уж и быть, я ещё разок доставлю тебя домой в целости и сохранности, пьяный зануда, — слышит он в ответ, и почему-то от этих слов хочется разрыдаться, отчаянно и громко, как в далёком детстве. Донён засыпает в своей постели один, но всё же осознание того, что Тэён рядом, пусть и на диване в соседней комнате, делает его чуточку счастливее. Он засыпает, и ему снится фраза, которая никогда не была произнесена вслух, и слова Юты о том, что для Тэёна никто никогда не делал чего-то просто так. На следующий день Донён говорит, что ему нужно в магазин, и оставляет Тэёна у себя в квартире на пару-тройку часов. Он не уверен, что его вообще дождутся, поэтому заранее готовится выбросить то, что купил, в мусорку со всем возможным отвращением, но чужие кроссовки в прихожей на месте, кожаная куртка тоже, так что, видимо, ему действительно стоит попытаться. Дурацкий ободок давит на голову и трёт за ушами настолько, что это почти больно, но, на самом деле, этот дискомфорт позволяет хоть как-то отвлечься от мыслей о собственном позоре. Тэён смотрит на него с изумлением, которое несколько портит его красивое лицо: слишком широко распахнутые глаза, слишком сильно раскрытый рот. Он выглядит онемевшим, и на мгновение Донён думает, что, кажется, переборщил (и что это была дурацкая идея с самого начала, накануне, видать, он заразился тупостью от Ёнхо или Тэна. Или от Накамото. Или от всех разом), но отступать и делать вид, что ничего не случилось, поздно. Тупые кроличьи уши совсем на нём не смотрятся, если честно, они такие уродские, и носить их неудобно, и как вообще этим грёбаным фетишистам может нравиться такая муть? Кстати, а вообще фетишист ли Тэён? Может, он наоборот, всё это терпеть не может? Сначала стоило спросить, а? «Но теперь уже поздно», — мрачно думает Донён и, мысленно пообещав себе удушить Накамото за дурацкие советы и Тэёна — за то, что так втемяшился ему в голову и сердце, проклятущий — делает первое, что приходит ему в голову: неловко пытается изобразить руками подобие лапок (кажется, правда, так скорее кошки делают, но похрену уже). Самый недовольный и уродливый кролик на свете просто стоит и ждёт взрыва хохота со стороны единственного своего зрителя. Хохота, смеха, издевательств… чего угодно в этом духе. А не того, что Тэён молча встанет, подойдёт и, потянув его на себя, прижмётся своими губами к его. Их первый поцелуй всё же выходит с привкусом сигарет, мятных леденцов и чего-то солоноватого. Их первый поцелуй оказывается куда лучше, чем Донён вообще мог себе представить, и, кажется, его действительно стоило ждать всё это время. — Знаешь, наверное, ты прав, — говорит Донён после, и каждое слово кажется ему ужасно тяжёлым. — В том плане, что информация о прошлом не делает человека тем, кто он есть. Но я всё ещё хочу. Хочу знать, какой ты. Хочу знать о тебе всё. Тэён тычется лбом куда-то ему в ключицу, и его волосы щекочут Донёну нос. Щекотно и хочется чихать. — Знаешь, я тоже хочу знать, какой я, ибо понятия не имею, — отвечает он чуточку насмешливо, а потом внезапно, совсем тихо, добавляет: — Попробуем узнать это вместе? Донён думает, что вот теперь, кажется, они точно упали. Неважно, в пропасть или кроличью нору. — Тебе там не одиноко? — этот вопрос от матери становится уже традиционным, и Донён перекладывает трубку к другому уху, поддерживая её собственным плечом. Его руки безнадёжно заняты только что порезанным мясом, которое необходимо положить на сковородку прямо сейчас. — Я имею в виду, может быть, ты всё же согласишься… — Мам, помнишь, ты мне советовала завести домашнее животное? — Донён не даёт ей договорить. В трубке слышно знакомое шипение — возможно, они готовят сейчас одно и то же, и это очень мило. — Так вот, я завёл кота. Сзади раздаётся какой-то очень угрожающий шорох, но Донён не обращает на него никакого внимания. — Да, именно. Не котёнка, а взрослого кота. Ну, некоторые проблемы с ним имеются, но… Что? Ты спрашиваешь, люблю ли я его? Ох, мам… — Донён чувствует, как его сзади обнимают за талию, как знакомое дыхание щекочет свободное ухо. — Я его просто ненавижу. Тэён улыбается так опасно, что это, скорее, похоже на оскал, — Донёну даже не нужно поворачиваться, чтобы увидеть это — а потом кусает Донёна за ухо. Пожалуй, этот маршрут слишком опасен, чтобы делать на нём лишние остановки. Особенно когда Ким Донён больше не водитель, а простой пассажир. Особенно когда его попутчик — Ли Тэён, который никогда не пристёгивается.