Убьешь за меня, Гарри?

— Ну же, Гарри, — шепчет он в предельной близости к его шее, — ответь мне. Стайлс громко сглатывает слюну, выдыхая из-за горячего дыхания на коже, уже догадываясь, о чем сейчас спросит Томлинсон. Кислород застывает в легких, когда голос заполняет пространство. — Гарри, ты, — останавливается Луи, и пауза кажется очень долгой, — убьешь за меня? Кудрявый стонет, чувствуя мягкие губы на своей шее. Аромат, исходящий от старшего, сводит с ума. Впрочем, как и вообще все, связанное с ним. Но Гарри знает, что это лишь обман — эти прикосновения лишь пытаются втянуть его глубже, тогда как за ними не следует ничего. Луи ждет ответа, Гарри знает. На этот раз уклониться уже не получится, и Томлинсон это тоже понимает, ухмыляясь в шею, упиваясь тем, как брюнет часто дышит. Гарри не имеет понятия, зачем Луи делает все это — сводит его с ума своими касаниями, никогда не ведущими ни к чему большему, влюбляя в свой таинственный образ раз за разом все глубже и глубже. Да и если он сам себе позволил влюбиться, о чем речь? Никто не виноват, кроме него самого, — Гарри это понимает. Луи думает, что это весело — наблюдать за Гарри, который стоит у него в спальне в полночь, когда лунный свет играется с его, Гарри, тенью, просто потому что он, Луи, позвонил ему. Позвонил и оборвал звонок через пару секунд, а Гарри примчался с другого конца города. Забавно. Его стройный и высокий силуэт отлично вписывается в общую атмосферу комнаты — отросшие волосы красивыми кудрями падают на плечи, а глаза сияют мокрым блеском то ли от переизбытка эмоций, то ли от чего-то еще — Луи не собирается гадать. Это весело — наблюдать за тем, как Гарри, Гарри Стайлс, весь такой справедливый из себя, наглый сыночек своего богатенького папаши, такой правильный, становится в руках гангстера подчиняющимся, управляемым, будто обнажается полностью. — Ответь мне, — требует Луи, отвлекаясь от лишних, блуждающих в голове мыслей все тем же шепотом. Он уверен в ответе — Гарри хороший, добрый. Он не сможет убить, даже если захочет. Не с этими чистыми изумрудными глазами. И тогда, наконец, Луи сможет от него избавиться, не провинившись. Влюбленные в нас люди достаточно хрупки перед нами. Луи не хочет, чтобы Гарри страдал, когда Томлинсон уберет его из своей жизни, поэтому дело будет сделано без участия шатена — Стайлс уйдет сам. Твердое «да» заполняет комнату, и Луи не уверен, ослышался он или, все-таки, нет? — Что ты сказал? — переспрашивает он в неверии. — Повтори. — Да, Луи, боже, да. Я готов на все, почему тебе так сложно в это поверить? Ты и правда думал, что я могу ответить «нет»? — глаза Гарри широко раскрыты, и ему кажется, что он переступает невидимую грань. «К черту, — думает он, — эта грань была пройдена в тот самый момент, когда я впервые встретил его». Он не может противостоять ничему, что связано с Томлинсоном. Не может и все. Никаких объяснений, никаких оправданий и отговорок — он просто чувствует, что не способен. — Черт возьми, я был уверен в этом! — срывается Луи. Он не понимает этого. Не понимает, откуда взялась эта слепая влюбленность в него и каковы причины ее появления. Возник тут, из ниоткуда, клянясь в любви. Все эти «случайные встречи» в течение года, пока Луи прямо не сказал, что понимает, что Гарри все это организовывает специально. И румянец на щеках кудрявого, конечно же, не был столь привлекательным, как Луи тогда поспешил подумать. Гарри стоит и смотрит на него как на идиота. — Два года. Два года, Луи, я бегаю за тобой, пока ты называешь то, что я чувствую к тебе «всего лишь мимолетной влюбленностью». Кто, черт возьми, бывает «мимолетно влюблен» на протяжении двух лет? Кто готов абсолютно на все ради другого человека, когда эти чувства ненастоящие? Почему ты исключаешь понятие любви по отношению к себе?! Я не понимаю тебя! Все эти проверки, они мне осточертели, потому что результат всегда один — я сделал бы ради тебя все. Я сделал бы все для тебя, чертов Томлинсон! — его голос садится, и следующие слова звучат шепотом. — Переступая через себя, свои принципы, через все, чем я дорожу в этой жизни, я был бы способен на все, если бы ты мне позволил… Гарри смотрит ему прямо в глаза, слишком голубые, слишком прекрасные и слишком идеальные; в глаза, взглядов которых всегда так мало. — Луи, я бы убил человека ради тебя. Томлинсон сжимает свои кулаки, а следом и зубы. — Ты не знаешь, о чем говоришь! Заткнись! Гарри и не думает сдаваться. Ухмыляясь, он отвечает: — Нет, я осознаю, Луи. И я бы, верь ты мне или нет, отнял бы у человека жизнь, если бы это доказало мою ебучую любо… Кулак Томлинсона больно касается его щеки, а он не успевает никак среагировать. — Не смей. Просто, блять, даже не смей произносить это слово. Он берет его за кудри, притягивая лицо Гарри ближе к себе. — Ты меня понял? А Стайлс лишь рад, что голубые глаза теперь ближе. Он безумен в своей любви к тому, кто считает себя недостойным ее, ошибаясь. — Я люблю тебя, гребаный Луи Томлинсон! — орет на весь дом Гарри, выбираясь из рук Томлинсона и резко целуя его в губы, — такие любимые, идеально подходящие к его. Он скучал по ним. С тех самых пор, как коснулся их в тот единственный раз — чувство такое, будто он всю жизнь существовал, будто всегда чего-то не хватало, а теперь, с чужими губами на своих, все в порядке; все так, как и должно быть, все правильно — он ожил. Луи пытается его оттолкнуть, шевелясь в его руках. Он наверняка сильнее Гарри, но не тогда, когда это значит так много для младшего — сдаваться теперь тот не намерен, особенно когда успел подобраться ближе, чем когда-либо до этого. Гарри отрывается лишь тогда, когда дышать становится невозможно, и начинает покрывать шею шатена поцелуями, шепча «люблюлюблю», опаляя кожу Томлинсона обжигающим дыханием. Это кружит голову Луи. Он думает, что мог бы разрешить себе раствориться во лжи слов парня, ведь прямо сейчас ему так приятно чувствовать все то, что предлагает ему кудрявый, и касается это не только поцелуев и прикосновений. Он поддается чему-то неизвестному и… чувствует себя любимым? Нет, нет, нет! Ни коим, блять, образом. Он не должен так думать. Но вот — это уже он сам кусает шею младшего, толкаясь ему в пах, вызывая у того тихий стон. Гарри думает, что на этот раз, наконец, может произойти то, о чем он мечтал долгих два года. И, хоть он так сильно хочет Луи, касаться его везде, слушать вздохи и стоны, сильнее ему хочется думать, что это к чему-то приведет их в конечном итоге; что это не будет чем-то, о чем он будет потом жалеть. Все очень сложно, ведь это Луи. Со своими тараканами, очень крупными и уж слишком живучими, на самом деле, но все такой же прекрасный, не осознающий этого, Луи. Два года мысли Гарри всегда были рядом с Луи. Он не спал ночами, придумывая что-то, что могло бы заставить его перестать думать, будто его нельзя любить. Нет, не так. Невозможно. И, наверное, Гарри — чертов придурок, но он и правда был верен ему. Это звучит глупо, но для Стайлса это всегда было чем-то само собой разумеющимся, правильным. Никогда за два года, он даже не представлял кого-то, кроме Луи. Поэтому чувствуя чужую эрекцию, толкающуюся ему в бедро, Стайлс думает, что глупо и быстро кончит, но этого не происходит. Луи перестает что-либо делать, отходя на шажочек назад, и Гарри хочется закричать «Нет, нет! Что ты делаешь? Куда ты идешь, черт возьми? Твое место — прямо рядом со мной, вернись», но не успевает, потому что все, что делает Луи — это начинает расстегивать ремень, заставляя его закусить губу. — Раздевайся, — приказывает он ему, когда собственные брюки уже лежат на полу. Гарри под пристальным взглядом мужчины начинает раздеваться, делая это в спешке. — Нет, стой, — останавливает его Луи. — Делай это медленнее. До Стайлса доходит смысл слов, и он поворачивается к нему спиной, отправляя старшему короткий взгляд, и начинает поднимать края футболки, предоставляя взору Томлинсона широкую спину. Когда футболка снята, приходит очередь узких черных джинс. Стайлс не спешит, когда стягивает их, искренне наслаждаясь тем, что предмет его мечтаний наблюдает за ним, уже поглаживая себя. Он низко нагибается, на нем нет нижнего белья, так что Томлинсон выдыхает, увидев розовую дырочку. Шатен быстро подходит к нему, прижимаясь своим членом к расселине между ягодицами парня. Гарри заводит руки назад, часто дыша. Он кладет правую ладонь на свою левую половинку, а левую, соответственно, на правую, и начинает сжимать член Луи между ягодиц. Он такой большой, и Гарри уже чувствует естественную смазку. Шатен начинает толкаться, выдыхая от вида — Гарри выглядит как настоящая шлюха, готовая заполучить любыми способами член. И это все настолько близко с реальностью, но вот ему нужен только один единственный член. И прямо сейчас Томлинсон немного гордится, что именно его так необходим кудрявому. Луи разворачивает Стайлса к себе, желая насладиться чертами молодого лица хоть сейчас, когда он дал себе такую возможность. Он никогда не расколется, что когда-нибудь хоть чуть-чуть хотел этого. Их грудные клетки поднимаются и опускаются часто, когда путешествуя руками по телам друг друга, глаза пожирают глаза. Как в замедленной съемке, Луи приближается к его губам невероятно медленно, будто еще находится в раздумьях — стоит ли совершать этот поступок? И, знаете, да, абсолютно-точно стоит. Как языки пламени, их губы сталкиваются в том жаре, описать который можно разве что только градусами Цельсия. Их поцелуй жадный, всепоглощающий, им мало друг друга. Луи зарывается обеими руками в волосы Стайлса, оттягивая их, заставляя разорвать поцелуй. Нехотя, Гарри делает это. Они стоят, прижавшись друг к другу лбами, пока их учащенное дыхание смешивается и наполняет шумом всю комнату. Их члены твердые, истекающие смазкой и почти касающиеся животов друг друга. — Что же ты со мной делаешь? — с закрытыми глазами задает риторический вопрос шатен. Руками, что в волосах, теперь он притягивает парня к себе, начиная осыпать мокрыми поцелуями шею, и кладет парня на широкую кровать. Луи нависает над ним, смотря прямо в глаза. Ему хочется рычать от всего того обожания, что живет в ответном взгляде Гарри. — Хочу тебя так сильно, хочу тебя в себе сильнее жизни, — шепчет Гарри, потому что шепот слышится сейчас как самый громкий крик. Луи ничего не отвечает и молча опускает свои губы на подтянутое тело. Зубы впиваются в стоячие соски, после чего язык очерчивает и облизывает их поочередно. Гарри наблюдает за этим из-под ресниц, и он искренне думает, что после такого и умереть не жалко. Блять, как же он любит его. В голове проносятся мысли о том, что больше все это может не повториться, так что он отчаянно подается вперед и переворачивает их, оказываясь сверху. Теперь у него больше пространства и обзор сверху дает возможность разглядеть намного больше — выделяющиеся ключицы и надпись чернилами теперь отчетливо виднеются в темноте, чей абсолютизм нарушает полнолуние. Покрасневшие губы Луи призывно приоткрыты, и Гарри не может и не хочет отказывать себе в удовольствии коснуться их, так что языки сплетаются в поцелуе, а тела — в горячем танце. Тяжесть тела Гарри чувствуется удивительно хорошо. Возбужденные до предела, их члены снова соприкасаются, но это происходит слишком неожиданно, так что судорожного выдоха Гарри в губы преступника, чья деятельность давно отодвинулась на задний план, не стоит так уж стесняться. — Черт, детка, — произносит Луи, снова оказываясь сверху, и Гарри хочется плакать от прозвища. Он, блять, отдал бы все на свете за то, чтобы Луи называл его деткой, своей деткой, как можно чаще. Блядские утопические мечты. Обильно смазанный палец оказывается в нем, но боли нет вообще из-за выброса адреналина. Второй, третий — пальцы проникают довольно быстро, и Гарри думает, что готов. Честно говоря, он удивлен, что до сих пор не кончил, потому что Луи. Томлинсон утыкается в район между плечом и шеей, когда входит в него, и Гарри крепко сжимает в руках его волосы, закрывая глаза — они так близки прямо сейчас, все так интимно. Гарри любит это. Чувствуется так, будто без этого он больше не сможет жить. Никогда. Луи не двигается довольно долго, и сердце Стайлса бешено бьется — они будто слились воедино. Плавные медленные движения вырывают из груди непристойнейшие звуки. Они находятся в той же позе, что и до этого, а руки Гарри теперь крепко обнимают спину Луи. Бедра Луи толкаются все отрывистее и отрывистее с каждым разом, воздух кончается быстрее, жаркие выдохи и стоны, переходящие в крик, становятся постоянными. — Я люблю тебя, — слышит Луи голос парня. — Блять, поверь мне, прошу, — он поднимает глаза на лицо кудрявого. — Умоляю, — произносит тот, и по его щеке катится одинокая слеза. Грешные губы открыты, так что Томлинсон впивается в них и вкладывает все, что чувствует сейчас, в этот поцелуй, и Гарри кончает, выгибаясь в спине, заставляя еще несколько слезинок упасть с уже мокрых ресниц. Луи тут же выходит из него и, опустив руку, начинает ею двигать. Мысли о недавних словах парня заставляют излиться на бедро Гарри, лежащего теперь на кровати, не совершающего никаких действий, кроме как наблюдая за ним полуоткрытыми глазами. «Вот и все, — думает он, чувствуя горечь в области груди, — он еще меня не выгнал, а мне уже больно». Только вот Луи молчит. Он сидит к нему спиной, его плечи напряжены, а голова чуть опущена. Гарри замечает его каждое, даже самое незначительное движение. Он почти боится дышать или хоть как-то напоминать о своем присутствии здесь. Он боится, что Луи сейчас оглянется и спросит, почему он все еще здесь. В сердце пустынно и сухо, оно готово растрескаться, дать трещинам показаться миру. Луи встает и уходит, кажется, прямо как и сердце Гарри в пятки. Но вот Томлинсон приносит одеяло и накрывает их обоих. Гарри не знает, как себя вести. Луи лежит, отвернувшись. Никто из них не произносит ни слова, но, когда Гарри кладет ладонь на талию мужчины в подобии объятий, тот ее не скидывает, так что Гарри думает, что победил. Он, по крайней мере, очень сильно на это надеется.