***
Утро десятого марта вышло каким-то непонятным; все пошло наперекосяк с начала его подъема, которое не сопровождалось привычным звоном будильника. Надо отдать должное Ремусу: даже в выходные он вставал по будильнику, чтобы не тратить лишние часы на бесполезный выходной сон. Но в этот раз он с трудом разлепил веки в двенадцать часов дня. В квартире было тихо, сквозь плотные шторы едва проникал неяркий свет; в комнате густо перекатывалась полутьма. Люпин нащупал руками телефон и поднес его к глазам. Мобильник жалобным писком сообщил о абсолютно разрядившейся батарее, которая и послужила основанием для столь позднего пробуждения. Ремус откинулся на подушку и посмотрел на потолок. Впервые в жизни ему не хотелось выбираться из постели, но ему надо было есть, а затем, по плану, идти оплачивать счет за электричество. Он все делал медленно, будто вокруг него воздух превратился в тормозящую движение патоку: все липло, зависало на долгие секунды, хотя на часах едва успела проходить минута. Ремус открыл окно, чтобы избавиться от застоявшегося воздуха, но, когда он вернулся, патока стала лишь прохладнее, но своей тягучести не утратила. Ни душ, ни процесс натягивания рубашки, а затем и свитера, - ничего не помогло ему проснуться. Словно с лишними часами куда-то утекла вся энергия. Люпин зарекся больше не спать так долго. Телефон отправился на зарядку, и он был почти уверен, что Тонкс уже отослала ему с десяток сообщений с поздравлениями, и был частично рад, что она не сможет прийти к нему самолично. Вечные деньрожденские поцелуи Нимфы в щеку, когда ее ярко-розовая помада отпечатывалась на его щеке, определенно бесили. Уж лучше его поцелует в щеку плешивая собака, нежели она. К тому же, ее помада просто отвратительно пахла перезревшей малиной. На кухне не оказалось пригодных для использования продуктов: банка из-под кофе удивила пустотой, в холодильнике оставалась захудалая упаковка майонеза, а в полке над ним только два кусочка хлеба. Гренки вышли жесткие, и желудок Ремуса явно протестовал против такого завтрака, так что он пообещал себе зайти в какое-нибудь кафе, нарушив одно из свои непреложных правил, которое, почему-то, в этот момент забылось. Никаких кафе. Только домашняя еда или проверенные рестораны. Ремус долго завязывал шнурки: пальцы путались, все выскальзывало из рук и ему понадобилось время, чтобы нормально затянуть двойной узел покрепче. Он не надел ничего поверх свитера: несмотря на тучи за окном, ему казалось, что на улице тепло. Но пронизывающий ветер сразу же доказал, что это не так. Тем не менее, он нарушил еще одно свое правило: когда понимаешь, что оделся не по погоде, вернись и переоденься. Так что он бодрым шагом, хватаясь похолодевшими пальцами за ремень сумки через плечо, направился оплачивать квитанции. И, что не удивительно, ему снова не повезло; очередь была просто огромная и явно не стремилась иссякать. К четырем часам он уже был вымотан этим днем, сыт по горло людьми и хотел есть до такой степени, что с трудом сдерживал позывы голодного желудка, нещадно краснея, если урчание было чуть громче, чем неслышно. Кафе нашлось прямо за углом: заведение явно второсортное, с засохшими замиокулькасами, поломанными магнитолами и закинутыми кем-то особенно ловким фантиками от конфет и сахара, который подают к кофе. Ремус покрепче перехватил сумку и, толкнув одной рукой дверь, вошел в заведение. Внутри сидели две девушки, не особенно интересующиеся тем, что происходило вокруг, и какой-то хамоватого вида человек у барной стойки. Ремус хотел уже сделать шаг назад, как тот самый хамоватый человек ослепительно (как он сам думал, наверное) улыбнулся и оперся руками о стойку. - Вы к нам? Казалось бы, откуда он мог знать, но Ремус почему-то подумал, что этот парень явно откуда-то понял, что такому человеку, как он, достаточно сказать что-то подобное, чтобы он остался. Так что Люпин, сглотнув, кивнул и направился к стойке. Приблизившись, он осмотрелся чуть лучше. На черно-мраморной стойке стояла небольшая витринка с наложенными внутри пирожными разных мастей; они выглядели так аппетитно, что даже у Ремуса, равнодушного к сладостям, потекли слюни. За барменом располагались различные аппараты, среди которых парень узнал кофемашину и, кажется, мороженщицу. Она ведь так называется? Ремус перевел взгляд на бармена и констатировал с самого начала понятный ему факт: тот выглядел, как типичное быдло. Причем, явно помешанное на полурокерском стиле и соблазнении. Черные волосы были завязаны в короткий хвост, белая мятая рубашка была застегнута неправильно, так что одна из пуговиц оставалась свободной сверху и одна из петель – снизу. Впрочем, лицо у него было красивое. Ремус навряд ли смог бы точно сказать, какое оно было, какой цвет глаз, форма носа и губ, но все в совокупности давало ему огромное преимущество: пожалуй, даже сам Люпин согласился бы пойти с ним на свидание, если бы увлекался фотографией или рисовал портреты. Ни тем, ни другим он не увлекался. - Твои родители случайно не… - начал бармен один из наиболее известных подкатов, но Ремус, не настроенный на подобные разговоры, его прервал: - Здесь есть меню или что-то подобное? - Меня зовут Сириус. Сириус Блэк, - парень, словно не услышав вопрос, продолжал разговор. – А твое имя, красавчик? - «Дай мне чертово меню, или я тебя ударю», - Ремуса мало что могло вывести из равновесия, но весь этот день словно пытался это сделать. К сожалению, он не удержался. К счастью, это случилось с ним при встрече с Блэком. Бармен, замолчав, глянул на парня напротив внимательнее, разглядел синяки под глазами и то, как нервно он сжимает лямку сумки. Затем пробежался глазами по чуть небрежному наряду и взъерошенным волосам. Конечно, кроме какой-то милой привлекательности (которой не мешали даже шрамы на все лицо), он был также уставшим и разозленным, так что, впервые в жизни приняв правильно решение, Сириус вручил посетителю меню, а затем принял заказ. Люпин сел в самый угол кофейни, примостил сумку в ногах и стал рассматривать заведение, стараясь успокоиться и принять тот факт, что только что сорвался на незнакомого человека из-за ерунды. Было стыдно. Потолок был довольно-таки низкий, но вечно сутулившемуся Ремусу это было безразлично. Лампы, представлявшие собой обычные люстры, слегка покачивались. Витрины были запыленные, но в целом было чисто и даже немного уютно. Столики были из лакированного темного дерева, на ножках-завитушках. Стулья обиты черным кожзамом, скрипящим при каждой трущем движении. Ремус не заметил, что девушки, бывшие единственными посетительницами заведения, оставили деньги и ушли, негромко звякнув дверью. Зато он заметил, как Сириус, бывший, видимо, барменом и официантом в одном флаконе, принес ему заказ, но затем почему-то сел напротив, чуть склонившись над столом, чтобы разглядеть лицо Ремуса. - Извини, что сорвался, - коротко сообщил Люпин, стараясь скрыть легкий стыдливый румянец на бледных щеках, но, увы, тщетно. - Ничего страшного. Дерьмовый день, да? У меня тоже, - начал Блэк свой рассказ о тяготах жизни обедневшего аристократа, вынужденного работать в таких жутких заведениях, где красивое лицо можно увидеть раз в год, а порядочное – и того реже. Люпин слушал вполуха, но даже это было странно: иногда он даже болтовню Тонкс не слушает особенно внимательно, предпочитая думать о работе, но тут ему – ой ли! – стало интересно. И привлекательные черты лица Блэка только усугубили, ведь появилось особенно удивительное желание смотреть на него, следить за движением губ, за бегающими глазами и то и дело вскидываемыми бровями. Ремус допивал третью чашку чая, принесенную Сириусом, когда последний закончил свой жутко длинный рассказ об ужасной доле человека его общества. Казалось, он не нуждался в ответе, но когда Люпин сообщил ему о некоторых вещах, которые ему показались интересными, и даже задал вопросы, то Блэк завис, выдав ошибку системы. - Ты что, реально меня слушал? – голос бармена звучал шокированно. Ремус дернул плечами, совершенно случайно улыбнувшись. Вообще-то, улыбаться случайно он не умел, таково было его обычное состояние в обществе коллег (или друзей, то есть, в обществе Тонкс). Слегка потерянная грустная полу-улыбка была включена по умолчанию, но за этот ужасный день он улыбнулся впервые и кому! – незнакомцу. Не учитывая тот факт, что Сириус успел пересказать ему всю подноготную своей сумасшедшей семейки. - Хорошо… - растерянно пробормотал Сириус, но затем натянул свою ослепительную улыбку. – А почему у такого красавца день не задался? Неужто поклонники чуть не разорвали? Ремус фыркнул, но его это рассмешило. - Ну, у меня сегодня день рождения, и… - только начал Люпин, но его остановили внезапно загоревшиеся глаза собеседника. – Чего? - Раз уж у тебя сегодня праздничек, а у меня уже смена кончится через пару минут, может, прогуляемся? И, далеко не в последний раз за этот длинный день, Ремус нарушил правило, но оно оказалось главным: не ходи на свидания с малознакомыми людьми. Что-то дернуло парня за язык, черт или же ангел, он не знает. Возможно, это было из-за странности Блэка, который вел себя в соответствии с прилепленным к нему ярлыком и при том совершенно отличался от него. Может быть, дело в сверкающих карих глазах, которым он – по дурости ли? – решил довериться. Он не знает и узнать ему, наверное, не суждено. Тем не менее, недолго подумав, Ремус ответил, по привычке запустив пальцы в, и без того растрепанные, волосы: - Прогуляемся. - Чудесненько! – Сириус ринулся куда-то за одну из дверей, ведущих в служебные помещения. Черт знает, что за день.***
Спустя почти две недели, Сириус Блэк бессознательно делил жизнь Ремуса на «до» и «после». «До» были списки, правила, ежедневник и скучные вечера в обнимку с книгой о способах опыления разных представителей семейства розовоцветных. Было скучновато, но стабильно и понятно: от презрения до любви ни шагу, от любви до жгучей ненависти – никак. Была одна-единственная Тонкс, тянувшая за собой улегшегося мертвым грузом Ремуса. Она хотела бежать, но ее останавливал неповоротливый друг. А «после»… После Блэка куда-то улетучилась стабильность. Любая секунда, проведенная с ним, даже переписка во время обеда, заставляли Ремуса испытывать такой ужасающий спектр чувств, что даже Тонкс со своими эмоциональными качелями была удивлена. И обрадована, это точно. У Блэка все получалось как-то слишком просто: он одним мизинцем ломал многолетние устои Люпина, таскал его по тем местам, где последний не появился бы раньше даже под страхом смерти. С Блэком появились Джеймс и Лили, ставшие своеобразным ярким маяком. Нежная Лили относилась к нему с пониманием, рассматривала с ним цветы и разговаривала о чем-то спокойном, даже пару раз пела ему какие-то песни, принесенные ею из не очень-то радужного детства. Джеймс был похож на Блэка: они были взбалмошными, постоянно разъяренными чем-то, стремились к крикам, шуму и тащили за собой других. Джеймс был более уклончив и отчасти даже застенчив, он строил себе рамки, пусть они и были далеки от общечеловеческих. Единственной рамкой Сириуса был уголовный кодекс. Он совершал проступки, но никогда не опускался до преступлений: мог своровать шоколадку из супермаркета, наклюкаться в общественном месте и орать матерные песни, но на большее способен не был. И эта определенная развязность притягивала Ремуса, как магнитом. Они уравновешивали друг друга, и даже туповатый временами Поттер заметил, что Блэк стал сдержаннее, даже как-то умнее. А проницательная Лили замечала и то, как Ремус и Сириус относятся друг к другу: с определенным трепетом и уважением. Блэк принес с собой ураганы и шторма в жизнь Ремуса, но не только эта часть изменилась. В пустой, словно бы необжитой квартире Люпина стали появляться какие-то памятные вещи, бусы из цветного стекла, фотографии в побитых рамках, дешевые книги, купленные на бульваре, плакаты рок-групп и просто плакаты со всякими глупостями. Квартира, до этого напоминающая склеп с засохшими цветами в рамках на стенах, стала похожа на жилище чудаковатого ботаника. В комнате вместо небольшой лампы теперь висела люстра в форме полной луны, от которой при включении исходил мягкий сероватый свет. Джеймс смешно называл Ремуса «Лунатиком» за эту люстру, и вскоре к каждому из них прилепились определенные прозвища. Нимфа не уставала смеяться с так прекрасно подобранного прозвища для Ремуса, который теперь стал спать едва ли не по десять часов в день. Да, и вообще вся эта жизнь шла Люпину гораздо больше того жалкого подобия, что умещалось в бежевый ежедневник. К тому же, эта тетрадочка правил уже потерялась, но Ремус и не горел желанием ее найти. Хотелось перечеркнуть все, что было в ней написано, но что написать в конце он не знал. У его истории конца не было, и он даже не виднелся, хотя где-то на задворках сознания всплывали образы одинокого старичка в то время, как Джеймс с Лили уже нянчят внуков, а Сириус счастлив в браке с какой-то взрывной блондинкой. Впрочем, эти образы мало соприкасались с реальностью; положение дел было иным. На Рождество они договорились собраться у Джеймса и Лили: их квартира была большой, ее было интересно украшать, и роль северного оленя по праву доставалась Лунатику за проигранную ранее партию в карты. В этом году что-то пошло не так, и Ремуса завалили на работе до такой степени, что он не смог помочь с украшением. Сириус еще два дня назад заявил, что не собирается носиться по лестницам, так что оленем внезапно оказался Джеймс, вынужденный прибираться, украшать и готовить почти в одиночестве: беременную Лили они зареклись беречь пуще живота своего. Ремус смог выползти из лаборатории только к восьми вечера; Джеймс и Сириус уже успели трижды поссориться из-за того, как ставить салаты, а Лили откровенно нуждалась в более рациональной и адекватной компании, так что Ремусу пришлось мчаться к ним на всех парах, автобусах и попутках, которые он только смог поймать. С подарками в наглухо заполненном рюкзаке. Не самое лучшее приключение в его жизни. К тому же, пошел снег, так что его всего замело, и когда он появился на пороге квартиры, Джеймс подумал, что это снежный человек. В прямом смысле снежный. Оттаивать Люпину пришлось бы долго, так что ему выдали более-менее сухой рождественский свитер, заранее раскрыв один из подарков, а затем отправили к камину, чтобы он развлекал беседой Лили и грелся. Джеймс рассчитывал оторваться на нем после, но несколько в другом смысле. Ближе к полуночи, они расселись вокруг стола. Джеймс и Лили на диванчике, а Сириусу и Ремусу пришлось сесть в одно кресло напротив. Сириус расплылся прямо в нем, а Ремус примостился на подлокотнике. Они разлили по бокалам шампанское (а специально для Лили – детское), и начали отсчет. На цифре девять Джеймс ехидно попросил всех присутствующих взглянуть наверх. Над каждым из дуэтов висела ободранная веточка омелы, повязанная к кнопке, вбитой в потолок, при помощи красной ленточки. Лили с улыбкой удостоила Джеймса коротким поцелуем и своим восхитительными переливистым смехом, а вот Люпин и Блэк выглядели ошарашенными и, к тому же, смущенными. Увидеть Сириуса смущенным вообще было чудом чудес, но в этот раз было особенно неловко всем, кроме, разумеется, Сохатого, придумавшего подобный розыгрыш. На цифре двенадцать Сириус дернулся и как-то грубо впечатался губами в губы Люпина. Даже не поцеловал, скорее просто ударил своими о чужие, а затем отстранился и сделал вид, что все в порядке, и вообще, не о чем и некому беспокоиться, это просто поцелуй, ничего такого. Тем не менее, некоторая напряженность между ними повисла, и даже успокаивающие рассказы Лили здесь не работали – между парнями летали искры и непонятно, было это отвращение или что-то еще. Спустя пару часов Блэк выбрался на площадку, дабы покурить в тишине и спокойствии. С легкой подачи Джеймса Ремус был тут же отправлен за бенгальскими огнями (которые он зажигать не собрался, но надо же было придумать причину выхода Люпина из дома). Снаружи было морозно, безветренно и тихо: в окнах горели огни, где-то рождественские ели переливались фонариками, бросая на стекло цветные лучи, под ногами хрустел снег, и еще не до конца просохшие ботинки Ремуса тут же превратили его ноги в красноватое распухшее месиво. Сириус выпускал кольца дыма в небо, рассматривая брызги звезд на темном низко нависшем небе. Услышав звук шагов, он повернулся, но поняв, что это всего-то Люпин, отвернулся и, кажется, закусил нижнюю губу. - Ты чего? – голос его был хриплым и немного уплывающим из-за выпитого. - Послали за бенгальскими огнями. А ты уже пятнадцать минут выкуриваешь одну сигарету, и это даже звучит неправдоподобно, - сообщает ему Люпин, с какой-то неуверенностью смотря на теплую кожаную куртку на друге. Они замолкают, но не двигаются: о глупых бенгальских огнях как-то оба забыли, думая о чем-то своем. Взрывается очередной фейерверк вдалеке, рассыпая голубоватые искры. Ремус смотрит на их догорающую россыпь, и Сириус готов поклясться, что зрелища прекраснее, чем его глаза в этот момент он в жизни не видел. - Тебе было бы приятно, если бы я тебя поцеловал? – наигранно отстраненно выдыхает Сириус, сминая потухшую сигарету в пальцах. - Да, - автоматически отвечает Ремус, а затем поднимает испуганно-смущенные глаза на Сириуса. Блэк смотрит на него выжидающе, наклоняется вперед, роняя окурок в снег, и поворачивается всем корпусом к Лунатику, продолжая смотреть своими волчьими глазами. Кажется, кто-то говорил, что волк просто дикая собака. Ремусу думается, что прямо сейчас перед ним собака, не волк. Заботливая, любящая и… верная. - Я могу? – протягивает с легкой улыбкой Сириус. – Конечно, я могу, верно, красавчик? - Ты серьезно спрашиваешь, зная ответ? – Ремус давится смехом, различая знакомые насмешливые черты юного Блэка. - Ты такой зануда, Лунни, - закатывает глаза Сириус. На лице Люпина оседает выдох Блэка, когда их губы соприкасаются: не так, как в квартире, но чуть настойчиво. У Сириуса явно больше опыта, учитывая, что целовался Ремус в последний раз в классе девятом, да и, вроде бы, это был его первый поцелуй. Но отчего-то Лунатика не смущают ни зубы, оттянувшие его нижнюю губу, ни язык, настойчиво исследующий его рот. Его даже не смущает, что его, по сути, целует друг. Хотя, какой уже там друг. Прохладные пальцы Сириуса забираются под шарф, поглаживая напряженную шею, и, когда становится сложно дышать, Ремус хватается за его куртку. Они отстраняются и стоят некоторое время, тяжело дыша, смотря друг другу в глаза сквозь молочную паровую дымку. Что-то в воздухе неуловимо трещит, подергивается, а затем разлетается холодно-розоватыми искрами, стоит Блэку перехватить пальцы Люпина и переплести со своими. Холод к холоду, кожа к коже. - Кстати, я твой ежедневник сжег еще год назад, - как бы невзначай говорит Сириус. – И что за глупое название «градация скелета»? - Это Нимфа придумала… - рассеянно объясняет Ремус, но потом до него доходит смысл первой фразы Блэка. – Подожди, ты что сделал?! Сириус пожимает плечами и, не давая Ремусу шанса на длительную сцену злобного избивания Бродяги, тянется за еще одним поцелуем, накрывая все еще немного влажные губы Люпина своими.