Порцию ванильного мороженного с лаймом

Трепетный блик луны окутывал, словно кокон, а на чёрном бархате небосвода загорелись россыпи звёзд. Сегодня владыка неба светила особенно ярко, и казалось, что под её красотой замирал весь мир, и даже звезды почернели на фоне желтоглазой. У открытого окна стоит парень. Глаза у него цвета изумруда, а волосы похожи на чёрную ночь. Ласковая луна трепетно касается лица, находя в нем своё родство, свою судьбу. Это всё, что ему теперь нужно. Доказательство того, что огромный мир готов принять его и дать ему время подумать над всем, над чем он должен подумать. Сегодня парню все напоминало о непредсказуемости судьбы. Вот человек ещё жив - а вот уже нет и поминай как знали. Но все вскоре забывается. Все обиды, потери, друзья... любовь. Вот ему, Алексу, всегда было интересно, направляет ли человек свою судьбу сам или судьба - настолько неустойчивая материя, что кто-то со стороны, вмешавшись проходя, легко может поменять ее направление или даже... пустить под откос? Сейчас самое время обдумать происходящее, а точнее все перемены которые произошли в его жизни. На данный момент он - судьба крылатых людей, да что там, всего двуликого мира! Все взгляды направленны на него, а папарацци ловят каждый звук, каждое движение, каждый вздох. К этой славе он шёл всю свою жизнь, оставляя позади всех тех, кто хотел ему помешать. Он шёл по головам людей. Его мир построен на крови и боли. Это все, что он мечтал, вот только...действительно ли это так? Парень резко захлопнул окно и задернул шторы. Он подошёл к шкафу и достал от туда свой личный дневник. Господи, Александр Волков, до чего же ты докатился. Алекс вышел на улицу и через пару часов вернулся. В темную спальню, насыщенную ароматом яблок, лился призрачный свет. Могло померещиться, будто в воздухе висит литровая стеклянная банка и мерцает бесчисленными световыми хлопьями сумеречных оттенков. В этом освещении кошачьи глаза парня священнодейственно горели бледным огнём. Он настолько загорел, что лицо и руки слились с темнотой , и его одежда казалась бесплотным призраком. В руках у него была банка со светлячками, которую он с трудом раздобыл. В мертвой темноте комнаты будто вспыхнул отголосок жизни. С очень серьезным видом он водрузил мигающий светильник на ночной столик, взял карандаш и принялся что-то писать в дневнике крупными буквами и длинными строчками. При свечении то вспыхивающих, то угасающих светляков его глаза мерцали тремя десятками бледно-зелёных точек, и он писал заглавными буквами десять минут, двадцать минут, выстраивал и перестраивал, писал и переписывал факты, которые он понял после потери, которую уже нельзя вернуть. Звезды через щели наблюдали, заворожённые крошечным костерком из насекомых, прыгающих и сворачивающихся в банке, а Волков продолжал записывать. Все это он подытожил на последней странице. НИ НА ЧТО НЕЛЬЗЯ ПОЛОЖИТЬСЯ, ПОТОМУ ЧТО... ...вот машины, например: они разваливаются, или ржавеют, или истлевают, а то и вовсе остаются недостроенными... либо под конец жизни оказываются в гаражах... ...или вот кроссовки: в них не пробежишь дальше, быстрее какого-то предела, земное притяжение все равно тебя остановит... ...или трамваи: ведь трамвай, какой бы он ни был большой, всегда приходит на конечную остановку... НЕЛЬЗЯ ПОЛОЖИТЬСЯ НА ЛЮДЕЙ, ПОТОМУ ЧТО... ...они уходят ...незнакомцы умирают. ...те, кого ты знаешь, умирают. ...друзья умирают. ...одни убивают других, как в книжках. ...твои близкие могут умереть. Значит! Он вдохнул, прижав сложённые пригоршней ладони ко рту, и стал выдыхать с медленным шипением, снова сделал вдох и заставил воздух шептать сквозь стиснутые зубы. ЗНАЧИТ.Он дописал строку крупными заглавными буквами. ЗНАЧИТ, ЕСЛИ ТРАМВАИ И АВТО, ДРУЗЬЯ И ПРИЯТЕЛИ МОГУТ УЙТИ НЕНАДОЛГО ИЛИ ПРОПАСТЬ НАВСЕГДА, ЗАРЖАВЕТЬ ИЛИ РАЗВАЛИТЬСЯ, ЛИБО УМЕРЕТЬ, ЕСЛИ ЛЮДИ МОГУТ УБИТЬ И ЕСЛИ КТО-НИБУДЬ, КАК ЛУНА, КОТОРАЯ СОБИРАЛАСЬ ЖИТЬ ВЕЧНО, МОЖЕТ ИСЧЕЗНУТЬ... ЕСЛИ ВСЕ ЭТО ПРАВДА... ТОГДА Я, АЛЕКСАНДР ВОЛКОВ, ОДНАЖДЫ... ДОЛЖЕН... Но светлячки , словно загашенные его тяжелыми мыслями, плавно отключились. Все равно я больше не могу писать, — подумал Алекс.— Я не буду больше писать. Не буду, не буду это дописывать этой ночью. Волков поднял банку с холодными темными комочками внутри, и прохладные огноньки снова замерцали, словно возвращённые к жизни его рукой. Он поднял банку, и она судорожно засветилась над концовкой его текста. Заключительные слова дожидались, пока их напишут. Но вместо этого он подошёл к окну и толкнул раму с сеткой. Он свинтил с банки крышку и высыпал светлячков бледным дождем в безветренную ночь. Они вспомнили про свои крылышки и разлетелись. Алекс смотрел им вслед. Они удалялись, как выцветшие лоскуты прощальных сумерек в истории угасающего мира. Они улетали из его рук, как немногие остающиеся крупицы тёплой надежды. Они покинули его лицо и его тело, и в пространство внутри его тела проникла тьма. Воспоминания оставили его опустошенным, как банку, которую он машинально взял с собой в постель, пытаясь уснуть. Но сон не шёл. Тогда парень включил свет и немного подумав достал из внутреннего кармана, который был ближе к сердцу фотографию. Алекс осторожно сел на кровать и стал внимательно разглядывать объект, пытаясь запомнить мельчайшую деталь, хоть это было и не нужно. Это лицо так врезалось в его память, что теперь сознание никакими силами не забывало его. Это было лицо весны, лицо лета, тёплое дыхание душистого клевера. На губах рдели гранаты, в глазах голубело полуденное небо. Коснуться этого лица - все равно, что ранним декабрьским утром распахнуть окно и, задохнувшись от ощущения новизны, подставить руку под первые легчайшие пушинки снега, что падают с ночи, неслышные и нежданные. И все это - теплота дыхания и персиковая нежность - навсегда запечатлилось в чуде, именуемом фотографией. Над ним не властен ветер времени, его не изменит бег часовой стрелки, оно никогда ни на секунду не постареет; этот легчайший первый снежок никогда не растает, пережив тысячи жарких июлей. Волков вглядывался в ее сияющую улыбку. И ему становилось плохо, лишь от осознания того, что она улыбается не ему. Алекс увидел эту фотографию на аватарке Князева, где он улыбался ЕЙ, придерживая одной рукой за талию, а другой поправляя серебристые волосы. Его глаза были насыщенны нежностью, а ОНА... ОНА улыбалась ему. Если бы можно было душу отдать в чистку, чтобы ее там разобрали на части, вывернули карманы, отпарили, разгладили, а утром принесли обратно... Если бы можно! В итоге Волков вырезал половину фотографии, на которой отображался Князев, а другую оставил себе, чтобы не сойти с ума. Он вдруг представил, что Тимофей Князев целует ЕЕ. Как через тонкую ткань одежды этот ублюдок ощущает слабое биение ЕЕ сердца. Ну и ладно!-уговаривал сам себя.-Сам виноват! ОНА тебе не нужна! Какое тебе дело до неё в ТАКОЕ время? Тогда отчего тебе так паршиво?-любезно спрашивает внутренний голос. Оттого, что любит!-шепчет второй. Но не признается!-поддакивает третий. Упустил! Слабак! Слабак!-вторит четвёртому пятый. Алекс, тяжело дыша, смотрел на фотографию, и казалось, что она смотрит в ответ. Воздух стал густым и плотным, и Алекс захлебнулся очередным вдохом. Мысли встрепенулись, и все разом заговорили: ОНАЖДЕТ. ОНАПОМНИТ. ОНАБЛИЗКО. Внезапно Волкова сковал дикий ужас. Парень бросил фотографию и выпрыгнул из окна. Алекс вскарабкался на крышу и пытался отдышаться. Он шумно дышал через зубы, словно вдыхал лёд и выдыхал пламя. Алекс чувствовал, как громко стучит его сердце, и его тоже сковал февральский холод. На его теле внезапно возникли хлопья снега, луна омывала его длинные пальцы, отчего они стали ещё бледнее. Внезапно ему захотелось почувствовать себя обычным безликим, которому не ведомы прелести ночной жизни. Поборов волю, Алекс встал и неспеша пошёл по узкой дорожке, запрокинув голову и вдыхая аромат тишины. Он шёл, отдавшись своим ногам и своему сердцу. Он шёл сквозь шуршащий и сопящий, шепчущий и щёлкающий овраг, а мирок ада, оставшийся за его спиной, уменьшался в размерах, гасли отсветы и мысли. В город тёплым и совершенным, как мраморный шарик, ночью, под высоким небом дутого чёрного стекла шёл парень. Зеркальные воды ручьев веером переливались через белые камни. Ночь и впрямь выдалась безукоризненной, как пламя свечи. Алекс шёл и улыбался, а звезды улыбались в ответ. Внезапно он остановился. Натянутая улыбка не сходила с его лица. Прислушался. Ничего. А потом он услышал звук, похожий на каплю дождя, ударяющуюся об асфальт. Потом ещё один, и ещё. Алекс понял, что плачет. Впервые за всю свою сознательную жизнь. Он почувствовал, как слеза из края глаза тянется по всей щеке, а затем падает на землю. Звук упавшей слезы был не громким, вовсе не громким, а очень громким - ОГЛУШАЮЩИМ, но не громким. Этого звука оказалось вполне достаточно, чтобы стрелой пронзить всепоглощающий чёрный туман сердца. Но вместо того чтобы принести с собой свет, звук впустил в сознание новые чёрные облака стыда и сожаления, страха и мук совести конвульсивно агонизирующей души. Это был чистейший звук, оставивший прошлое по одну сторону, а будущее - по другую. Такой же звук издаёт сломавшийся грифель карандаша или хворост, который для растопки переламываешь через колено. И полная тишина по другую сторону, похожая на дань уважения к наступившей новой жизни, которая продлится теперь до конца дней. Алекс упал на колени и все улыбался и плакал, плакал, плакал. О, как же ему было жаль, как жаль. Он вспомнил тот испуганный взгляд, которым они обменялись, а потом вскрик. Такой нечеловеческий, казалось нереальным, что это издаёт одна девушка. Этот крик врезался в память, и теперь представлялся в самых страшных кошмарах, заставляя ночью просыпаться в холодном поту и все думать, думать, сожалеть и сожалеть. Я счастлив!-говорил он себе.-я шёл к этому всю свою жизнь! И самому от себя становилось мерзко, потому что это неправда. Он почувствовал, что улыбка соскользнула с его лица, что она подтаяла, оплыла и отвалилась, словно воск фантастической свечи, которая горела слишком долго и, догорев, упала и погасла. Мрак. Темнота. Нет, он не счастлив. Он не счастлив! Он сказал это самому себе. Он признал это. Он носил свое счастье как маску, но девушка отняла ее и убежала через лужайку, и уже нельзя постучаться к ней в дверь и попросить, чтобы она вернула ему маску. От внезапной догадки его затрясло, и он прислонился холодным, мокрым от пота лбом к земле. Я ее люблю. И луна ждала. Сверчки слушали. Ночь прислушивалась к нему.Ради разнообразия все далекие луга и близкие деревья в летней ночи прекратили двигаться. Лист, куст, звезда, трава на лужайке прекратили трепыхаться и прислушивались к сердцу Александра Волкова. И может, за тысячу миль, в краю, где нет ничего, кроме локомотивов, на пустынном полустанке, одинокий странник, читающий темную газету при свете единственной лампочки, поднимет голову, прислушается и подумает: Что это было? - и решит:-всего лишь сурок, стучит лапкой по полому стволу. А на самом деле это Александр Волков, стук сердца Александра Волкова. —Я ее люблю. Прошепчет парень, пробуя на вкус эти непонятные, но верные слова. Тишина. Тишина летней ночи, разлитая на тысячу миль, как белённое призрачной море. Вдруг он услышал музыку. Безумную, сумасбродную. Услышал, как его ударил мощный вал музыки. Она казалась чем-то безумно важным. И тут слова нашептали ему прямо в ухо: Онаждетонаждетонаждетонаждет... Бегом! В страхе и смятении он побежал и на бегу осознал, что некий закоулок его разума сгущают краски, заимствуя их из партитуры к чьей-то бурной личной драме, и музыка подталкивает и подгоняет его, на высоких, пронзительных тонах, быстрее и быстрее, подхлестывая и торопя, все вниз, в провал оврага. Скорее, скорее! Парень спускается по ступенькам. —Еще немного,-молился он.-Сто восемь, девять, сто десять ступеней! Дно! Теперь бегом по мосту! В этот миг белого ужаса он повелевал своим ногам, рукам, туловищу и страху, распоряжаясь всем своим естеством. Он мчался над ревущими водами реки, по гулким, бухающим, зыбким, как живым, шатким доскам моста, пытаясь нагнать музыку, грохочущую и пронзительную. О боже, боже! Прошу, умоляю, дай мне взбежать на холм. Теперь вверх по тропе, между холмами, о боже, как же все темно и далеко. Что толку кричать. Все равно я не могу кричать. Вершина тропы. Улица. О боже, защити ее. Если я живой доберусь до нее, то больше никогда не оставлю одну. Какой же я дурак! Это надо признать. Я не понимал, что такое любовь, но когда я понял, ты хочешь забрать ее у меня? Он перебежал улицу и помчался по тротуару. Алекс услышал свои шаги и услышал стук своего сердца. Услышал вопль. Музыка оборвалась. Он снова услышал свое сердцебиение, которое постепенно сливалось с темнотой. Где-то здесь. Она точно должна быть рядом. Волков остановился и прислушался. Тишина. И внезапный глухой звук, режущий темноту, голос, который невозможно забыть и... длинные серебристые волосы, такие родные и нужные. По тротуару, залитому лунным светом, ветер гнал осеннюю листву, и со стороны казалось, будто идущая впереди девушка, не совершая никаких движений, плывет над тротуаром, подхваченная этим ветром вместе с листьями. Чуть наклонив голову, она смотрела, как носки ее туфель прорезают кружащуюся листву. В темном, молочно-белом лице таилась жадность впечатлений, бросавшая на все вокруг свет неутолимого любопытства. Взгляд ее был полон нежного недоумения: глаза, отображавшие бесконечность космоса взирали на мир с такой пытливостью, что от них не мог ускользнуть даже малейший жест. Белесые волосы будто шептали что-то. Алексу показалось, что он слышит, как в такт шагам бьется сердце. Он даже различил почти неуловимый звук - то был светлый трепет девичьего лика, когда она, обернувшись, увидела, что ее и парня, застывшего в ожидании посреди дороги, разделяют всего несколько шагов. —Привет.-почему-то шепотом подаёт голос Волков В кронах деревьев над их головами раздавался чудесный звук - словно сухой дождь пронизывал листву. Остановившись, девушка шевельнулась, как бы желая податься назад от удивления, но вместо этого принялась внимательно разглядывать Алекса сияющими глазами, будто он только что обратился к ней с какими-то особенно проникновенными словами. Между тем он твердо знал, что его губы произнесли всего-навсего обыкновенное приветствие. Затем, увидил, что девушка, словно заворожённая, не может оторвать взгляда от его лица, будто пытаясь заметить перемены, которые с ним произошли. Алекс чувствовал, что девушка кружит вокруг него, вертя во все стороны, и легонько встряхивает, выворачивая все его карманы тайные мысли,ни разу к ним не прикоснувшись. Почему же ты, черт возьми молчишь? Прошла минута, а может и больше. Осмелившись, Алекс прошептал: —Мне жаль... Она ничего не говорила. И от этого сердце замирало, проткнутое стаями мелких иголочек. Своим молчанием она разрывала его сердце, глазами разъедала душу. —В самом деле? От этой отстраненности в голосе хочется провалиться по землю. И вдруг она заплакала. Так неожиданно, что парень растерялся. —Почему ты плачешь?—глупый вопрос. —Не знаю, не знаю, я ничего не могу с собой поделать. Мне грустно, и я не знаю почему, плачу - не знаю почему, но плачу. Ее ладони стиснули виски, плечи вздрагивали. Она не глядела на него, глядела только на яркие-яркие звезды, которые высыпали на чёрном небе, а издали доносился крепнущий голос ветра и холодный плеск воды в длинных каналах. Она закрыла глаза, дрожа всем телом. Алекс мягко и неслышно приблизился, замер в двух шагах. Его кошачьи глаза смотрели пристально, настороженно, будто прося разрешение подойти ближе. И вдруг Селестине стало очень хорошо. Она почувствовала в нем что-то близкое, понятное ей. Все, что она знала о нем плохого и неприятного, как-то стыдливо съежилось, отошло на задний план. Некоторое время она ещё боролась с этой внезапно нахлынувшей симпатией, но потом уступила. Алекс мгновенно поймал ее настроение — подошёл вплотную, прижал к себе, зарылся лицом в ее волосы. Это простое действие совершенно свело его с ума — великая Луна, как долго он об этом мечтал! —Я сделал это не по своему желанию. — Алекс тщательно подбирал слова для искреннего раскаяния.—Можно сказать, меня заставили. В конце концов, мы живем в век, когда люди уже не представляют ценности. Человек в наше время – как бумажная салфетка: в нее сморкаются, комкают, выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают, бросают… Люди не имеют своего лица.— Алекс выдержал паузу, собираясь с мыслями.— Я сожалею. Ты не представляешь, что я пережил!Твое лицо постоянно вспыхивает в снах и я не могу нормально спать. Вина давит на плечи и... и я знал что ты не умрешь.—Внезапно вырвалось из рта. Он только сейчас понял, что это действительно так и продолжил с большей уверенностью:— Я знал, что ты будешь жить так же ясно, как и то, что никто из лунатов в это не верил. Так же ясно как и то, что мой одержимый отец никогда в жизни не поймёт правды. Что бы я ни сказал. Как бы я не объяснял. Люди верят в то, во что хотят верить. Возникла пауза. Алекс отвернулся, ожидая реакции. Девушка лишь тихим голосом произнесла: —Я думала, что тебе все равно. Волков обернулся и резко схватив ее за плечи придвинул к себе. Указательным и большим пальцем он взял ее за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. —Нет, мне не все равно. Мне до такой степени не все равно, что я прямо болен от этого. И он накрыл ее губы своими. Это было невозможно описать словами. Пару будто накрыло бурей чувств, и она все поднималась из глубин души и сердца. А над ними луна шепталась со звёздами, насмешливо глядя на юную пару. Почему же я никогда не замечал, что звезды и луна не различаются? - проскальзывает мысль. Селестина первая прерывает поцелуй и пытается выровнять дыхание. Внезапно парня накрыла волна спокойствия и умиротворения. ОНА сейчас рядом с ним. Разве не об этом он мечтал? Пока момент не упущен, нужно ей все объяснить. Главное не испугать ее. Волков мгновенно переместился в свою комнату и аккуратно положил Селест на кровать. —Послушай, что я тебе расскажу.-Алекс лёг рядом с Селестиной и устремил взор ввысь. Он собирался рассказать ей то, что никому раньше не рассказывал. – Когда я был еще мальчиком, умер мой дед; он был скульптором. Он был очень добрый человек, очень любил людей, это он помог очистить наш город от трущоб. Нам, детям, он мастерил игрушки; за свою жизнь он создал, наверно, миллион разных вещей. Руки его всегда были чем-то заняты. И вот, когда он умер, я вдруг понял, что плачу не о нем, а о тех вещах, которые он делал. Я плакал потому, что знал: ничего этого больше не будет; дедушка уже не сможет вырезать фигурки из дерева, разводить с нами голубей на заднем дворе, играть на скрипке или рассказывать нам смешные истории – никто не умел так их рассказывать, как он. Он был частью нас самих, и, когда он умер, все это ушло из нашей жизни: не осталось никого, кто мог бы делать это так, как делал он. Он был особенный, ни на кого не похожий. Очень нужный для жизни человек. Я так и не примирился с его смертью. Я и теперь часто думаю о том, каких прекрасных творений искусства лишился мир из-за его смерти, сколько забавных историй осталось не рассказано, сколько голубей, вернувшись домой, не ощутят уже ласкового прикосновения его рук. Он переделывал облик мира. Он дарил миру новое. В ту ночь, когда он умер, мир обеднел на десять миллионов прекрасных поступков.—Селестина внимательно вслушивалась в его слова, которые он произносил своим бархатистым голосом. Минута молчания. —Ты очень похожа на него. Растерянный фиалковый взгляд. —Судя по твоим словам, твой дедушка был прекрасным человеком.-наконец произнесла она.- Я себя таковой не считаю. Сковавший холод парня притупил чувствительность и только это помогало ему выносить размышления на больную тему Святовой. —Когда я появилась в Доме Сияния, в жизнь моих родных вошло горе и поселилось там навсегда. Оно, как пыль, оседало повсюду; оно покрывало все наши вещи и нас самих; оно проникало внутрь нас при каждом вдохе. Под покровом этого пыльного савана каждый страдал на свой лад. Молчание. Сердце Волкова ликовало. Она раскрылась ему! После всех гадостей, которых он натворил. Парень осторожно обнял девушку и зарылся носом в ее мягкие волосы. Рассудок был затуманен. Вот об этом он мечтал. Алекс накрыл себя и Селест одеялом и дождался, пока послышится тихое сопение. Переполненный чувством радости он заснул. А Селестина глупо улыбалась, смотря на свою фотографию, которую подобрала на кровати. «Я тебя люблю-подумала она. И ей стало легко от правильности этих слов.-Как же я раньше не догодалась...» Так они проспали день напролёт.

***

Проснувшись следущей ночью, Алекс первым делом попытался нащупать тёплый комочек, но его нигде не оказалось. Тогда он резко подскочил на кровати и с облегчением вздохнул. Селестина Святова сидела на стуле в рубашке Алекса и что-то с превеликим усердием писала за чайным столиком. Увидев Алекса, она отложила письмо и ручку. —Я пишу тебе письмо,-сказала она. Парень подавил улыбку на это высказывание и ответил: —И тебе Доброе утро,-он был сегодня в прекрасном настроении. Впервые после... одного случая.—Что ж, мое присутствие освобождает тебя от беспокойства. —О нет, это письмо особенное. Взгляни-ка. Она показала ему уже запечатанный и разглаженный конверт. —Садись и выслушай меня. Алекс повиновался. —Алекс,- произнесла она таким тоном, что от удовольствия по коже парня пробежали мурашки,—Через несколько дней меня не станет. Нет.-Она подняла руку.-Я не хочу, чтобы ты меня перебивал. Я не боюсь. Когда ты в жизни испытал столько, как я, это тоже теряется. —Это не разговор. —Пятнадцать лет я следила за напольными часами в коридоре Дома Сияния, Алекс.- Между тем продолжала она.- Достаточно их завести, и я могу предсказать, когда они остановятся. То же и старики, никакой разницы. Есть такая избитая, истертая фраза — « сродство душ».-Она повертела в руках голубой конверт.- Я всегда знала, что качество любви определяет душа, хотя тело временами открещивается от этого знания. Тело живет само по себе, ему лишь бы настытиться и дождаться ночи. В нем, в сущности, заложено ночное начало. А душа рождена от солнца, Алекс, и ей суждено провести тысячи часов жизни в бдении и бодрствовании. Я знаю только, что есть твоя душа и моя, и я не припомню таких дней в моей жизни. Ещё столько всего нужно обговорить, но давай прибережем это до следующего раза. —Кажется, у нас не так уж много времени. —Верно. —Разве можно предсказать смерть,—проговорил он наконец. Святова грустно улыбнулась. —Следующей ночью я, ты и Тим должны будем биться. На смерть. И я не хочу выигрывать, потому что тогда умрешь ты. —Лучше я, чем ты. —Нет.-сказала как отрезала.-Я все-равно не смогу выиграть Тимофея, а он ради Астров пойдёт на все. Поэтому это сделаешь ты... Только, прошу, не смотри на меня так... пожалуйста. —Ничего не могу с собой поделать. Она положила конверт на стол. —Откроешь его, когда я уйду. Молчание. Алекс поднимает свой цепкий взгляд на Селестину: —Я тебя люблю. Ему показалось, что он раздвоился, раскололся пополам и одна его половина была горячей как огонь, а другая холодной как лед, одна была нежной, другая – жесткой, одна – трепетной, другая – твердой как камень. И каждая половина его раздвоившегося «я» старалась уничтожить другую. Если она отвернётся, я убью себя Она поднимает свой ангельский взор и говорит то, от чего Волков перестает дышать. —И я тебя. Алекс не знает, что происходит, но внутри у него все замирает, и в следующий миг в небе, изогнувшись дугой, появляется северное сияние, которое затем волнами расходится в ночной тишине. Селестина походит и сама целует Волкова, надавливает ладонью на макушку, углубляя поцелуй. Зелёный голубой и             Р                   О                         З                               О                               вый                               К                   Р       А       сный             О                   Р                         А                               Н                                     Ж                                           Е                                                 В                                                       Ы                                                             Й                                                             И                                                       б                                           е                               л                   ы       й       и СЕРЕБРЯНЫЙ Все эти цвета пёстрым полотном ложатся на ночь. Серебристые волосы лезут везде куда можно и нельзя. Селестина переводит взгляд на Алекса: он сияет, озарённый счастьем. Селест ещё сильнее углубляет поцелуй и грудная клетка Алекса трясётся в ответ. Наконец воздух заканчивается и поцелуй обрывают. Селест обводит комнату мутным взглядом и обращается к Алексу: —Ты должен мне кое-что пообещать. —Что угодно. —Пообещай не доживать до слишком почтенного возраста, Алекс. Если тебе будет удобно, умри до сорока. Возможно, для этого придётся приложить некоторые усилия. Но я советую тебе это только потому, что неизвестно, когда народится новая Я. Представь, как будет ужасно, если ты доживешь до очень преклонных годов и однажды в полдень, прогуливаясь по улице, встретишь меня в возрасте десяти лет; и что же, все опять перевернётся вверх дном? Так что как-нибудь лет через двадцать у тебя должен случится приступ пневмонии, ибо я не знаю, сколько лет тебе будет дано жить в противном случае. Может, они тебя немедленно отошьют обратно. Но я сделаю все от меня зависящее, Алекс. И все встанет на свои места и уравновесится. Знаешь, как может случиться? —Расскажи. —Как-нибудь днём, молодой человек по имени Том Смит, или Джон Грин, или что-то в этом роде будет прогуливаться по маленькому городку Яховску и зайдет в кафе «Под Дубом», чтобы заказать какое-нибудь диковинное мороженное. Там будет сидеть молодая девушка того же возраста; она услышит название этого мороженного, и что-то да произойдёт. Я не могу сказать, что и как. Она наверняка не будет знать. Как, впрочем, и молодой человек. Просто название мороженного придётся очень по душе им обоим. Они разговорятся. А потом, когда они познакомятся, то выйдут из кафе уже вместе. Она улыбнулась ему. —А теперь мне пора.—Она подошла и поцеловала опешившего парня и выскочила в окно. Он ещё долго смотрел в окно, а потом ему понадобилось минут десять, чтобы набраться смелости достать личный дневник и дописать заключительную строчку: ОДНАЖДЫ Я, АЛЕКСАНДР ВОЛКОВ, ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ... Парень отложил дневник и взял голубой конверт. Подошёл к открытому окну. В ту ночь даже небо готовилось к войне. По нему клубились тучи, и в просветах между ними, как вражеские дозорные, сияли мириады звезд. Небо словно собиралось обрушиться на город и превратить его в кучу белой пыли. В кровавом зареве вставала луна. Вот какой была эта ночь. Он взглянул на лунный свет, падающий на бетонную мостовую и зелёный навес, на сияние золотых букв в витринах напротив, а потом посмотрел на настенный календарь. Посмотрел на наручные часы и почувствовал, как сердце забилось медленнее, увидел, что секундная стрелка еле-еле тащится, Календарь застрял на одном дне, диск луны, прибитый к небосводу, ни в какую не хочет закатываться. Прохладный воздух распространялся под вздохи лопастей вентилятора над головой. У открытой двери рассмеялись женщины и вышли из поля его зрения, которое сосредоточилось поверх их голов, на самом городе и на часах высокого здания суда. Он взрезал конверт и начал читать. Он снова и снова беззвучно взвешивал слова на кончике языка и, наконец, произнёс их вслух, дважды. —Порцию ванильного мороженного с лаймом,—сказал он.—Порцию ванильного мороженного с лаймом.