Масляные слёзы

Улица текла потоками плитки для пешеходов и массой посеребренного асфальта для машин. Мир находился в особом сне, который легко спутать с реальностью... только существовала ли реальность? Ограды частных домов обживались шелковыми листьями ползучих растений, их нечастые одомашненные цветы смотрели своими венчиками наружу и никогда на дом, так же, как и те, кто ухаживал за ними - никогда внутрь себя и всегда для других. В этом городе идеи равнодушия, кражи и намеренного лишения жизни появлялись у редких граждан, которых потом не видели. Возможно, кому-то это казалось странным, но такие треволнения легко исчезали. Шагалось по тротуарам обычно удобно, но в этот раз каждый прохожий, двигавшийся на автопилоте по Сепсис-стрит, вклинивался в одеревеневшую толпу. Люди широким кругом опоясали место происшествия, сбившись с привычного пути и испытывая постоянное пополнение рядов им подобных. Лёжа головой на бордюре и распластавшись на освобожденной площадке пешеходного пути, ребёнок с одним сердцем вместо двух плакал, едва способный дышать. Его маленькая грудь надрывно вздымалась, стараясь зацепить глоток насыщенного кислородом воздуха, но не справлялась. Толпа просто теряла время, которому не было цены. Был вызван Секурс, все стоявшие мысленно желали ребенку добра, пребывая в полной уверенности, что больше они не вправе что-либо предпринять. Ребёнок оглядывал людей молящим взором, однако их инстинкты, умноженные на идентичное поведение соседа справа, оставляли их тела недвижными. Мальчик сузил зрачки, прикрыв глаза от слепящего солнца. Через секунду из ниоткуда возникла карета врачей, наладивших вентиляцию легких пострадавшего, не изъявляя никаких чувств: - Повезло, но всё равно очнется только завтра. Окружение из зевак словно вернулось в привычный режим, вспоминая, кому и куда следовало дойти. В этой суматохе всем было не до того, что мать ребенка, вернувшегося к жизни, сникла в самой гуще водоворота ног и лиц, надломившись в области диафрагмы - её просто перестали видеть. Где-то далеко, к северу от Сепсис-стрит, грянул гром и поднялось нешуточных размеров пыльное облако. Казалось, что пышные кроны деревьев, заметные издали, неодобрительно покачиваясь, отстранялись прочь от звуков, предрекающих разрушение. Их жилистые стволы опасно кренились, похлестывая ветвями немыслящих прохожих, советуя поворачивать назад. Но зачарованные с оцарапанной кожей вновь и вновь ныряли в море вопиющих листьев, стремясь в Красный сектор вопреки природе. Асфальт медленно сменялся мягкой землей, дышащей усыпляющим порошком эксплозирующего кирпича по обеим сторонам дорог. В носоглотке тех, кто одним из первых подобрался к Каменной площади, уже стоял оранжевый песок, заставляя застыть на месте в той позе, в которой замерла жизнь. Чем ближе гуманоиды стояли к противоположному краю, к концам гигантских лучей, тем яростнее метались они в тревоге, тем яснее было их полусознание. Это было похоже на метеоритный дождь из недр почвы, обратный процесс. Цепь взрывов прокатилась по городу, раня ищущих укрытия и рассыпая в прах песочные статуи у площади. Висящая в воздухе рыжая пыль всё ещё влекла к себе, обещая спокойствие, однако подземные толчки и выбросы кипящего металла, эпицентры которых определить не представлялось возможным, преследовали гуманоидов. Вспышки, боль, агонизирующие до хрипоты крики, кровоточащие останки, гаснущие взгляды мёртвых глаз. Везде и всюду кончались секунды. Паника - самое страшное в экстремальных ситуациях - должна была пресечься исключительными хладнокровными особями, закованными в огнестойкие костюмы, светящимися яркими зловещими цветами. Но даже их попытки сконцентрировать поток человеческого безумия не давали результатов - нет, толпа не смела прекословить армии, она послушно направлялась в разбитые переулки, утопающие в щебне, поглощаемые наступающими очагами взрывов. Гипнотическая ржавь, оседая на обломках и телах, серела, затем окрашивалась кровью из многочисленных порезов и опять поднималась вверх с летучим прахом костей. Промахи в управлении народом бронированных Сателлитов, на удивление, не вызывали и доли ропота. Помимо необъяснимого страха к почетным стражам, покорность рождалась из внутренней потребности подчиняться, читающейся в бледных зрачках тех, у кого они остались. Детонации неизвестного происхождения стихали, скрывая развёртывание обширного землетрясения, жадно выжидающего большей плотности людей на метр, большей крови и большего песка. По бескомпромиссной победе сейсмической бури и колоссальным потерям нетрудно догадаться, что население города в первый раз сталкивается с подобными масштабами бедствия. Именно поэтому, даже подчиняясь Сателлитам, без практики и плана действий в форс-мажорных обстоятельствах никто не смог бы избежать своей участи. В тот день полегла половина города, ранее походившего на сад забвения. Последовавшая ночь не дала выжившим отдыха. Раздробленные жители давились судорогами. Глобальная трагедия сместила привычный ход вещей, вея мерещущимися всюду шагами смерти и горем. Скорбь тоже ощущалась по указке инстинкта и не зависела от потери родных. Этот невидимый перст, не имеющий по силе себе равных, говорил им повиноваться, шептал о прогрессе в беспрестанной работе, обязывал сожалеть о разрушенных зданиях и бесполезности их ничтожных жизней. Гуманоиды были согнаны им на нещадную площадь для выноса из-под обломков окоченевших распрощавшихся с жизнью. Могильщики, "родственники самой ночи", собирали погибших, сея неприязненные чувства в сердцах живых. Их никто не мог воспринимать положительно, и это было одним из активных чувств у практически бездушных гуманоидов. Подобно падальщикам, работники смерти всегда были готовы утащить бездыханье, очищая город и позволяя протекать любым пульсирующим процессам по его артериям, но оставались отчужденными по своей воле, обладая не самым популярным, но непререкаемым статусом. Их костюмы позволяли успешно карабкаться по зданиям, изгибаться под любым углом, способствуя любому движению. Но никто не догадывался, да и не пытался понять, кто именно скрывается за этой спецодеждой. Выживших посчитали и в непосредственной близости от сонной артерии прижгли печатями новые номера. Болезненная операция позволяла запомнить и не потерять имена никому, оставаясь наиболее надежным способом отметить каждого. Обычно эта процедура проводилась по случаю рождения и ежегодные смерти не меняли порядки - новорожденным присваивали номера умерших; часть номера сообщала о профессии его владельца. Таким образом многие были обречены сосуществовать с определенным видом работы в течение всей непродолжительной жизни. Некоторых женщин использовали для воспроизводства населения - любой знал, что это самая почетная должность, хоть и доступная только одному полу. Детей держали в инкубаторах, выращивая до определенного "трудоспособного" возраста. Такая система всех устраивала куда больше, чем те клички, которые своим детям могли давать родители. Теперь же за один день погибло немыслимое количество народа, поэтому пересчет просто был необходим. Пересчет окончился оповещением каждого присутствующего, что любые работы заменялись восстановлением пострадавшего города. И даже дышащих покорностью гуманоидов зарождались вопросы, почему же им не сообщили о причинах катастрофы, проигнорировав волнения среди земных масс и их последствия… Они хотели умереть вместе с теми, кто ушёл, но не могли разделить их участи. Сильные чувства пронзили их подобно широкому клинку, вошедшему в плоть по рукоятку. Ноюще-раздирающая тоска, незнакомая им прежде. С уголков их глаз сочились неконтролируемые слёзы. Необычность ситуации зашкаливала - плачущие постепенно осознавали, что остальные не обращают на них внимания и довольно часто задевают плечом при ходьбе. Один из прочувствовавших, обнаружив, что пальцы его становятся всё прозрачнее, прикоснулся омытой слезами рукой к прохожему. Последний неестественно изогнулся, получив ожог, и недоуменно забегал глазами по окружающему пространству. Могильщики, сохраняя вечную неоднозначную ухмылку, отводили обычных жителей подальше от жгучих призраков, и не выдавая, и не помогая им советом. Умытые состраданием стеклись вокруг смельчака, обжегшего обывателя. Они остались одни в Красном секторе. *** Освобожденный указом от работы, пребывая в полном безделии, так как его участие не потребовалось в восстановлении руин, 138 бесцельно шатался по окрестностям центральной площади. Номер дан ему был вместо умершего, которому в свое время присвоили чужой. Неспособный трудиться физически, хилый и довольно долговязый, он использовался социумом для планов. Планировщик - вот его работа. Именно он и ему подобные вносили свою лепту в пунктуальность и управление силами человеческого рода. Но не стоит воспринимать эту должность управляющей: планировщики не имели никакого особого статуса, их идеи отвергались довольно часто и еще чаще их заменяли, урезали и отправляли на самые подвальные халтуры, а то и утилизировали. Хотя все, как один, искренне верили, что никто не управляет гуманоидами - просто некоторые помогали советами другим ради общего блага. Что нет зла или добра - только очевидное сегодня. Никак иначе не могло быть, представить иное невозможно. Так заложилось в веках, и только в этом есть правда. И хоть в данном обществе не присутствовало публичных казней, законов и потому прав (ибо попросту никто не способен нарушить течение режима), развитие и выслуга позволяла избранным номерам заслуживать особые статусы и поступать в ряды элитных подразделений, только… гуманоидов такие победы безвозвратно меняли. 138-го, к сожалению, или же к счастью, данная участь не казалась нисколько не касалась. Впечатлить окружающих казалось нереальным, а, значит, ему не светило ничего большего. Но отсутствие гордости у 138-го позволяло не беспокоиться об этом. Впрочем, причины для раздумий нашлись. Связь оборвалась после смерти самого близкого ему существа. Редко, но иногда связи зарождаются в родственных по крови гуманоидах. Данный феномен оставался загадкой, которую списывали на редкую случайность, а редкость в обществе считалась только особенностью статистики, а не чудом. 138-му ли не знать о статистике. И в свободный день для себя он позволял слишком многое сознанию, которое в свою очередь избыточно останавливалось на сочувствии. Чувства заменили разум, давший в этот раз трещину. Некоторых просветление ослепило. Такие ломились в дома, изнывая от чувства одиночества, цеплялись пустыми руками за подоконники, разбивая горшки с цветами и истошно выли с наступлением ночи, когда с особенной силой обострялись их психотические приступы. Других просветление обесточило. Такие обычно подыскивали для себя здания с крупноплощадными крышами и селились на последних, если поселением и жизнью можно было назвать недвижное многочасовое созерцание горизонта и редкие, отдающие вибрацией шаги по кровле. Третьи, ощущая большую сохранность телесности в совокупности с отсутствием связей с обывателями, вынуждены были вступить в конкурентный бой с пугающей природой. Им пришлось подчинить себе свои страхи, мысли и глубоко резонирующие чувства, дабы выжить в своём положении на обоюдоостром лезвии социально-потребностного ножа. Сакр, прототип, связанный со 138-м, каждое утро просыпался в каком-то из этих состояний, не зная, сможет ли он контролировать себя в дне грядущем. Сегодня он мог громить магазины с толпой эфемерных маньяков, завтра - погружаться в гипнотические видения под свист ветра, разрезаемого крышами, послезавтра - сновать по изъеденным мхом горам, выслеживая добычу. В те часы, когда ему случалось ходить среди горожан, он невольно попадал в застеклённый мир, оказавшийся уже не таким простым, как раньше. Шагнув в пространство между домами после успешного сеанса массового приведения кровли торгового центра в резонанс, Сакр вспомнил нечто важное, заполонившее его сознание образами на протяжении долгих сонно идущих минут падения. В прошлой, докатаклизменной жизни, бывало так, что, проходя мимо витрины, в которой отражалась ещё пара человек, он ощущал секундную ломоту во всём теле в сочетании с чем-то ещё. Однажды ему пришлось выбирать зеркало в ванную комнату; в какой-то момент за его спиной прошла мать с маленьким сыном. Встревоженное лицо мальца, повёрнутое к опечаленному матери, заставило Сакра испытать этот редкий приступ, сопроводившийся мимолётным ощущением асфиксии, из-за чего он рефлексивно распахнул рот и заглотнул воздуха. Он не имел обыкновения следить за бессмысленными новостями, хотя с помощью их содержания он смог бы сделать выводы о своей способности. Призрачно мягко приземлившись, Сакр прилёг на потускневшие плитки Сепсис-стрит, медленно слагая факты в целое. Если и были в новой жизни какие-либо правила, то они весили не более него самого. Будущее не насыщалось оттенками радуги, прошлое воспроизводилось в памяти с трудом. Сакр просто был. Не задумываясь о цели поступка, пробуждённый ухватился рукой за холодное основание фонаря и забылся сном. Небо зависло над их головами, расплываясь подтёками витражно-жёлтого цвета, будто стекло невыразимо медленно разбивалось изнутри, а снаружи это выглядело как масляные слёзы. Каждый оказался в цепях своего Изумрудного города: кому-то всё чудилось хлорфиллиптово-зелёным, кому-то - безнадёжно серым с отблесками рыжего, подобно всевмещающему порошку. Живая природа была лекарством, и от него не было спасения. Общество, допустившее гниль в своём подкожном мире, бессильно в схватке против многомиллионного гиганта планеты. До неимоверности плоский смерч поднял стену безводного песка из-под наспех прикрытых впадин. Перед ним в последнем поклонении первоисточнику жизни - хаосу - непроизвольно падало ниц всё, что могло упасть, и ссыпалось в воронки то, что не могло лечь. Духи захватывались безумным движением воздуха и распадались на невидимые глазу частицы, вспыхивая ослепительным золотом. Сакр был единственным, кто остался на ногах. За приблизившейся толщей бури он неожиданно обнаружил своё отражение. И отражение, слабо перебирая конечностями, теряя плазму из сонной артерии, над которой значилось "138", стремилось к нему. Воздушный поток с силой подтолкнул близнецов друг к другу, и им пришлось ухватиться друг за друга, чтобы не упасть. По их телам стал разливаться необычный для раскаленного газового шара холод - пальцы рук, локти, предплечье, затем ледяное серебро подступило к шее. Губы, щёки застыли в секундном вдохе; две пары глаз быстро оглядели два уже не человеческих, а металлических корпуса-зеркала, в которых множились бесчисленные копии одинаковых противостоящих граней. Вдох - и смерч сжал их в своих объятиях. Небо снова стало бесцветным, а звёзды - полыми. "А как же Солнце?" - спросите вы. Солнце - это жизнь, и нужно только живым.