Нетривиальная ситуация

Пожалуй, именно «принцессы» их компании и не хватало. Для дополнительного колорита и так нетривиальной ситуации. Ее участникам колорита же было достаточно и так. На самом деле, началось все с Донского. Это он, бродяжничая, наткнулся на разодетого в радужные тряпки парня, ниже себя на две головы, смотрящего сквозь оправу очков с вызовом, за которым виднелось отчаянное: «Мне нужна помощь». Помогать Донской был мастер. Потому, забив в трубку привычную траву, не раздумывая, забрал бунтующего подростка с улицы в свой бороздящий просторы городов и стран фургон. Парень отреагировал восторгом. И демонстрацией и так видных пристрастий: воспылав чувствами к спасителю. Тот ответил ленивым, но решительным отказом: — Я не по парням. И не проси. Не переупрямишь. — Вот осел! — вспыхнул в ответ румянцем парень. — От петуха слышу, — откликнулся Донской. Следующего убегающего от своих трудностей участника намечающихся авантюр притащил уже радужный припевала, через несколько лет (Донской искренне пытался скрыть) осознавший ситуацию, в которой оказался, и вытребовавший в награду за содействие в противоправных действиях («И так оплачиваемое бесплатными проживанием и кормежкой», — напомнил дилер) право горячих трехдневных загулов в каждом новом городе. — Наиграюсь с местными и вернусь, вместе свалим, — тщетно пытаясь уловить во взгляде хоть малейший оттенок ревности, уточнил детали гомосексуалист. Донской, махнув рукой на неисправимого в ориентирах своей страсти парня, дал разрешение, пообещав дожидаться возвращения блудного петуха и менять область обслуживания только вместе с ним. Из очередного такого загула Петр и вернулся, ведя за собой на поводке парня. То есть в буквальном смысле на поводке. — Это что еще за пес? — возмутился не готовый к такому повороту Донской. «Пса» звали Ларри, и несмотря на уже знакомый Донскому выдающий особенность интересов взгляд, и тот факт, что подцепил парня Петр на тематической тусовке, вроде бы точно отвергающий возможность иной трактовки явственно вырисовавшейся ситуации, Ларри не оказался избранником несносного подростка. Уже наутро, оскорбленный недостаточно яркой реакцией Донского, Петр признался, что: «У них с Ларри ничего не было, и он по-прежнему ставит превыше всех одного упертого осла. А привел парня потому, что ему надо помочь. Ты сможешь». Во взгляде Донского промелькнула радость. От наличия в их компании кого-то со схожими запретными интересами. Восторга от того, что Петр по-прежнему верен своему выбору, он не испытал. Ну разве что совсем немного. А приручить еще кого-то, помимо надежно запертой в клетку птички, было бы просто потрясающе. Арман вышел на них сам. Грациозный, как кот, изящный и бархатисто мурлыкающий такие речи, что отказать ему не удалось никому. Обалдевший от такой конкуренции Петр послушно подвинулся. Смирившийся, что его фургон словно магнитом притягивает к его владельцу подобных индивидуумов, Донской, тяжело вздохнув, разрешил новоприбывшему «коту» остаться. А Ларри неожиданно влюбился. Тоска и грусть по чему-то потерянному, но не забытому, растворилась в смотрящих с пониманием и интересом голубых глазах. А когда обтянутые белым атласом перчатки пальцы обхватили спрятанную обычно под рубашкой медаль, и желанные губы выдохнули похвалу: «Хороший мальчик», Ларри окончательно осознал, что этого, вернувшего ему смысл жизни парой действий, фокусника он никуда не отпустит. Собственно Хартвина Донской принял в компанию уже просто от отчаяния: желание разбавить окружающий его содом было непреодолимо, а интересы уличного музыканта были стандартными со стопроцентной вероятностью. Именно наличие неутомимого героя-любовника с гитарой и определило в итоге вектор развития деятельности их компании. Нашлось место талантам всех. Смирившиеся с упрощением для публики, музыканты закрепили за собой грубые, но, что спорить, вполне честные, а главное, хорошо подходящие для приманивания поклонников клички: «Осел, Кот, Пес и Петух». Хартвин стал «Трубадуром», со свойственной ему иронией, и взял на себя роль лидера. «Разбить в пух и прах проклятых конкурентов» удалось, на удивление, легко. Возвращаясь к началу истории, колоритная во всех смыслах компания смотрелась выигрышно, и люди щедро дарили им свои любовь и деньги: кому что было нужно. И вот тогда и появилась «принцесса». Первый раз увидев окруженную толпой фанатов, идущую с гордо поднятой головой девушку, Донской первым делом панически подумал, что необходимо избежать попадания ее в поле зрения «Трубадура». И опоздал. Тот встал в охотничью стойку покруче Ларри при виде Армана, и Донской стал с отчаянием прикидывать место, где они смогут скрыться от преследования разгневанных родственников и фанатов. В том, что преследование будет серьезным, Донской не сомневался. Как и в том, что Хартвин костьми ляжет, но утащит девчонку из золотой клетки родительской заботы. И заодно спасет от восторженных обожателей, выжимающих из идола все соки, требуя от нее больше и больше. «Принцесса» хотела свободы. Она хотела любви. «Трубадур» хотел ее: так сильно, что помешать ему воплотить свой план похищения не смог никто. Хотя отец девушки и попытался, наняв разрекламированного, как «лучшего в мире», сыщика. Коим оказался усатый лысеющий иностранец, бывший в стольких странах, что уже, кажется, забыл, откуда же он родом сам. Тот пытался. Но получил достойный отпор от «Бременских музыкантов», формирующих название коллектива в соответствии с городом, где им приходилось выступать, (в связи с возможными рисками — Донской виновато пожимал плечами — они категорически не хотели добиваться всемирной популярности, раз в несколько лет меняя стиль, город или же страну и начиная восхождение заново). Девушка все же осталась с похитителями. Получивший от заигрывающе хлопающего ресницами сыщика предложение об иной форме оплаты за услуги, «король Бремена», взъярившись, выставил его вон. (Тот затаил обиду и связался с переквалифицировавшейся в банкирши разбогатевшей бандиткой, но неожиданно для самого себя увяз в отношениях с ней, перешедших из сугубо рабочих в любовные, и от мести отказался). Выждав время, вырвавшаяся на волю пташка прислала отцу письмо, с просьбами простить ее и не волноваться. («Тебе нельзя, папа, ты знаешь. Я хорошо питаюсь, не переживай. Честное слово, меня берегут»). Потом еще одно. И еще. И в конце концов эти постоянные уверения в том, что все хорошо, подействовали: отец предоставил дочери право жить своей жизнью. И эту бы историю закончить так, но остается еще одна деталь. Не то чтобы самая значимая, и вовсе не итог. Скорее бонус, дающий с чистым сердцем закрыть последнюю страницу этой хроники. Петру было уже девятнадцать, его дерзость превратилась в выверенный сарказм, а обида за вынужденное долгое ожидание все же дала о себе знать в самый ответственный момент. — Что, наконец-то вожжа под хвост попала? — оскалился несносный, заваленный прямо на лугу парень, до боли вцепившись в длинные соломенные волосы Донского. — Осел упрямый, латент псевдогомофобный, наркоман чертов!.. — Тебе было четырнадцать, — выдохнул Донской. — По мне и так тюрьма плакала. — Как будто я бы тебя сдал! — Петр откинул задранную Донским футболку и сам полез расстегивать его брюки. — А вот то, что вписал подростка в свои плюющие на закон дилерские… — Да хватит уже кукарекать, — заткнул его поцелуем Донской. Добился все же своего, петух крашеный. Переупрямил все-таки. — Скажи это, — потребовал отдышавшийся Петр. — Кукареку. — Идиот! Я имею в виду… — Иа? — последний раз свредничал Донской и все же сообщил желаемое. — Да люблю я тебя. Люблю.