The beautiful marks

Колокольчик на двери звенит – Кит поднимает взгляд. Солнечные лучи заполняют тёмную комнату магазина, пока посетительница не проходит внутрь, позволяя разглядеть её. Кит видит, как меняется выражение её лица – появляется нечто вроде отвращения, видимо, из-за резких освежителей воздуха. Спустя мгновение её лицо преображается обратно. Кит встаёт. – Здравствуйте, – говорит он. Женщина моргает, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Она выдавливает из себя улыбку, которая тут же исчезает. – Добрый день, – отвечает она тихим голосом. – Я бы хотела задать вам пару вопросов по поводу вашего предложения. – Пожалуйста, присаживайтесь. Она высказывает свои опасения и задает несколько десятков вопросов. Кит размеренно и спокойно отвечает – она остаётся довольной. Он наблюдает за ней: чёрные, смольные волосы собраны в тугой пучок на затылке, над воротником её скромного тёмного платья. «Мать в трауре» – так она себя называет. – Мой сын был солдатом, – признается она, и, кажется, жалеет, что позволила себе быть настолько откровенной. – Однако умер он в стенах родного дома. Кит почти неслышно вздыхает, когда слеза стекает по её щеке. Женщина немедленно стирает её; глаза её раскрыты и наполнены злостью – скорее всего, на саму себя. Кит протягивает ей коробку салфеток – она берёт одну. Он уточняет ещё несколько деталей, и женщина встаёт, чтобы уйти. Её левая рука, до этого спрятанная под столом, оказывается на виду; Кит смотрит на неё и улыбается: да, вот она, метка, иначе и быть не может. Киту хочется спросить про неё, но он знает: сейчас совершенно неподходящее время. Колокольчик звенит, и тишина вновь оседает на его плечи. Он садится обратно в неудобное кресло. «Метки как цветы распускаются на коже, а сердце пытается стучать в унисон с сердцем любимого человека…», – как-то так рассказывали его друзья, уже нашедшие свою вторую половинку. Но на теле Кита – ничего. Иногда он даже думает, что его соулмейта не существует в помине. Иногда он думает об этом и ему становится непреодолимо грустно. Кит старается не вспоминать об этом без необходимости. Порой ему одиноко и, чего греха таить, завидно, словно укол поставили куда-то под ребра, но он говорит себе, что всё в порядке. Да. Всё в порядке. Бессонными ночами Кит думает, а каково бы это было, держать чью-то руку? Какими были бы ощущения? Ему говорили, что метки – это не больно, но и не совсем безболезненно: боль тихая, едва слышная и заставляющая желать большего. Как только метки обоих людей соприкасаются, боль тут же исчезает. Иногда Киту хочется почувствовать эту боль. Он встряхивает головой, отгоняя мысли. Тут и думать нечего – надо идти работать. * Кит надевает перчатки. Комната наполнена запахом, но он чувствует только аромат мятной пасты у себя во рту: да, он привык к своей работе, но это не значит, что он полюбил все её аспекты. Бальзамирование – это искусство. Искусство на теле, позволяющее его сохранять, лечить и, при необходимости, исправлять. «Мистер Широгане» – читает Кит с карточки, по привычке смотрит на руки и замечает металлическую ладонь, выглядывающую из-под рукава рубашки. Да, точно, его мать рассказывала об этом, как он мог забыть. Кит смотрит на другую, живую руку: меток нет. Жаль. Он садится, чтобы раздеть труп. Металлическая рука доходит до плеча, мускулистая и покрытая шрамами. Женщина не рассказывала, что случилось с её сыном, поэтому Кит решает повоображать. Она говорила, что он был солдатом, поэтому Кит представляет себе поле битвы. Он на мгновение касается холодной руки и вздрагивает. Кит теряет дар речи: по мёртвой коже бегут, закручиваются и расцветают метки – цветы, змеи и ещё какие-то символы – пока не останавливаются у самой шеи. Кит не понимает. Он чувствует что-то у себя в животе и горле. Споткнувшись, он падает на стул и свешивает голову к коленям, пытаясь дышать: и раз, и два, и три… Он закрывает глаза и прикладывает руку к лицу. Кит задыхается, видя на своей руке те же отметины, что расходятся по мёртвому телу, лежащему на бальзамирующем столе. Так он и сидит, с открытым ртом и широко раскрыв глаза. Ему кажется, что проходит очень много времени, прежде чем он встаёт и заканчивает работу. Именно так: это, прежде всего, его работа, и он должен её выполнять, и он не должен облажаться, он должен подготовить тело и спрятать их. У Кита есть перчатки в тон кожи. Он всегда использует их, когда обрабатывает тела. Метки невозможно увидеть под рубашкой и хорошим костюмом, так красиво обрамляющем мёртвое тело мистера Широгане. Но Кит чувствует. Чувствует их. Чувствует, как эти метки горят на дне его совести. Никто и никогда не увидит их. Закрываться ещё рано, но Кит не может этого вынести: он черкает что-то на бумажке и вешает её на окно. Дома он снимает обувь, сбрасывает пальто и кидает в сторону ключи. Остановившись в дверях спальни, Кит перестаёт сопротивляться горю. Завернувшись в кокон из простыней, он рыдает, кричит и задыхается. Сердце вырывается у него из груди. Кит просыпается около полуночи: горло болит, а глаза горят. Да. Он почти в порядке. * Месяц спустя один его друг застаёт его без перчатки. Его глаза загораются, а улыбка растягивается от уха до уха. – Ну-ка, ну-ка, давай, выкладывай, – говорит он. Кит смотрит на метки на чужих руках и чувствует зависть, чувствовать которую он совсем не хочет. Он поспешно достаёт и надевает перчатку, не смотря товарищу в глаза. Кит отворачивается. – Не о чем говорить. Это был клиент. – Оу, – Кит слышит замешательство в его голосе. – Ну, ты же с ним поговорил и всё такое, да? Кит смотрит на него. Киту тяжело и безмерно одиноко. Когда его друг осознает сказанное, его глаза расширяются: – Боже, – молвит он. Кит гладит колючую кожу на своей руке. Он почти в порядке. Почти в порядке с тихой, едва слышной болью в сердце.