Правильно

      Юсаку раньше, когда было больно, страшно, всегда говорил себе, будто хочет быть сделанным из металла. Вместо глаз — окуляры, по всему телу не нервные окончания — датчики, а на месте эмоций и чувств — функции, уместные, правильные, рациональные…       К несчастью, не получалось, как он себе ни врал. Как он ни врал и вовне. Человеческому существу требуются ресурсы для утоления базовых потребностей: в пище, в сне, в комфорте, в общении.       И, как бы он ни тянулся рукой к тем потребностям, что правильнее и выше, с общением не получалось. Всё вокруг было серым, всё вокруг было страшным, всё вокруг было сплошной бездной — и только голос…       Лунный луч скользит по глади спокойного океана. Микроорганизмы фосфоресцируют голубым. Выглядит, будто не небо отражается в воде — что-то, что лучше неба, ярче и чище.       Юсаку знает, что это иррационально, — но, кажется, всё ещё видит на этом сиянии несмелый серебряный росчерк. След от моторной лодки.       Сама лодка, без сомнения, давно уже уплыла.       Рёкен… Имя, пока ещё непривычное, почти незнакомое, укрепляется в памяти с каждой итерацией: ещё пара тысяч циклов — и вовсе не вытравишь. Рёкен, Рёкен… Это хорошее имя. Очень подходит для Голоса: мягкое, но уверенное, надежду дающее, светлое.       По крайней мере, Рёкен — это уже гораздо, гораздо лучше, чем Револьвер.       Голубая дорога на глади спокойного моря отдаёт звёздной пылью. Это очень хорошо сказано кем-то мудрым. И невозможно красиво — правда, вид из окон особняка семьи Когами всё же был куда красивее.       Они расстались, не попрощавшись. Не было даже тени молчаливого признания друг друга, не было долгого взгляда напоследок, не было сказано ни единого слова. Рёкен просто уплыл. А Шоичи, что бы он ни хотел сделать на месте Юсаку, критически опоздал. И это невероятно уместно.       Причина первая: если бы Рёкен остался в Ден-сити, это было бы слишком опасно. Пусть самый крупный теракт в истории остановлен, Рёкен — всё ещё задумавший его террорист. Пусть гениальный Когами Киоши наконец-то отошёл в лучший мир, Рёкен — его орудие. Его идея. Его… сын. И Юсаку не хочет даже представлять, кто, сколько и зачем способен отдать за голову Рёкена. Поэтому он позволяет себе и не представляет.       Надо дышать.       Причина вторая. Если бы Шоичи вдруг появился раньше, он мог бы попробовать помешать побегу Револьвера, поскольку Рёкен для него — не голос, а Револьвер. Что, исходя из первого пункта, могло бы привести к целому каскаду нежелательных последствий. А если б и не привело — между ними и Шоичи всё равно возникла бы конфронтация. Которая, впрочем, и так возникла, когда Кусанаги-сан одними глазами спросил, почему Юсаку его отпустил. Пусть не слишком расстроился, так и не дождавшись ответа, — но Юсаку всё равно решил не мучать его возможностью задавать вопросы.       Да и ему нужно побыть одному.       Причина третья: они никто друг для друга. Бездна между ними непреодолима. Голос, спасительный, святой, чистый, был глупой ошибкой. Нового пути нет.       Юсаку улыбается сам себе. Это целый каскад причин — и, наверное, пора отказываться от привычки пытаться вместить всё на свете в три пункта.       Наверное, Ай назвал бы это выходом из характера.       Фуджики Юсаку, с которым он познакомился, не стал бы улыбаться и шутить посреди решающей судьбу мира схватки. И говорить о дружбе и новых возможностях тому, в ком должен видеть лишь неприятеля, не стал бы. И много чего ещё, говорящего, если прислушиваться как следует, об их сродстве, делать не стал бы. Например, выпускать кое-кого надоедливого в родной Сайберс.       Дорога из звёздной пыли красива, сияет нежностью, обещанием. От моря, от этой звёздной дороги ветер доносит правильную, живую холодную свежесть.       Почему-то её недостаточно.       Наверное, потому, что дорога из звёздной пыли манит следом за ним. Взять за плечи, тряхнуть как следует и обнять. Отдать долг длиной в десять лет. Длиной в месть Юсаку. Длиной в жизнь несчастной жертвы и жизнь Плеймейкера… Нет. Просто несчастной жертвы.       Он сказал Револьверу… Рёкену: после этой битвы его, Фуджики Юсаку, ждёт новый путь. Их обоих ждёт новый путь. Но если нового пути нет у одного, у другого тоже нет возможности пройти по новой тропе до конца, не сомневаясь, не думая против воли порой: “Как там он?”       Не оглядываясь с глупой надеждой назад.       И Юсаку оглядывается — только чтобы увидеть опять дорогу из звёздной пыли. Холодную и нездешнюю почти как его глаза.       Впрочем, не так.       Его глаза холоднее.       И Юсаку почти по наитию пытается поймать за хвост пришедшую продолжить эту логическую цепочку мысль. Получается… наверное, всё же к несчастью, потому что он замирает глядя на эту дорогу в море — и в небо — раскрытыми широко глазами. Револь… Рёкен сказал, что впервые это явление ему показал отец. И тогда он тоже был зачарован.       А интересно, умели ли тогда глаза Когами Рёкена улыбаться?       А интересно — глаза, которыми на него смотрел обладатель спасителя-голоса тогда, десять лет назад, чистые голубые глаза… Умели ли ещё они улыбаться?       Юсаку совсем не уверен.       А ветер, который идёт с сияющего звёздами моря, холодный уже до того, что пронизывает Юсаку насквозь — не спасает лёгкая школьная форма... И Рёкена, серебряный росчерк среди серебряных брызг, наверное, не спасает тоже.       Хоть чем-то они похожи сейчас.       Но, внезапно думает Юсаку, с Рёкеном, о котором он вспоминал десять лет, Рёкеном-голосом, Рёкеном, который полгода жил в страхе, который устал слушать крики и поступил так, как ему подсказала совесть, а не так, как его наставляли взрослые, у них сейчас есть, наверное, одно огромное сходство.       Потому что, Фуджики Юсаку готов ставить своё сердце, Когами Рёкена в тот момент тоже мучило одно-единственное ощущение. Снедал один очень важный, но очень глупый вопрос.       Воздух, который идёт от дороги из звёздной пыли — ночной и морской. Холодный. Солёный, почти как…       Юсаку не думает об этом, подставляет пронизывающему ветру лицо и улыбается. Он всё, всё, всё сделал правильно.       Почему же ему так плохо?